Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд

то в качестве ядра его сущности у него проступили черты характера, превратившие общение с ним в трудную задачу для всех его близких. У него сформировалась абсолютно эгоистичная, деспотичная и жестокая личность, явно обладающая потребностью подавлять и обижать других людей. Он стал точной копией своего отца, похожим на сохранившееся в памяти представление о нем, то есть новым воссозданием идентификации себя с ним, к чему в свое время подвигали его сексуальные мотивы. В этом процессе мы опознаем возврат вытесненного, который наряду с непосредственным влиянием травмы и проявлением латентности мы выделили в качестве существенной черты невроза.

Г. Применение

Ранняя травма – защита – латентный период – вспышка невротического заболевания – частичный возврат вытесненного – так выглядит установленная нами схема развития невроза. Теперь читателю предлагается сделать шаг к принятию гипотезы, что в жизни рода человеческого происходило то же, что обычно случается в жизни индивида. То есть что и здесь имели место процессы с сексуально-агрессивным содержанием, оставившие после себя устойчивые следы, но чаще всего оказавшиеся отвергнутыми или забытыми; позднее, после продолжительного латентного периода, они вступили в действие и произвели продукты, по своему построению и направленности подобные симптомам.

Полагаю, мы сумеем раскрыть смысл этих процессов и продемонстрировать, что их похожие на симптомы следствия представляют собой проявления религии. Поскольку со времени возникновения эволюционной теории уже не приходится сомневаться, что род человеческий обладает предысторией, а так как последняя неизвестна, иначе говоря, забыта, то подобный вывод имеет значение чуть ли не постулата. Если мы установили, что в обоих случаях действующие и позабытые травмы относятся к жизни в рамках человеческой семьи, то поприветствуем это как весьма желанное, но непредвиденное, не продиктованное предыдущими разработками приращение наших знаний.

Это я утверждал еще четверть века назад в своей книге «Тотем и табу» (1912), а здесь должен только повторить. Моя конструкция отправляется от данных Ч. Дарвина и включает в себя предположение Аткинсона. Они свидетельствуют, что в древнейшие времена пралюди жили небольшими ордами под властью самого сильного самца. Когда это имело место, точно не установлено, привязка к известным нам геологическим эпохам не проведена. Вероятнее всего, тогдашние человекообразные существа еще не особенно хорошо владели речью. Важной частью этой конструкции является допущение, что описываемая далее участь была уготована всем пралюдям, то есть всем нашим предкам.

История эта излагается предельно сжато, словно всего лишь один раз произошло то, что в реальности растянулось на тысячелетия и за это долгое время неоднократно повторялось. Могучий самец был властелином и отцом целой орды, ничем не ограниченным в своей власти, применяемой им с немалой жестокостью. Все особи женского пола были его собственностью, женщины и дочери орды, как, пожалуй, и женщины, похищенные из других орд. Незавидной была участь сыновей. Если они вызывали ревность отца, то их либо убивали, либо кастрировали. Сыновьям приходилось проживать совместно в небольших общинах и добывать себе женщин путем похищений. В таком случае то одному, то другому удавалось добиться положения, аналогичного отцовскому в праорде. В предпочтительном положении по естественным причинам оказывались самые младшие сыновья, которые, будучи защищены любовью матерей, извлекали выгоду из старения отца, а после его кончины могли заменить его. Думается, отзвуки изгнания старших сыновей и возвышения младших легко обнаружить в наших легендах и сказках.

Следующий решающий шаг к изменению этого первого вида «социальной» организации состоял, по-видимому, в том, что изгнанные, живущие сообща братья, объединились, победили отца и, согласно тогдашним обычаям, сожрали его целиком. В этом акте каннибализма не следует видеть что-то чудовищное, он встречается и в гораздо более поздние времена. Существенно, однако, то, что этим пралюдям мы приписываем те же самые эмоциональные установки, которые с помощью психоаналитического исследования сумели выявить у современных первобытных народов и у наших детей. А значит, они не только ненавидели и боялись отца, но и почитали его в качестве образца, и каждый из них действительно хотел занять его место. В таком случае акт людоедства интерпретируется как попытка путем поглощения части его тела обеспечить себе идентификацию с ним.

Можно предположить, что после умерщвления отца последовало продолжительное время, когда братья боролись за его наследие, завладеть которым каждый хотел только для себя самого. Понимание опасности и безуспешности подобной борьбы, память о совместно осуществленном освободительном деянии и эмоциональной привязанности друг к другу, возникшие в пору изгнания из орды, привели их в конце концов к примирению, к некоторому виду общественного договора. Возникла первая форма социальной организации вместе с отказом от влечений, с признанием взаимных обязательств, с учреждением определенных провозглашаемых нерушимыми (освященными) институтов, то есть с зарождением морали и права. Каждый индивид отрекался от идеала – обретения для себя положения праотца, от обладания матерью и сестрами. Таким образом, были установлены табу инцеста и требование экзогамии. Значительная часть освободившихся в результате устранения праотца властных полномочий перешла к женщинам, наступила эпоха матриархата. Память об отце пережила этот период «союза братьев». Заменой отца сочли сильное, сначала, вероятно, вызывающее страх животное. Такой выбор может показаться нам странным, однако пропасть между собой и зверем, созданная человеком позднее, не существовала не только у первобытных народов, но и у наших детей, чьи фобии различных животных следует понимать как боязнь отца. В отношении к зверям-тотемам полностью сохраняется изначальная раздвоенность (амбивалентность) эмоциональных отношений с отцом. Тотем, с одной стороны, признавался физическим прародителем и духом-защитником рода, его следовало почитать и охранять, с другой – было установлено праздненство, когда ему была уготована участь, постигшая отца. Его участники сообща убивали и съедали его (тотемистическая трапеза согласно Робертсону-Смиту). Это великое торжество было и в самом деле триумфом в честь победы объединившихся сыновей над отцом.

Где же в этом переплетении связей место для религии? Полагаю, в тотемизме с его почитанием замены отца, с засвидетельствованной тотемической трапезой амбивалентностью, с установлением поминок, запретов, нарушение которых карается смертью, мы вправе признать первую в истории форму религии и констатировать существующую с самого начала связь ее с формами социальности и с нравственными обязательствами. О дальнейшем развитии религии мы можем вести речь только в виде самого краткого обзора. Несомненно, он проходил параллельно прогрессу культуры рода человеческого и изменениям в устроении человеческого общества.

Следующим шагом в продвижении от тотемизма становится очеловечивание почитаемых существ. Место животных занимают человекоподобные боги, чье происхождение из тотема не замаскировано. Либо бог еще предстает в облике животного, либо по меньшей мере с головой зверя, либо тотем становится неразлучным с ним спутником, либо предание заставляет бога убить именно то животное, которое было когда-то его предшественником. В один, с трудом