Журнал «Байкал» 2010–01 - Владимир Гармаев

«Надо писать для себя, души своей, и это может пригодиться читателю, человечеству».

Роман Рильке — это проза поэта. Он носит автобиографический характер, написан в 1910 году, когда автору было лет тридцать пять. Интересно, что примерно столько и мне сейчас. При чтении же романа я не раз ловил себя на том, что автор выражает созвучные мне мысли по отношению к творчеству и другим вещам, которые выше отмечены мною в выписках. Еще одна цитата:

«Книги — это пустое место… надо читать в крови, вот в чем дело».

А молитва о написании стихотворения — это тоже из высшей сферы.

Рильке является, пожалуй, одним из самых странствующих поэтов XX века. Он мог бы повторить вслед Артюру Рембо его знаменитые строки из «Пьяного корабля»:

Скиталец вечный, я тоскую о Европе,О парапетах ее древних и камнях.

Страсть к перемене мест у Рильке исходит из его духовных потребностей. Трава ищет на земле толпы себе подобных; дерево ищет в небе свое одиночество, — писал Тагор. Одиночество Рильке — от иступленной приверженности к творчеству, поэтическому призванию, что нашло выражение в «Сонетах к Орфею» — лебединой песне поэта.

Рильке одним из первых в европейской поэзии обратился к образу Будды. Его необычная поэтическая интерпретация отражена в триаде стихотворений: «Будда (Робкий странник ощутит за милю.)», «Будда (Он слушает как будто.)», «Будда во славе».

Просмотрел Д. Самойлова — о русской рифме, глава «Рифма Тютчева».

Купил апельсинов (из Марокко) и кое-что по мелочам for home (типа шампуня «Крапива»). Яблок нет. В Елисеевском двухчасовая очередь.

В метро читаю «Пагсам-чжонсан», главу о Монголии, осталось немного до завершения. Пубаев отмечает, что Сумба-Хамбо в описании взаимоотношений Китая с кочевниками называет гуннов (хунну) этнонимом «хор». Такое определение впервые встречается в тибетской историографии и указывает на гуннов как возможных этнических предшественников монголов.

Сам Сумба-Хамбо происходил из кукунорских монголов. Незадолго до кончины в возрасте 82 лет он завершает еще одно свое значительное произведение «История Кукунора», ставшее его лебединой песней и данью уважения к земле своих предков.

Хор, Кукунор —эхо азийских степей и гор.

Опять была сильная гроза с дождем. Переждал ее в Ленинке, читал Туччи, созерцая боддисатв, изображенных на цветных иллюстрациях. Сверху смотрели на меня бюсты Пушкина и Л. Толстого. Обычно я сажусь под ними.

Легенда о заблудшем волке

С похмела просыпаясь под рокот тяжелой листвы,как затравленный волк, я нырял в подворотни Москвы.Электрички, вокзалы, метро прищемляли мой хвост,оттого что я был синим небом ниспосланный пес.

Я с подругой случайной моей заглушал в себе вой.Почему позабылось, что я из породы другой.Сколько рыскал глазами я в поисках братьев моих,откровенья мои получали удары под дых.

Кто сильнее сегодня, окажется прав все равно.Я зализывал раны, волкам же линять не дано.Мне осталось уйти в свое логово — синюю даль,где подруга моя не волчица, а вечная лань.

30.5. Воскресенье.

Вот, наконец, не спешув библиотеку.Надо же передохнутьчеловеку.Можно и выпить немножко.И присесть на дорожку.

Рейс 115, Внуково — Улан-Удэ. Кажется, я почувствовал, что за месяц в Москве многое приобрел и как-то по-новому стал смотреть на вещи.

И женщина с печальными глазамикому-то улыбалась на вокзале.Всегда бывает грустно расставаться.Но есть Восток, а надо возвращаться.И ждет меня Бурмония —моя Бурят-Монголия.

Песнь Бурмона

Родина моя всадницас лазоревым луком Байкала,с колчаном из тысячи стрел —рек, родников и речек, оперенных тайгою.

Родина моя всадницав горностаевой шапке Саянских вершин,в одеянии синем под цветозаренного вечностью неба.

Родина моя всадница,оседлавшая пространство и время,скачет куда твой конь,стременами звеня Ангары и Онона?..

31.5. Понедельник.

Летел навстречу дню, рассвету. Ночь — самая короткая во время перелета. Сразу неожиданно посветлело, буквально, прямо на глазах происходило нарастание света. Прилетели в 8 утра по расписанию.

О, моя Азия,сутрасолнечного утра!

В ожидании багажа сочинились эти строки. Видно, жаждала душа бурмона узреть родные пенаты.

