Штрафной батальон - Евгений Погребов

Получилось грубо и нехорошо. Шведов потух, видимо, раскаиваясь, что поделился с ним самым сокровенным.

Обругав себя мысленно последними словами, Павел поспешил смягчить боль, нечаянно причиненную товарищу.

— Извини, это я сдуру, — повинился он. — Стихи вообще-то ничего, только, мне кажется, незаконченные, недоговоренные. Еще же что-то должно быть, да?

— Должно, — вяло подтвердил Шведов. — Только не получается ни черта. Вертятся в голове две вроде неплохие заключительные строчки: «Ты послушай немеющим сердцем, как умеет любить штрафник», — а начало не идет, и все тут. Вроде и чувствую, о чем сказать: пока, мол, той метелью захвачен и что-то там не произошло — ты послушай… А выразить не могу, ни рифмы, ни тональности не нахожу.

— Может, до вечера-то еще и найдешь, — посочувствовал Павел. — А дальше-то и к прозе в самый раз переходить.

— Скажешь тоже — до вечера! Третий день уж мучаюсь…

После ужина Шведов незаметно из взвода ускользнул и направился к штабу. Заранее приглядел, где зазнобу свою невзначай повстречать можно. Павел, как и условились, дневальным Кускова назначил, а сам прилег, намереваясь дождаться его возвращения и посмеиваясь в предчувствии того конфуза, который тому предстояло пережить. Но время шло, а Шведова не было.

Утром, улучив момент, отозвал его в сторону:

— Ну как на любовном фронте? Можно поздравить?

Шведов болезненно сморщился, отвел глаза. Без слов ясно: не ко двору пришелся козел.

— Хоть расскажи, что ли! — попросил Павел, сдерживая смех, чтобы не оскорбить больного самолюбия.

— Полный афронт, и рассказать нечего, — вздохнул Шведов, но сам уже улыбался: — Встретил ее сразу. На ящике у санвзвода сидела. Как сейчас соображаю — дожидалась кого-то. Тут я и подрулил. Ну про погоду, про вечер хороший и еще там про разное поговорили. Вроде бы все в норме. С понятием девка. Только я это, к делу собрался переходить, а она меня на таран: «А ты, случаем, не из певчих?» — «С чего это ты, — говорю, — взяла?» — «Да так, — отвечает, — почему-то кажется, что ты мне сейчас фронтовое танго под названием «Война все спишет» исполнить собираешься. Так не трудись, не надо. Я его в лейтенантском и капитанском исполнении до осточертения наслушалась. Лучше топай, дорогуша, спать, во всех отношениях для тебя полезней будет». Я было к ней с того и с этого бока подсыпаться — дохлый номер. В конце концов пришлось врубать четвертую — и на исходные. Хорошо хоть с юмором баба, не так обидно…

— Ну да, — машинально поддакнул Павел, думая о том, что капитанов Малинина, вероятно, для красного словца помянула, а вот с командиром девятой роты старшим лейтенантом Наташкиным он их раза два в укромных местечках примечал.

Неизвестно, как глубоко на самом деле была уязвлена гордыня Шведова, но вскоре представился случай, частично возмещавший ему моральный ущерб.

Рота на утренний осмотр выстроилась. Ненароком и комбат из штаба вышел. Прошелся вдоль строя, замечание Колычеву сделал за то, что Заливайко небритый был. Собрался уходить, и санинструктор Малинина навстречу спешит. Поприветствовала как положено и мимо хотела прошмыгнуть.

Балтус ее остановил, неторопливо поправил на плече завернувшийся погон. Предупредил глухо:

— Распорядком дня, товарищ старшина, ночью сон на своем месте предусмотрен. Будете нарушать — посажу на гауптвахту и откомандирую из батальона. Вам ясно?

— Так точно, ясно, товарищ майор!

— Идите!..

Штрафники тоже для себя из предупреждения комбата выводы сделали. С той поры к любви охоты у них поубавилось.

* * *

Однажды к штабу подошли две битые-перебитые «тридцатьчетверки». У одной башня насквозь тяжелым снарядом пробита и отверстия лишь для виду тонким листовым железом заварены, у другой вместо пушечного ствола торчал короткий уродливый обрезок. После обеда комбат назначил танковую обкатку рот.

В поле вышли всем батальоном. По замыслу, штрафники, вооружившись макетами противотанковых гранат, должны были поротно занимать оборону в окопах и траншеях на узком участке и, пропустив прорвавшиеся танки «противника» над головой, поразить их сзади броском гранаты на моторную часть. Танкистам предписывалось сделать по два захода на каждую роту.

Сначала прошел обкатку сам комбат. Перед тем как сделать танкистам первый заход, Балтус, к всеобщему удивлению, созвал командиров рот и предложил всем вместе с ним испытать себя на танкобоязнь. Именно предложил, а не приказал. И хотя несогласия никто из ротных не выразил, все-таки язвительно уточнил у Доценко:

— А вы, товарищ старший лейтенант, сами в окоп спуститесь или опять взводного за себя пошлете?

