Султан Луны и Звезд - Том Арден

— Представь себе, — продолжал джинн, — другие забывали обо мне сразу же после того, как я исполнял их желания. Наверное, отчасти в этом также состоит мое проклятие. Мало того: эти люди потом забывали даже о том, что меня можно вызвать с помощью лампы. Она становилась для них самым обычным старым светильником, который ни на что не годен и который можно безо всякой жалости выбросить. О, спаситель мой, ты даже представить себе не можешь, как долго мне порой приходилось ждать, пока кто-то явится и снова выпустит меня на волю! Даже не знаю, что хуже — томиться внутри лампы либо исполнять желания... жалких простолюдинов! Нужно же вести себя вежливо даже тогда, когда тебя довели до белого каления и хочется от отчаяния завопить во всю глотку! — Джинн скривился, выпучил глаза, но тут же склонился к пребывавшему в полном восторге калифу и взял его за руку. — Но все это теперь для меня позади. Ну, Оман, давай же теперь немного позабавимся!

Вот так в жизни калифа началось время великих чудес. В этот же вечер он, сопровождаемый Джафиром, пожелал, чтобы затянутое дождевыми тучами небо стало чистым и лазурным. Затем он, став невидимым, пронесся, словно птица, над вершинами гор. Потом... потом он удвоил размеры дворца покойного дядюшки; потом стал таким же высоким и красивым, как Калед; потом превратил всех мужчин, торговавших на базаре, в женщин, а женщин — в мужчин; потом предался самому обильному пиршеству, какое только мог вообразить, и это отнюдь не возымело плачевного воздействия на его драгоценное здоровье.

Стало ясно, что калиф может позволить себе все, чего только пожелает; но когда о том, что происходит, прознал визирь, он пришел в ужас. Страстные увещевания визиря в конце концов возымели действие, и калиф с превеликой неохотой повелел своему новообретенному братцу сделать так, чтобы все стало, как раньше. Терпеливо, как втолковывают несмышленым детишкам, визирь Хасем объяснил Оману, что один даже намек на обладание такой неслыханной властью встретит бурю возмущения в Каль-Тероне. Оману можно было предаваться беспечным забавам с новым приятелем, но всякие колдовские штучки должны были быть самыми невинными, иначе султан мог обрушить на калифа и джинна всю ярость огненного бога.

Получилось так, что в итоге ни калиф, ни джинн особых трудностей от этих ограничений не испытали. Так или иначе, рано или поздно они неминуемо устали бы от экзотических забав, а ума у калифа уж точно бы не хватило на то, чтобы приспособить джинна для достижения каких-то собственных политических целей. Вскоре их дружеские отношения стали более крепкими и спокойными, и они большей частью довольствовались тем, что предавались обильным пирам, которые сопровождались некими иллюзорными видениями. Глядя на двоих милых толстячков, визирь Хасем не испытывал неудовольствия: что же нехорошего было в том, чтобы Оман развлекался, а главное — отвлекался? Ничто не могло отвлечь его лучше Джафира. Если визирь и ощущал потаенную печаль, то эту печаль он сдерживал. Ему было положено печься исключительно о благе государства, а именно это и нужно было империи более всего. В те дни, желая калифу доброй ночи, Хасем порой ласково и благодарно поглаживал лампу, надежно водворившуюся около ложа Омана. Джинн имел обыкновение на ночь забираться в свое жилище, хоть и ругал его на чем свет стоит.

Вот такие славные деньки были в жизни Омана и его закадычного дружка Джафира. Однако этой идиллии не суждено было продолжаться бесконечно. Примерно в это самое время брат калифа в далеком Каль-Тероне взял в жены прекрасную госпожу Изадону. Султан Эль-Такир прислал в Куатани гонца, а гонец привез повеление о том, что и калиф также должен жениться. Ясное дело, подходящую невесту для Омана должен был подобрать визирь Хасем, и визирь уделил этому вопросу самое пристальное внимание. Своим окончательным выбором он заслуженно гордился. Многие полагали, что это будет блестящая партия, но супружество как-то сразу не задалось.

На протяжении многих лун визирь старался, чтобы придворные не проведали о Джафире, и вот теперь нужно было что-то сделать для того, чтобы и супруга калифа ничего не узнала о джинне. Вскоре поползли слухи о том, что калиф ведет себя жестоко со своей хорошенькой женушкой. На самом деле слухи эти были подлыми измышлениями, поскольку калиф со своей хорошенькой женушкой виделся крайне редко и, если на то пошло, даже ради того, чтобы его супруга зачала сына, прибег к помощи Джафира. Почему джинн ослушался и почему вместо сына на свет появилась дочь — этого Оман и сам не понял, но если и имело место непослушание со стороны его друга, калиф об этом нисколько не сожалел. Частенько, вспоминая о счастливых деньках с Джафиром, Оман говорил о том, что сколько ни есть у него печалей и страданий, но судьба хотя бы одарила его Бела Доной, Мерцалочкой — ребенком, которого коснулась десница волшебства.

К несчастью калифа, его возлюбленное дитя не было застраховано от воздействия иного волшебства. Во дворце сыскались такие люди, от которых стало невозможно скрыть наличие джинна, и главным из таких был прорицатель Эвитам — главный из подручных покойного калифа Абдула Самада по части всяческих колдовских делишек.

Прорицатель довольно поздно женился, и его супруга произвела на свет дочь. Супружеская жизнь и рождение дочери смягчили нрав старика, но ранняя кончина жены наполнила его сердце горечью, от которой он так и не сумел оправиться. Судя по рассказам, в юности прорицатель был жутко честолюбив, однако его мечтам было не суждено осуществиться. Старые обиды терзали его душу, и он нажил себе немало врагов. Только политические соображения удерживали визиря от того, чтобы безжалостно изгнать старика из дворца. Прорицатель был наделен магическим даром, но насколько силен был его дар — сказать было трудно. Визирь решил, что от изгнанного Эвитама вреда могло оказаться больше, чем если бы он остался во дворце, под бдительным присмотром. Так оно в итоге и оказалось.

Зависть переполняла сердце прорицателя, когда он видел, какими знаками расположения одаривает джинна калиф. Частенько, когда Оман предавался радостям общения со своим возлюбленным другом, визирь заставал прорицателя где-нибудь неподалеку. В эти часы Эвитам угрюмо бродил по дворцовым коридорам вблизи от покоев калифа, словно ему до смерти хотелось узнать, что же происходит за закрытыми дверями. Застигнутый врасплох, прорицатель производил какие-то странные, таинственные жесты и пристыженно спешил прочь.

После того как дело дошло до страшной развязки, Хасем много раз говорил себе о том, что ему стоило выгнать старика из дворца намного раньше — выгнать и покончить с его происками раз и навсегда. Тогда месть прорицателя вряд ли бы оказалась настолько жестока, какой она стала на самом деле.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});