Дома: Сарангуа поправилась за месяц, что ее сразу не признал. А она так улыбнулась, как будто я никуда не уезжал.

На Борсоева поселила Д. своих родственников — семью с ребенком. Когда я пришел и высказал свое недоумение, они удалились. Все-таки проняло их. С Э. Бальбуровым на берегу Уды отметили мое возвращение. После Москвы отвык пить водку. Говорили о Блоке, Пушкине. Три заповеди человека: посадить дерево, написать книгу и родить ребенка.

* * *

И падает путник на травы сухие.И мрак застилает глаза,но только смягчатся ль восточные злыеродные мои небеса?..

продолжение следует

Искусство

Наш гость — Баир Тайсаев

Родился Баир Тайсаев в с. Куморы Северобайкальского района. Отец, Табан Тангабаевич, был главным инженером-маркшейдером Бурятзолота. Младший брат отца, Гуранша Тангабаевич, погиб в первые дни войны. Отец просился на фронт, но его не отпустили — «золото важнее». Когда Баиру исполнилось четыре года, семья переехала на Ольхон, самый крупный остров Байкала, расположенный в средней части озера, вблизи западного побережья. Остров вытянут вдоль берега Байкала. Южная часть Ольхона и, частично, северная оконечность степные, на остальном пространстве произрастают сосновые, лиственничные и березовые леса.

Плыли на пароходе «Комсомолец». Так совпало, что путешествие пришлось на день рождения Баира. Ему подарили бескозырку с ленточками и надписью «матрос». Кепку он тут же выбросил за борт. Запомнились песчаные берега, поросшие соснами и лиственницами, рассеченные скалистыми мысами, множество красных цветов на берегах бухты Ая.

Потом были школа, походы, рыбалка, книги: «Белеет парус одинокий» Катаева, «само собой, майн риды, жюль верны». В школе Баир рисовал как обычный мальчишка, но лучше всех, чему не придавал особого значения. Слыть художником почему-то казалось стыдным. В эпоху железного романтизма все увлекались спортом, особенно боксом, но Баир толкал штангу, считая, что драться он и так умеет.

Окончив школу, Баир Тайсаев поступил на исторический факультет Иркутского университета. Снимал с друзьями квартиру. Рисование не оставил, больше того — по вечерам посещал рисовальные классы в Иркутском художественном училище.

В 1973–1975 гг. проходил военную службу в Баренцовом море, остров Шалим, г. Североморск.

На четвертом курсе он начал было писать дипломную работу, но вскоре перевелся на заочное отделение и уехал в Ленинград штурмовать Репинку (Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина Академии художеств СССР). Поступить туда без диплома художественного училища и направления было практически невозможно. Правда, существовали вечерние и дневные рисовальные курсы при институте, где можно было подготовиться к летним вступительным экзаменам. На вечерних курсах рисовали с гипсов, а на дневных — с живой натуры, вместе со студентами, и попасть на них считалось величайшей удачей. Баиру повезло, его приняли, и уже в марте он со стыдом смотрел на свои декабрьские работы, а в апреле — на мартовские, и летом, успешно пройдя все три отборочных тура, был зачислен в институт.

Учился Тайсаев у профессоров Г. Д. Епифанова и В. А. Ветрогонского. Специализировался на станковой графике. Первой его крупной работой была серия литографий на тему БАМа, отмеченная Ю. М. Непринцевым, бывшим командиром морской пехоты, автором знаменитой картины «Отдых после боя», более известной под названием «Василий Теркин». Непринцев заведовал кафедрой рисунка. «Все пишут „Моя Башкирия“, „Мой Узбекистан“, — сказал Юрий Михайлович, — а парень вот не поленился, поехал из своих степей на БАМ…»

После окончания Академии художеств Тайсаев — постоянный участник выставок: республиканских, региональных, всесоюзных, зарубежных. О нем пишут как о «художнике романтической доминанты». «Летящие по небу благородные всадники — охранители вечности — привносят в душу зрителя нечто возвышенное, очищающее. Кажется, что картина „Гонители тьмы“ написана в одном вдохновенном порыве. Но работа над ней длилась более десяти лет. Поначалу хотелось изобразить всадников, скачущих по земле, в исторически достоверной военной амуниции… По мере накопления материала все более облегченной становилась композиция. Всадники воспарили в небе, амуниция лишь слегка обозначилась. Возобладал героический полет. Эту романтическую ирреальность уравновешивает хорошо узнаваемая иволгинская гора с необычным абрисом. Едва возвышаясь над необъятной степью, она, тем не менее, является глубоким смысловым эпицентром полотна». (Л. Цыреннимаева.)