Черная радуга - Евгений Наумов

Когда же мы станем задумываться? .

Мысль напряженно работала. Чем купил ее Верховода? У нее всегда было независимое положение в ансамбле – и не зря. Зарубежные поездки, красивые тряпки – чем еще покупают таких? И тогда, на Горячих ключах, кто дал распоряжение руководителю ансамбля оставить ее? Верховода только цокнул, и тот мгновенно поджал хвост. Значит, пока Матвей ходил с Вадимом глушить водку, она уже дала знать, что вошла с ним в контакт. Чемоданчик стоял у ее ног, все было решено. А пляска, крик «Убийцы!» – инсценировка, фикция, как те объятия под летящим вертолетом. А вертолет был послан для контроля…

Какое-то шестое чувство не позволяло ему открыть тогда ей все, что знал. И это тоже не зря. Верховода думал, что Матвей уже в его руках, но дальнейший провал Рацукова показал ему, что противник не так прост, держит козыри про запас. В тот момент, когда у него вырвалось: «Рацуков один из них!», судьба капитана была решена и подписана, от него постарались отделаться. Где-нибудь в загнивающем банановом мире его бы пристрелили или забетонировали в панель, а тут зачем киноужасы? Есть простые надежные механизмы…

Потом Уале велели законспирироваться, не проявлять активности и ждать: дескать, сам придет. И он, как цуцик, пошел в расставленную ловушку.

Они хотят его конца. Ну что ж, посмотрим, кто кого.

Он налил полный стакан водки, ей полстакана вина:

– Пей.

Что-то в его голосе заставило ее поднять глаза. Она покорно выпила, он тоже и снова стал ходить по комнате. Горячая, но какая-то вялая волна прошла по телу. Лег, поднял с пола брошенную книгу, стал читать. Она сидела на тахте, молча курила. «Упорная, дрянь!»

Тахта начала медленно, потом все быстрее раскачиваться. На миг показалось, что он на корабле, в море, но потом усилием воли он отогнал виденицу: нужно контролировать себя. Стал сползать с тахты. Уала помогла. Оттолкнул ее руку, поднялся и прошел в ванную. Попил воды прямо из крана и так же качаясь пошел назад. И вдруг побежал. Но не успел…

Страшное и мохнатое мягко прыгнуло сзади, когда он был уже на пороге, и ударило в затылок. Дальше была тьма.

Очнулся на полу, слыша чьи-то всхлипывания. Он открыл глаза. Уала сидела рядом, поддерживала его голову, по щекам струились слезы.

– Что… – пытался он сказать, но язык не повиновался. Осторожно поворочал им и понял, что язык прокушен. Рот был полон крови, он выплюнул ее и еле выговорил: – Что… было?

– То же самое, – сквозь всхлипывания выдавила она. – То же, что и у Петровича. Ты рухнул прямо с порога… стал биться, я так испугалась… Да что же это такое?

Она закрыла лицо руками и неудержимо зарыдала. «А ты думала, что конец будет легким? – со злобой подумал он. – Нет, ясочка, хлебнешь сполна… зрелище не для слабонервных».

– Значит, кондрат, – снова с трудом выговорил он. Затылок саднило, все тело ныло так, будто по нему молотили цепами.

Вспомнил, как в аэропортовском ресторане один мужик упал у порога и стал биться, выгибаясь. Кто-то сунул бившемуся в припадке ложку, кто-то придержал голову. Потом сраженного унесли.

– Что же ты… ложку не сунула… знаешь небось?

– Ох! Я снова растерялась… металась, не знала, куда и бежать… Откуда тут ложки? Вызвать «скорую»?

Не отвечая, он перевалился на живот и на подламывающихся руках пополз в ванную, оставляя кровавый след. Там, кое-как хватаясь за края ванны, поднялся и сунул голову под холодную воду. Полоскал рот – бурлящая струя выходила розовой, потом побледнела. Посмотрел в зеркало и высунул язык. На конце багровела рана, а язык был черным. «Даже не белый», – подумал равнодушно. От холодной воды немного прояснилось в голове» с удивлением почувствовал, что может шататься на ногах.

Когда он появился на пороге, Уала стояла с телефонной трубкой в руке и растерянно смотрела на него.

– Не смей, – он нажал на рычаг. – Еще напляшетесь… на моей могиле.

Одна знакомая рассказывала, как ездила из Хабаровска во Владик, «чтобы отыскать твою могилу и положить на нее цветы». Он тогда изумился: «Какую могилу?» – «Ну, я думала, что ты уже давно погиб от водки, ведь так пьешь…»

– Придется запастись терпением, – сказал он ей тогда и повторил сейчас. – Нашего человека не так легко свалить, процесс трудоемкий.

– Разреши, я снова позову Кисселя.

– Не надо. На этот раз он заберет. Ты знаешь, что такое алкогольная эпилепсия. Это значит, что конец близок.

По-прежнему глядя на него страдающими глазами, она настороженно присела на тахту.

– Любимый… – она впервые так его назвала. – Уезжай. Уезжай скорее! Прошу тебя! Я… я этого не перенесу.