Вопрос был задан негромко, но, несомненно, с расчетом на то, что его отчетливо расслышат близстоящие штрафники. Доценко дернулся, разгадав намерение комбата, ответил что-то неразборчивое. В траншею же спустился вторым, следом за Балтусом.

По приказу комбата над окопом, где он поместился, установили красный флажок. Танкисты получили задание сбить флажок.

Штрафники, кто с любопытством, кто с затаенным страхом, прилипли взглядами к зеленой фуражке комбата, до последнего момента видневшейся над бровкой окопа. Вот она нырнула на дно, и почти тотчас над тем местом нависла стальная громада танка. Перескочив с ходу через траншею, «тридцатьчетверка», стрельнув выхлопными газами, устремилась дальше, но вслед ей уже летела граната, пущенная рукой комбата.

Выбравшись из окопа, Балтус тщательно отряхнулся от пыли, густо ссыпавшейся со стенок под тяжестью машины, неторопливо проследовал к наблюдательному пункту. Павел решил пройти испытание характера тем же манером.

Но осуществить задуманное сразу не удалось. При первом заходе головная «тридцатьчетверка» пролетела над участком, занятым третьим взводом, а вторая — по флангу, над окопом, в котором укрывался Фокин. И пока танки возвращались на исходные позиции, штрафники донимали «счастливчика» жадными расспросами о самочувствии.

Фокин, помаргивая добродушными глазами, вроде сам себе дивился:

— Дак че, пока на других смотришь — не страшно, соображаешь, что безвредная игра. А как сам в окопе сидишь и он на тебя, как тигра, прет — дух заходится. Плюхнулся на донышко, носом в рукав — и считать. Замычка у меня такая. А уж как навалился да жаром даванул — думал, тут и похоронит. Маслом вот горячим на шею капнул…

Посмеивались, бодрясь, но в душе вряд ли кто желал на месте Фокина побывать. А головная «тридцатьчетверка» в повторном заходе шла прямо на второй взвод.

Неотрывно следя за ее продвижением, Павел потихоньку выдвинулся по траншее навстречу. Ему хотелось очутиться непременно под днищем. Он не ощущал ни азарта, ни хмельного безрассудства, не думал, как сочтут его поступок другие. Его это не заботило. Было лишь желание проверить себя, утвердиться.

Рычание мотора и лязг гусениц заставили его сжаться в комок. Сверху, с бровки, сыпануло землей, дохнуло жаром от перегревшегося железного нутра и удушливым газовым выхлопом. Но на опасность непроизвольно реагировало только тело, мозг оставался холодным. И едва над головой ощутилось свободное пространство, Павел поднялся и швырнул гранату. Получилось удачно.

После, наблюдая за солдатами других рот, вспоминали пережитое волнение, благодушно вышучивали «слабаков». Особенно досталось Николаеву и Хасматулину, попавшим на язык Кускову.

— Взводный к танку, — потешался рассказчик, — а Ханыга, как увидел, значится, «тридцатьчетверку» вблизи — носом в землю и ходу на карачках. А навстречу Хасматулин лбом борозду торит — от другой машины спасается. Соткнулись головами и сопят, никак в толк не возьмут, что к чему. Так и бодались, пока Фокин их не растащил. Потеха!..

— А Петруня? — дополнял Туманов. — Так по стенке задом елозил, что теперь никаких ниток не хватит штаны штопать…

Павел не слушал. В нем что-то сместилось, будто была все это время внутри гнетущая тяжесть и вот ее не стало. Совершенно необъяснимо вдруг вспомнился Сашка Михайлов.

И вспомнился легко, без боли. Павел это чувствовал вполне отчетливо…

* * *

Незаметно пролетел май, наступил июнь. Штрафной батальон по-прежнему находился в Лопатине, на пополнении и отдыхе. Прибыла еще одна маршевая рота. Во второй взвод добавилось пять человек. Ребята добрые, рабочий класс. Сикиринцы, как про себя окрестил их Павел. С оружием знакомы, изучили на заводском всеобуче. Неприхотливы и исполнительны.

Постепенно окрепла в подразделениях дисциплина. Балтус налегал на тактические учения. С утра и до позднего вечера роты находились в полях. За месяц штрафники перекидали тысячи кубометров грунта, избороздили округу ломаными траншеями и противотанковыми рвами, понастроили блиндажей, эскарпов, пулеметных гнезд. В иные дни выматывались так, что сил хватало едва добраться до лежанок. Ладони от сухих мозолей как наждачная бумага стали. Проведи рукой по голенищу сапога — царапина останется. Но как ни тяжело земельку лопатить, а на вольном воздухе все-таки лучше, чем уставы учить или строевой заниматься.