Штрафной батальон - Евгений Погребов

За десять дней, что стояли на новых позициях, только однажды фашистская авиация о себе напомнила. Как-то в разгар работ, когда тесно в траншеях от солдат было, вывалилась из туч пара «мессеров», сыпанула свинцом вдоль линии окопов. Но успели штрафники рассыпаться по блиндажам, щелям и укрытиям. Белью, что выстиранным на траве сохло, запас фашистских пуль достался. Во втором взводе кожух у станкового пулемета пробило, вода из него вытекла.

Но потери в батальоне были, хотя и не от вражеской авиации. В моду у штрафников самодельные стаканчики из сорокапятимиллиметровых гильз вошли. Найдет солдат гильзу, обпилит края, пробьет сбоку отверстие, закрепит на цепочке от немецкой протирки — и носит на поясе. Протирки эти в ходу были: и пистолеты на них крепили, и котелки над кострами вешали.

Один из необстрелянных штрафников, желая обзавестись стаканчиком, нашел немецкую противотанковую мину — взрыватель у нее медный, по форме подходящий — и втихаря притащил ее в землянку, припрятал от товарищей. Ночью разбирать стал…

Наутро штабной писарь занес пять фамилий штрафников в графу невосполнимых потерь. Но случай этот был единичным.

Передний край, похоже, тоже жил устоявшейся, обычной для позиционного противостояния жизнью. На отдельных участках проходили незначительные стычки, перестрелки, возникали короткие артдуэли. Ночами проводились поиски, разведка боем. Обоюдные. И внешне, из солдатского окопа, обстановка на фронте казалась вполне спокойной, хоть и несколько странной.

Нагнетание тревоги и нервозности ощущалось в другом, и штрафники особо почувствовали это в последних числах месяца — в том, что ежедневно во второй линии стало появляться большое армейское начальство. Солдатской шинелью, накинутой поверх генеральского обмундирования, внимательного глаза не обманешь. «Чужого» офицера сразу приметят, обглядят.

Да и новые части каждую ночь прибывают. Стрелки на пополнение передового края выдвигаются. На правом фланге артиллеристы обосновались, восьмидесятипятимиллиметровые орудия замаскировали. Сразу за позициями штрафников зенитчики со своим хозяйствам расположились. Связисты повсюду снуют, новые линии полевых телефонов тянут. И главное — дня не проходит, чтобы танковые командиры разведку местности не проводили. Одни проведут — другие на смену являются.

По всему чувствовалось, что особо на этом участке танков немецких ждут. Не случайно в этот период и в штрафном батальоне специальную, одиннадцатую, роту организовали — пэтээровскую. Со всех подразделений в нее бронебойщиков собрали и вооружили противотанковыми ружьями.

По батальону пошли гулять слухи, что у немцев появились будто бы какие-то сверхмощные тяжелые танки, которые они пустят на этом участке. Броня у них якобы непробиваемая, и потому бронебойщиков специально обучают, какие места у них наиболее уязвимые, чтоб наверняка били. Павел слухам значения не придавал. Какого только солдатского трепа о секретном фашистском оружии по окопам не ходило. И о лучах смерти разговоры велись, о бомбах невероятной силы рассказывали. В свое время о шестиствольном миномете всяких небылиц немало было, а на поверку вышло — ничего особенного, ни в какое сравнение с нашей «катюшей» не идет.

Однако Ульянцев, собрав взводных, предупредил, что, по сведениям, имеющимся в штабе батальона, новые тяжелые танки у фашистов действительно появились и что очень вероятно их использование на направлении, обороняемом штрафниками. Поэтому подступы к окопам густо минируются, а взводам в достатке распределяются противотанковые гранаты.

Чьего ждать наступления — нашего или немецкого — ротный сказать не мог. Но чье-то начаться вскоре должно было. Это сомнений не вызывало.

* * *

Военный совет Шестой гвардейской армии распространил в частях и подразделениях обращение, в котором, признавая необычную суровость предстоящих боев с фашистами, призывал солдат к стойкости и героизму. Смысл обращения, как его понял Павел, сводился к тому, что здесь, на курско-белгородской земле, как и под Сталинградом, должны быть сорваны и похоронены крупные стратегические замыслы противника. Следом появился приказ командования и по штрафному батальону. Обращаясь к штрафникам, Балтус писал:

«Настал день, когда вы, советские люди, сможете полностью искупить свою вину перед Родиной, партией и народом и навсегда забыть о позорном пятне. От вас требуется одно: где прикажут — бить и гнать ненавистных оккупантов. А если скажут обороняться — стоять насмерть, превратить свои рубежи обороны в могилу для фашистов. Выражаю уверенность, что поставленная перед батальоном задача будет с честью выполнена. Проявившие смелость и отвагу будут немедленно представлены к снятию судимости и восстановлению в прежних воинских званиях».

