Крутой мэн и железная леди - Елена Арсеньева

Да, Л. тоже был там. Он-то и стрелял в С. Кстати, мало кто знает. что Л. – неплохой стрелок. Он попал туда, куда метил… Предполагалось, что С. упадет будто убитый, А. начнет бегать в поисках помощи, а в это время С. исчезнет. Потом планировалось уверить А., что ничего такого не происходило, никакой стрельбы. Повторяю: это был один из шагов по созданию вокруг нее атмосферы страха, нереальности, потери себя. Не повезло… во-первых, удар в печень, даже смягченный бронежилетом, и в самом деле лишил С. сознания, а тут еще рядом оказались какие-то приятели А., среди которых был милиционер…

Акция сорвалась – нет, не совсем сорвалась, потому что А. забеспокоилась. И очень охотно приняла поддержку расположенного к ней доктора Л.

Л. морочил ей голову как мог. Это уже описано раньше. Он даже проводил А. до дому и не исключал возможности забраться к ней в постель. Не удалось. Л. решил не торопить события и ушел…

И услышал, как кто-то кричит во дворе: «Предатель!»

Проще всего было предположить, что это – О. Известно, что О. ненавидел А., он обращался к Л. за помощью, а тут вдруг увидел, как Л. идет к А. домой. Вспыльчивый мальчишка вполне мог возмутиться.

В первую минуту Л. так и подумал, но тотчас вспомнил, что они с О. сговорились завтра же заманить А. в ловушку. Все роли были расписаны, однако О. не ожидал, что в самый критический для А. миг Л. должен был «воскреснуть» и «спасти» прекрасную даму. Ему нужно было завоевать ее полное доверие…

Известно, что из этого вышло… вернее, не вы-шло.

Но вернемся к тому крику во дворе. Итак это был не О. Кто же? Просто какой-то мальчишка, побывавший тут в первый вечер и решивший повторить шуточку? Однако на другой день А. отдала Л. записку со словом «Берегись!» – и тот мгновенно всё понял. Этот почерк он знал как свой собственный, видел-перевидел его в многочисленных маловразумительных писаниях полубезумного П.! Значит, П. здесь, приютился у своей любовницы! А надо вам сказать, что П. был некоторое время назад выписан из больницы. Он чувствовал себя настолько прилично, что его сочли здоровым. Произошло это, увы, по недосмотру Л…. Выскользнул из рук! Конечно, с ним оказалось трудно. А прикончить его было нельзя, он категорически не мог умереть – ведь тогда оборвалась бы основная дорожка к деньгам!

Но ничего, сочли наши разбойники, он вернется домой и Н. возьмет его в оборот. И выведает код.

Может быть, ей и удалось бы сделать это, но П. сбежал. Исчез! Как в воду канул! Теперь, после этой записки, стало ясно, что он спрятался у бывшей любовницы. Но в том же доме жила и А.! Значит, с минуты на минуту надо ждать объяснения между ними.

Самое смешное, что А. даже и вообразить не могла, что именно Л. обязана тем, что П. выбрал ее своим доверенным лицом, а может быть, и наследницей. Ведь П. сделал это еще не в больнице, но уже будучи не в себе, а до этого состояния его довел Л.

С одной стороны, А. оказалась такой управляемой простушкой! Она совершенно теряла голову от таинственных звонков. Они заставляли ее совершать именно те поступки, которых ждал от нее Л. Только приготовился позвонить ей и уговорить поездить с ней на «Скорой» – а она сама примчалась. Наконец-то повезло…

С другой стороны, она то и дело, как нарочно, ломала все шаблоны, по которым должна была действовать. Например, этот телефон, который она нашла… Да мало ли!

Поверь, Алёна, ты меня искренне восхищала, да и злила – тоже искренне. Я так надеюсь, что мне все же удастся увести тебя в тот мир, где я абсолютно владел бы твоим сознанием, твоей душой, руководил бы всеми твоими поступками. В том мире царь и бог – я, а все остальные – мои подданные. И тебе-то я не дам вырваться и ускользнуть, как вырвался и ускользнул Константин! Впрочем, он был только средством, а цель – ты.

Ну что ж, стреляю я неплохо…

До встречи, Алёна!

* * *

Алёна сошла с трамвая на Рождественке и первое, что увидела, это белую «Газель» с надписью «Барбарис» сбоку. Носачев сидел в кабине и что-то упоенно читал.

Уж не ту ли книгу по соционике, которую «забыла» у него в машине какая-то шалая дамочка?

Алёна прыснула.

