Приз - Полина Дашкова

Остаток пути ехали молча. Григорьев заметил указатель на Вильфранш, небольшую скромную рекламу отеля «Марго». Городок остался внизу, Андрей Евгеньевич не рассмотрел его. Свернули на шоссе, ведущее к Булье. Миновали тихий городской центр, дорога вильнула вниз, и через десять минут перед белоснежным «Лексусом» распахнулись литые ажурные ворота. Машина остановилась. Григорьев увидел двухэтажную виллу, выстроенную в стиле модерн из серебристого камня, окруженную пальмами и розовыми кустами. Совсем близко сверкало море. К пляжу вела каменная лестница с перилами. Небольшая яхта стояла на якоре, на мачте развевался российский флаг.

— Вот мой кусок земли в этом раю, — сообщил Кумарин, — добро пожаловать.

* * *

— Короче, Шама, ты должен плюнуть на свой перстень, — сказал Лезвие, — растереть и забыть. Эту Василису Грачеву опасно сейчас трогать, мы все засветимся. Она пока молчит.

— Вот именно, что — пока, — медленно, сквозь зубы, процедил Приз, — из больницы ее забрали, в домашней обстановке она быстро очухается, заговорит.

— И что скажет? Ну, слышала, выстрелы, видела каких-то людей. Потом все вспыхнуло, к едрене фене.

— У нее мой перстень.

— Погоди, а может, не у нее? Может, его сняли в больнице? Ей ведь меняли повязки.

— Думаешь, они могли там его…

Приз не договорил. Глаза его заметались, он принялся массировать и дергать свой мизинец.

— Тихо, тихо, что ты сразу заводишься? — Они сидели поздним вечером вдвоем в полутемной гостиной, в квартире Приза. Перед ними на стеклянном журнальном столе стояла запотевшая бутылка водки, блюдо со свежим овощным салатом, две тарелки. На одной — омар, фаршированный раковыми шейками, на другой — бараний шашлык. Минут двадцать назад еду доставили по заказу из ресторана. Она была еще теплой. Лезвие ел свой шашлык с завидным аппетитом. Приз к омару пока не притронулся.

— Если его сперли в больнице, ну и ладно. Хрен с ним. Так даже лучше. Но, скорее всего, он у нее, — рассуждал Лезвие с набитым ртом. — Допустим, она предъявит перстень ментам. Скажет, что его потерял на пляже человек, который — что? Купался ночью в речке? Кто докажет, что он твой? А если и докажет — ты мог сто раз его потерять, у тебя могли его свистнуть. Пару недель назад мыл руки где-нибудь в сортире, в ресторане или в том же «Останкино», снял перстень, положил на полочку и забыл. Да никто и не посмеет к тебе с этим сунуться, ни одна сволочь не решится.

— Это моя вещь, — Шаман помотал головой так сильно, что хрустнула шея, — я хочу вернуть перстень. Мне нужен мой перстень.

— Ой, блин, да пойди ты в любой ювелирный, купи себе хоть десять перстней! Из-за какой-то цацки так переживать! Не понимаю. — Лезвие едва удержался, чтобы не сплюнуть на пол.

— Кого ты послал в больницу? — спросил Приз.

— Ну кого? Серого! У него среднее медицинское образование.

— И он, конечно, ни фига не сделал, даже не выяснил, где мой перстень.

— А чего он мог, в натуре? Там народу до хрена.

— Ты дал ему отбой?

— Ну нет, я сказал, чтобы он сел им на хвост и глаз не спускал. Дальше — посмотрим. Будем действовать по обстоятельствам.

— По обстоятельствам! — передразнил Шама и скорчил гадкую рожу. — Ты вообще расслабился, Лезвие. Ты ничего не можешь организовать, как следует. Ты стал много пить и поэтому плохо соображаешь.

— Что значит — не могу? — обиделся Лезвие. — Я тебе Драконова сделал?

— Ну и что? Мемуары оказались пустышкой. Семьдесят страниц пустого трепа, про то, как они вместе пили и трахали девок.

Лезвие вытаращил глаза, возмущенно присвистнул.

— А ты чего хотел? Чего ты ждал, в натуре, Шама? Ты же сам говорил, что твой дядя ничего серьезного этому жиденку рассказывать не стал бы! Ты думал, там какой-нибудь хороший компромат? Или номер счета, на котором есть еще бабки?

— Драконова можно было не убивать, — жестко, чуть слышно произнес Приз, — хлопот много, толку — чуть.

— Ну ты даешь! — Лезвие покачал головой. — Раньше надо было думать! И, между прочим, если бы даже те мульки, которые там есть, вышли бы в книге, товарищ генерал в гробу бы перевернулся. Сам по себе факт дружбы твоего дяди с этим писакой тебе, Шама, вовсе не нужен. И пацанам нашим такие вещи знать ни к чему. Так что все нормально. Дело сделано, и нечего теперь сопли пускать.