«От души или входит в сценарий?» Он налил водки. Сильно защипало язык, горло казалось обожженным. Бросил в рот еще горсть витаминов.

– Все пройдет. Судьба. Или уеду или не уеду… останусь в вечной мерзлоте. Всегда мечтал, чтобы меня похоронили в вечной мерзлоте. Черви не грызут. Нет тут червей… лежишь спокойно. Правда, холодно. Ничего, после страшного суда в аду отогреюсь. Там ведь сивуха без ограничений… и поучений.

Когда-то за Казачкой было кладбище. Река подмыла крутой берег, и время от времени оттуда выпадали трупы – целехонькне, прекрасно сохранившиеся, будто похоронили их вчера, а не пятьдесят лет назад.

– Перестань! Не говори… бред какой-то! – она налила себе вина и залпом выпила, зябко поежилась.

– Не тужи, – он погладил ее по голове. Она или не она – какая теперь разница? Развязка близко, а хоть какая-то живая душа рядом. – Ложись… и забудем обо всем. Потуши…

Тьма навалилась сразу и оглушила. Словно утопающий, он ухватился за нее – единственный надежный островок в зыбком штопоре. Некоторое время волны раскачивали его, потом все исчезло,

Очнулся от ярких лучей солнца, бивших в глаза. «Еще жив?» Быстро приподнялся: никого, на столе пустые бутылки. «Не может быть! Ведь вчера специально оставлял…» На столе белела записка: «Все вылила. Перетерпи до вечера, так будет лучше. Вечером приду. Боже, как ты храпел! Уала».

Словно ветром, словно могучим ураганом его снесло с тахты. Кинулся к двери: закрыта. Схватил трубку телефона: мертво, тихо. Значит, отрезали от мира, закрыли. На этот раз в собственной квартире.

«Ах ты курвочка-дурочка!»

Он стоял посреди комнаты, медленно приходя в себя. Зубы казались мохнатыми, резиновыми – так и разъезжались в стороны. Суставы болели и скрипели, будто туда насыпали песок. Глаза резало, жгло. Даже волосы на голове болели. На ладонях кусками отшелушивалась кожа…

«Ах ты курвочка-дурочка! Спешишь ускорить… Разве алкаша останавливают на полном скаку? Ведь это верный конец!»

Прислушался: как там мотор? Сердце болело пульсирующе, толчками, будто скреблось по обнаженным ребрам. Острые короткие толчки как злые уколы шилом.

«Еще и пытка напоследок! Так вот в чем состояло ее особое задание… Сволочи! Я сам уйду, но с полным стаканом в руке…»

В глубине души он знал, где его последний резерв, но то был действительно последний резерв. «Когда начнет хватать по-настоящему… А успею ли?»

Он метнулся в ванную, чтобы проверить. Резерв на месте, им и в голову не пришло. Что знают они о черном мире алкашей, их особых уловках?

Теперь можно проанализировать обстановку. Дверь он выломать не в силах, ноги так и подкашиваются. А ведь когда-то…

Однажды с Геной Лысаковым они пришли к нему домой и обнаружили, что ключи утеряны. Генка долго бился о дверь острым плечом, пока Матвей не выдержал:

– Отойди. Посмотри, как это делается.

Он разогнался в коротеньком коридорчике и так саданул в дверь, что даже не она, а вся дверная коробка вырвалась из гнезда.

«Все в прошлом», – с тоской подумал Матвей и начал искать. Может, не вылила? Какое имела право? Водка немалых денег стоит.

Вспомнив про деньги, пошарил в боковом кармане пиджака – там еще оставалось три сотни. И бумажник унесла! Это уже злодейство. Впрочем, достаточно Матвею выйти на улицу, и деньги он найдет, даже продавщица даст в кредит – сколько раз давала!

Но морда была уже разбита, распухла до неузнаваемости, и шапка не спасет. Нет, на улице появляться нельзя.

Он искал долго, потом, весь мокрый, лег и закурил. Почувствовал: накатывает. Итак, придется задействовать резерв. Снова поплелся в ванную.

Лосьон, одеколон, зубной эликсир – почти полные пузырьки, стояли рядком на краю ванны. Их не стали грузить в контейнер, как и отбитое зеркало, – кто же такую дребедень грузит?

Начал с огуречного лосьона: он пьется мягче и даже закусывать не надо. Для контроля посмотрел на часы: сколько будет действовать, протянет ли до вечера на резерве? Сразу отпустило во всем теле, будто ослабли туго натянутые веревки и веревочки. Он лег и блаженно раскинулся. Надо, чтобы хоть немного восстановился нарушенный обмен, иначе – разнобой, фибрилляция сердца.

Снова накатило через полчаса. Одеколон «Дипломат», двенадцатирублевый. Он матюкнул себя в душе за пристрастие к дорогим одеколонам – они пьются тяжелее. «Тройник» – вот что сейчас самое то. В Певеке он как-то заскочил в смешанный магазин и спросил тройник – электрическую вилкорозетку. Продавщица, не поняв, развела руками: «Весь высосали…»