Приказ как приказ, если б не заключительные строки. Не только Павлу, но и многим другим штрафникам они пошире дверь в новую жизнь приоткрывали. На что Махтуров, скрытный и скупой на чувства, и тот зажегся. Никогда раньше не доводилось Павлу видеть его в таком откровенно радостном возбуждении.

— Ну, братцы, третья попытка последняя: или — или! — приподнято говорил он Шведову и Гайко. — Либо снова три звезды на погоны, либо одну, над общей ямой! Серединки у меня не бывает. А если жив останусь, глядишь, к званию и орден верну. Заслужу. А как получать — к самому наркому обращусь, попрошу старый возвратить. А что? Не все ли равно, новый дать или прежний вернуть? Как думаешь, Станислав, возможно такое?

Павел, пораженный тем, как глубоко тянулись мысли друга, с любопытством наблюдал за ним со стороны. Такого за Махтуровым прежде не замечалось, и он не мог раньше представить этой разительной перемены в товарище.

— Мне бы и одного звания хватило, — скромно вздыхал Шведов. — Товарищ гвардии лейтенант Шведов! Это же музыка!

— А мне ваши звания — как телеграфному столбу бантик! — неожиданно пошел вразрез Гайко. — Полком все равно не командовать — рылом не вышел, а взводный — невелика птица. В атаку рядом с солдатом бежит, одной мине кланяется. И орден мне без особой надобности, не в наградах дело. И смерти не боюсь. А вот как домой заявлюсь? У нас в семье ведь все коммунисты: и отец, и мать, и старшие братья. Батька с 1919 года в партии, красноармейцем в бригаде Котовского служил. Большевик, котовец — этим званием все дорожим. Лейтенантов сотни тысяч, а как батька — поискать. Как ему сказать, что исключенный? Нет, мне бы в кандидатах партии восстановиться…

— Кто про что, а шелудивый про баню! — с издевкой заметил со своего места Баев. — О золотых погонах забеспокоились, ваши благородия! Господа офицеры!

Костя с утра не в духе. Язвит, слова никому не пропускает. Сначала с Кусковым из-за пустяка поссорился, потом с Химиком сцепился, едва разняли. Муторно на душе у него. Вчера письмо получил. У всех сейчас дома трудно, у всех бед хватает. А у Баева жена и дочь хлопковым жмыхом отравились, обе в тяжелом состоянии в больнице лежат. Второй ребенок у соседки обитает, дом и хозяйство без пригляду остались.

Махтуров о беде Баева не знал, вскипел оскорбленно:

— Слушай, ты! До сих пор я тебя за человека считал! Пойми, если способен, я о погонах не ради погон пекусь. Но в них я хоть и маленький, но Махтуров! А без них — никто, бывший штрафник. И орден тот мне не от тещи в подарок достался! Кровью своей я его заработал, под Ленинградом! Потому и дорогой!..

Баев замкнуто отмолчался. Остальные тоже сделали вид, что заняты своими делами. Разговор оборвался.

На календаре в этот день значилось 4 июля 1943 года.

Глава четвертая

Наверху грохотало и неистовствовало. Будто сорвался и свирепо бушевал над землей невиданной, невообразимой силы шквал. Блиндаж трясло. Ошалело повскакивав с нар, штрафники хватались за оружие и с горячечно бьющейся мыслью «Немцы!» кидались к выходу.

Над траншеями стоял адский гром канонады. Сотни снарядов, расчеркивая и оттесняя ночную тьму, неслись над головой с воем и посвистом. Приготовившись к немецкому артобстрелу, Павел не сразу сообразил, что снаряды летят не с ожидаемой, а с противоположной стороны, из нашего тыла. Сначала увидел сплошное колыхавшееся зарево орудийных вспышек в глубине обороны, затем занявшуюся пожарами деревню, находившуюся в руках фашистов километрах в двух-трех за передним краем, а уж потом только проникся догадкой: «Да ведь это наша артиллерия обрабатывает их позиции! Наша!»

А в окопах уже обнимались и кричали «Ура!», подбрасывая вверх пилотки. Раз наши начали артподготовку, значит — наступление! Теплое, торжествующее чувство распространилось по телу. Павел непроизвольно глянул на светящийся зеленоватым светом циферблат часов. Стрелки показывали ровно три.

Никого в блиндажах не осталось, все наружу высыпали. Ходят, толпятся в траншеях, руками размахивают, впечатлениями делятся. Даже Фиксатый с Химиком носы из-под накатника высунули, на небо боязливо поглядывают.