Вове захотелось вцепиться в короткую жесткую шевелюру своего верного друга и шарахнуть его мужественной мордой об стол. Но он сдержался.

— Ты, Лезвие, поторопился и наследил с Драконовым, — произнес он тихо и почти ласково.

— Наследил? Да где? Как? Я Драконова чисто сделал! Какие претензии, блин?

— Чисто? А ты знаешь, что сегодня вечером ко мне приходил майор милиции, прямо в «Останкино», после съемки? Ты это знаешь, Лезвие? Ну? Отвечай! Твой Булька должен был признаться, а потом сразу сдохнуть. Он что, живет еще? И не признался? Отвечай, я сказал!

Лезвие молча выпил водки и закусил последним куском шашлыка. Он привык к истерикам Шамы. Следовало подождать, дать ему наораться. Правда, иногда он до того заводился, что мог врезать, но у Лезвия была хорошая реакция. Сдачи он не давал, он успевал перехватить на лету руку, занесенную для удара. Именно так случилось на этот раз. Шама орал, орал, потом замахнулся. Хорошо, что Лезвие дожевал и поставил на стол рюмку.

— Тихо-тихо-тихо, — бормотал он, сжимая запястье Шамана, — успокойся, выпей водочки.

— Пусти, — Шаман попытался выдернуть руку, — пусти, дурак. Я не пью, ты же знаешь. Сколько раз тебе повторять, что я не пью?

— Тогда поешь.

Они опять сели в кресла. Шаман отдышался, успокоился и принялся за своего омара.

— Чего ты задрейфил из-за Бульки, а? Ну, Шама, чего ты? Там все нормально, в натуре. Короче, сейчас надо первым делом отдать железо, пусть дешевле, но отдать, без базара. Оно не может лежать у тебя на даче, ты понял, да? И, это, Миха сказал, короче, бабок пора подкинуть его пацанам, хотя бы по стольнику зеленью, на пивко, на прикид. Пацаны с этими транспарантами жидовскими здорово рискуют, блин.

Шаман обсосал клешню омара, вытер руки и губы салфеткой, сжевал салатный лист, закурил, улыбнулся так, словно перед ним был не друг детства Лезвие, а телекамера, за которой миллионы зрителей, и произнес с мягкой, бархатной хрипотцой, с той особенной интонацией, которую так любила его многомиллионная аудитория:

— Послушайте, господин министр внутренних дел, вам пора учиться говорить по-русски грамотно и красиво. Не короче, а длинней, солидней. Вы же русский человек, вам должно быть стыдно уродовать собственный прекрасный язык, язык Пушкина и Толстого. Пора отвыкать от жаргонных словечек и нецензурной брани. Это засоряет воздух, портит окружающую среду и дурно влияет на нравственность подрастающего поколения. Сквернословят циники, мерзавцы, люди без высоких нравственных идеалов. Вам это не к лицу. Вас неправильно поймут, господин премьер-министр, если вы будете так выражаться. Подумайте о своем имидже и престиже.

Он выпустил дым из ноздрей, а изо рта — крепкий, долгий залп самого грязного мата. Голос его оставался все таким же бархатным, а интонация — такой же плавной и задушевной. Лезвие восхищенно заржал.

— Короче, так, блин, — сказал Шаман, отсмеявшись вместе с ним, — железо скидывай Хасану, не торгуясь. Половину суммы отдай Михиным пацанам. Десятку возьми себе, но учти, что из нее тебе придется отстегнуть минимум две штуки своему человеку в прокуратуре. Мне нужна точная информация, что там с делом по убийству Драконова.

Лезвие молча кивнул и кинул в рот кусок огурца. Такой расклад вполне устраивал его. Информатору в прокуратуре он ничего не был должен, расплатился совсем недавно. С делом по убийству Драконова сумел подстраховаться на всякий случай. Когда выяснилось, что в последнем протоколе допроса подозреваемого Бульки зафиксировано, что он, подозреваемый, прикасался к внутренней стороне портфеля писателя Драконова за сутки до убийства, Лезвие придумал историю с красными резиновыми перчатками. И скинул ее своему верному человечку, швейцару из кафе «Килька», Иванычу. Час назад Иваныч ему звонил и доложил о разговоре с Арсеньевым. Так что Приз напрасно беспокоился. Лезвие, конечно, пил, но умеренно. И расслабляться себе позволял только изредка, не в ущерб делу.

* * *

Пожилая горничная француженка понесла вещи Григорьева наверх, в его комнату.

— Это Клер. Я на лето нанимаю ее, получается дороже, чем привозить прислугу из России, зато работает безупречно, — сказал Кумарин. — Надеюсь, вы не забыли французский? Клер никакими другими языками не владеет.

— Забыл, — признался Григорьев, — но попытаюсь вспомнить.

— Да уж, придется. Здесь без языка худо. Если возникнут проблемы — обращайтесь ко мне, не стесняйтесь.

— Мерси, — кивнул Григорьев.