Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд

определенно, еще не осознавали.

Здесь кто-нибудь может задать вопрос: чего мы добились, выведя еврейский монотеизм из египетского? Благодаря этому проблема только чуть-чуть сдвинулась с места. Так что о генезисе монотеистической идеи знаний у нас не прибавилось. Ответ же на заданный вопрос гласит: дело здесь заключается не в каком-то выигрыше, а в исследовании. И вполне возможно, в осознании, научились ли мы при этом чему-то, поняли ли мы при этом реальный ход событий.

Б. Латентный период и традиция

Итак, мы уверились, что идея единственного бога, как и отвержение действующих магических обрядов, а также упор на этические требования, предъявляемые от имени этого бога, были фактически наставлениями Моисея, которые сначала не нашли отклика, однако по окончании долгого межвременья добились успеха и в конце концов надолго заслужили признание. Как следует объяснить такое запоздалое прозрение и где встречаются похожие феномены?

Первая пришедшая в голову мысль гласит: они встречаются – и нередко – в самых различных областях, а возникают, вероятнее всего, весьма разнообразными способами, более или менее легко постигаемыми. Возьмем, к примеру, судьбу новых научных теорий вроде эволюционной теории Дарвина. Сначала она встретила ожесточенное отвержение, в течение пары десятилетий ее яростно оспаривали, однако потребовалось не более одного поколения, чтобы ее признали великим приближением к истине. Уже сам Дарвин удостоился чести быть погребенным или кенотаджированным в Вестминстере. Для разгадывания подобного случая не требуется особых усилий. Новая истина вызывала эмоциональное сопротивление, проявляющееся в виде аргументов, с помощью которых можно оспорить доказательства в пользу вызывающего неприятие учения. Борьба мнений потребовала определенного времени, с самого же начала существовали сторонники и противники, число и влияние первых постоянно возрастало, пока наконец они не одержали победу. На протяжении всей этой борьбы никогда не следует забывать, в чем суть дела. Нас едва ли удивляет, что для процесса в целом потребовалось продолжительное время, но, вероятно, мы недостаточно принимаем в расчет, что дело нам приходится иметь с процессом из области психологии.

Нетрудно обнаружить полную аналогию этому процессу в психике индивида. Таков, пожалуй, случай, когда человек воспринимает новое как то, что ему приходится признать истинным на основе доказательства, но что противоречит некоторым его желаниям или важным для него убеждениям. В таком случае он начинает колебаться, искать причины, по которым он может усомниться в новинке. И ему потребуется время, чтобы преодолеть себя, пока в конце концов он все же не признает: хотя мне трудно это принять, но в любом случае придется поверить. На этом основании мы понимаем, что требуется время, пока рациональная деятельность Я преодолеет возражения, поддержанные сильными, эмоционально окрашенными комплексами. Сходство этого случая с тем, к пониманию которого мы стремимся, не слишком велико.

Казалось бы, следующий пример, к которому мы обращаемся, имеет с нашей проблемой еще меньше общего. Порой случается так, что человек, оставшийся вроде бы невредимым, покидает место, где пережил жуткую катастрофу – например, столкновение поездов. В течение последующих недель у него, однако, развивается ряд тяжелых психических и двигательных симптомов, которые могут быть вызваны только его шоком, упомянутым потрясением или чем-то другим, оказавшим тогда воздействие на него. А в таком случае у него появляется «травматический невроз». Это – совершенно непонятный и, соответственно, новый факт. Время, прошедшее между несчастным случаем и первым появлением симптомов, называют «инкубационным периодом», прозрачно намекая на патологии инфекционных заболеваний. Вдобавок нам должно было броситься в глаза, что, несмотря на фундаментальные различия двух этих случаев, все же в одном аспекте есть сходство между проблемами травматического невроза и еврейского монотеизма. А именно в отличительной черте, которую можно было бы назвать «латентностью». Ведь, согласно нашему обоснованному предположению, в истории иудаизма после отказа от религии Моисея прошло долгое время, когда не осталось и следа от монотеистической религии, от отвержения магических обрядов и от упора на этику. В итоге мы оказываемся готовыми к тому, что разрешение нашей проблемы следует искать в какой-то специфической психической ситуации.

Мы уже второй раз описали, чтó произошло в Кадеше: две части будущего еврейского народа встретились для принятия новой религии. На стороне тех, кто побывал в Египте, воспоминания об Исходе и о персоне Моисея были еще настолько сильны и жизненны, что требовали включения себя в повествование о глубокой древности. Возможно, это были внуки людей, знавших самого Моисея, а некоторые из них еще чувствовали себя египтянами и носили египетские имена. Однако у них были веские причины вытеснить память о судьбе, которая была уготована их вождю и законодателю. Другие же руководствовались намерением восславить нового бога и оспорить его чужеземное происхождение. Обе эти части были одинаково заинтересованы в отрицании наличия у них какой-то более ранней религии и приписываемого ей содержания. В итоге состоялся тот первый компромисс, который, вероятно, вскоре был зафиксирован в письменном виде. Люди из Египта вынесли с собой письменность и склонность к летописанию, но должно было пройти еще немало времени, пока летописцы не осознали, что обязаны непреклонно придерживаться истины. Поначалу же они без всякого зазрения совести излагали свои сообщения согласно текущим потребностям и тенденциям, словно еще не было известно понятие «фальсификация». Вследствие подобной ситуации могло сложиться противоречие между письменной фиксацией и устным пересказом того же материала – традицией. Вполне возможно, что пропущенное или измененное в записи содержание могло остаться неизменным и неискаженным в устной передаче. Традиция была дополнением и в то же время становилась антагонистом летописанию. Она была меньше подвержена действию искажающих тенденций, а в отдельных частях, видимо, полностью оставалась свободной от них и поэтому оказывалась более правдивой, чем письменное сообщение. Однако ее достоверность пострадала из-за большей, чем у записи, изменчивости и неточности, она претерпевала многообразные изменения и искажения при передаче от одного поколения к другому. Эту традицию ожидала неоднозначная участь. В первую очередь мы обязаны допустить, что ее победит письменная запись, что традиция не сможет утвердить себя рядом с ней, становясь все более призрачной, а в конце концов канет в Лету. Возможна, однако, и иная судьба. Один из вариантов предполагает, что сама традиция завершается фиксацией в письменном виде. Другие же мы обсудим позднее.

Для интересующего нас феномена латентности в истории иудейской религии напрашивается в таком случае следующее объяснение: целенаправленно отрицаемые так называемым официальным летописанием обстоятельства никогда в действительности не стирались из памяти полностью. Сведения о них продолжали жить в преданиях, сохранявшихся в памяти народа. Ведь, согласно заверению Зеллина, даже о конце жизни Моисея существует предание, начисто противоречащее официальному описанию и более близкое к истине. То же самое мы вправе предположить и в отношении того,