Впрочем, ей тут же стало совестно. Начав с постыдного шантажа, Носачев потом искренне пытался помочь и ей, и Олегу… Другое дело, что не бескорыстно, да и ладно, в конце концов, каждый труд должен быть оплачен! Причем он оказался довольно храбрым парнем, Коля Носачев. Хватило же отваги прямо сказать Олегу, в чем его подозревает. Тут-то все и открылось. Впрочем, наверное, Николай с самого начала не вполне верил, что Нарцисс способен стрелять в человека. А вот она, Алёна, получается, верила, что Олег мог выстрелить в нее…

Ну ладно, между ними теперь все выяснено, все сказано, все ушло в прошлое, все прощено и забыто… Или не совсем забыто?

Когда Олег после того предательского укола проснулся в Алёниной постели (а куда его было еще девать, не на полу же оставить валяться, да и вызванный Львом Муравьевым врач сказал, что парень выспится и будет в полном порядке), у него не было никакого желания эту постель покидать. Более того, он явно не хотел лежать там один. И даже пытался взывать к лучшим чувствам Алёны, уверяя, что доктор Литвиненко прямо рекомендовал ему переспать с развратившей (ха-ха!) его женщиной, чтобы вытравить пагубную память о ней…

На это Алёна сказала, что рекомендациям доктора Литвиненко она с некоторых пор предпочитает не верить, а что касается памяти – то неужели в самом деле Олег хочет забыть ее и не вспоминать?

Он растерялся… А потом сказал, что не хочет ее забывать, а хочет… ее. Вот так вот. Правда, Алёне очень ловко удалось сыграть на его чувстве вины. Все-таки из-за него она столько ужасов натерпелась! Поэтому она сейчас не готова к возобновлению прежних отношений.

А когда будет готова?

Неизвестно. Может быть, потом. Если вообще будет…

А впрочем, почему нет? Потом, позже, когда уляжется память об этих жутких событиях. Ей-богу, Нарцисс вполне достоин заменить в постели шалой писательницы бесподобного психолога Алекса! Тот когда-то спас ей жизнь – так ведь и этот спас. Он закрыл ее собой от выстрела доктора Литвиненко. Он же не знал, что «стеклянный» пистолет стреляет не пулями, а всего лишь ампулами со снотворным!

Да, такая самоотверженность достойна награды.

Но не сейчас.

Потом.

Потом, когда она переведет дух после этих безумных приключений, когда закончит роман про Федру и Иго… то есть про Ипполита, конечно. Когда съездит в Париж по приглашению хорошей девочки Марины и, может быть, заглянет мимоходом в Афины – проведать сердешного друга Алекса, ну, или вообще попутешествует… Кажется, у нее теперь будут деньги. Простилкин поклялся, что не собирается менять свое завещание, согласно которому ей принадлежит третья часть содержимого банковского сейфа. Алёна попыталась было воззвать к остаткам его разума, а он серьезно сказал, что она заслужила не только эти деньги, но и гораздо большие – за свои романы, в которых серьезно и методично изничтожала Чупа-чупса и Глеба Чужанина. Их Простилкин ненавидел лютой ненавистью… как и большая часть населения нашей, так сказать, необъятной родины.

Ну и ну… Вот так пишешь-пишешь и не знаешь, какие сюрпризы ждут тебя за каждой буковкой, сорвавшейся с твоего пера… в смысле, отщелканной твоим многострадальным компом!

Что ж, если Простилкин так хочет, Алёна не станет отказываться. В конце концов, как она только что подумала, всякий труд должен быть оплачен!

А может быть, Капа переупрямит Костю. Что-то не было у нее на личике особенного восторга от перспективы поделить двести пятьдесят тысяч баксов на троих… Хотя, в принципе, господь велел делиться!

Алёна пересекла трамвайные пути и вошла в дверь «Барбариса».

– Жанна Сергеевна у себя?

– Да, только она пока занята. Вы посидите немножко вон на том диванчике, хорошо?

Хорошо. Алёна села, покосившись на сцену. Пусто-пусто… Танцоры не репетируют. Музыка не играет, их нет.

Где тут камера наблюдения? Наверное, вон там, над стойкой бара. Так или иначе, Жанна уже знает, что Алёна ждет ее и понимает, что сейчас к ней вернутся те сто долларов, которые писательница брала взаймы.

Наверняка Жанна уже вспомнила рассказ Алёны о том, как она пыталась купить час любви Игоря за столь ничтожную сумму – и в очередной раз посмеялась над глупенькой дамочкой постбальзаковского возраста, без памяти влюбившейся в молоденького красавчика, который ее и знать не хочет!

– Алёна, здравствуйте.

О Господи Боже… упомяни о… а он уж…

Ой, сердце сразу забилось где-то в горле, руки-ноги похолодели, голос задрожал:

– Здравствуйте, радость моя.

Можно давать себе сколько угодно страшных клятв, но при виде этих невероятных глаз все они рассыплются прахом. Ничего не остается от обиды, от горечи – только счастье смотреть на него, восторгаться им, греться в лучах этих черных солнц, блуждать в их черном тумане.