Екатерина Медичи - Владимир Москалев

Она медленно сделала полшага вперед. Теперь их лица были почти на расстоянии ладони одно от другого. Лесдигьер чувствовал на своих губах ее горячее дыхание. Глядя неотрывно в его глаза, Жанна быстро и страстно проговорила:

— Вы догадались? О чем же? Говорите же, Лесдигьер!

— Я не смею, ваше величество, — почти прошептал он.

— Говорите же! Я приказываю вам! — И в ее голосе послышались нотки мольбы.

— Бог простит мне мои слова, как и вы, ваше величество, но я догадывался, что ваше внимание и благоволение ко мне вызваны не чем иным, как…

— Да говорите же вы ради всего святого! Господи…

— Любовью…

Легкий вздох облегчения сорвался с уст Жанны, и благодарная улыбка озарила ее лицо.

— Наконец вы произнесли это слово! Теперь вы понимаете… — она остановилась на мгновение, — что я люблю вас!.. — выдохнула она.

— Да!.. — И Лесдигьер страстным поцелуем припал к ее руке, которую она держала на груди.

— Люблю вас не как королева своего верноподданного, — продолжала она, глядя на свою руку, которую бережно и благоговейно держал в своих ладонях Лесдигьер и к которой он снова припал губами, — а как женщина — избранника своего сердца, о котором она денно и нощно думает, который грезится ей ночами и которому она безоглядно и навсегда готова вверить свою судьбу. А вы, вы, Лесдигьер… — пытливо спросила она, силясь заглянуть в его глаза, — ведь не случайно вырвались у вас вчера те слова, за которые я отругала вас? Они шли из глубины вашего сердца, я чувствовала это; я видела ваши глаза — и поняла, что вы готовы ответить на мои чувства, еще минута — и вы примете меня в свои объятия!.. Но вчера было не время, мой милый кавалер, и я не могла открыться вам. Меня все еще душил проклятый кашель, я еле сдерживалась, чтобы не показать этого вам. Могла ли я в то время говорить о своей любви к вам или выслушивать ваши признания?

— Как я мог не догадаться об этом тогда? — воскликнул Лесдигьер. — Несчастный слепец…

— Вы простили меня?..

— О, моя королева…

Он обнял ее за плечи, и она вся задрожала в его объятиях.

— Называйте меня отныне только так и не иначе, потому что других слов я от вас уже не потерплю… А вы, вы, Франсуа, любите ли вы меня? Скажите, я хочу это слышать…

— Люблю ли я вас, моя Жанна?.. И вы еще спрашиваете? О вас я только и думаю, вас вижу в мечтаниях, вами одной дышу и живу… Я люблю, люблю вас, моя королева… и я готов вам повторить это тысячу раз!

Он упал перед ней на колени и стал покрывать поцелуями ее руки. А она стояла и счастливо улыбалась, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Она не желала сейчас думать ни о чем, ничто ее в эту минуту не заботило, — только этот миг блаженства, который поглотил всю ее целиком, без остатка. Он был сейчас для нее самым дорогим, самым желанным на свете. Как долго у нее его не было… А если припомнить, то, наверное, никогда.

— Поднимитесь, Франсуа…

Он поднялся, не выпуская ее ладоней из своих, и целовал их, стоя, а она с улыбкой смотрела на него и говорила:

— Я долго ждала этой минуты. Один Бог видит, как долго. Но не было подходящего случая для нашего объяснения. Ла Рошель нас сблизила и бросила в объятия друг к другу. Вот видите, и война, оказывается, имеет свои положительные стороны; если бы не она, мы с вами, вероятно, так и не открыли бы друг другу своих чувств.

— О Жанна, страшно подумать, что было бы с нами, не встреть я вас тогда в Лувре восемь лет тому назад. А ведь еще тогда я подумал, как вы прекрасны и как недосягаемы в то же время.

— Правда, Франсуа? Вы ведь тоже тогда поразили меня, но разве до любви было нам в те мгновения?.. А теперь мы будем любить друг друга открыто, на зависть всем, ибо наши сердца соединил Купидон.

— Но что подумают наши вожди, моя королева? А ваши придворные?

— Ах, я и сама со страхом думаю об этом. Мой сын меня поймет и не осудит; но все остальные?.. Представляю себе вытянутую физиономию адмирала, этого ходячего кодекса чести, — и Жанна звонко рассмеялась. — Нет, серьезно… Неприступная и неподкупная королева Наваррская… строгая и надменная дама в темных одеждах, с холодным взглядом бесчувственных глаз и без единой тени улыбки на лице… И вдруг?..

Она перестала смеяться, с любовью посмотрела на Лесдигьера, прижала его ладони к своей груди и страстно прошептала, вся подвинувшись к нему:

— Но теперь мне все равно… И я хочу, чтобы вы поцеловали меня…

Этот поцелуй был, наверное, самым сладким в ее жизни, если не считать первых лет ее второго замужества. Она отдалась ему со всей страстью соскучившейся, исстрадавшейся и истосковавшейся по мужским ласкам женщины.

— Я слишком долго ждала вас, Лесдигьер, — шептала она ему на ухо, не выпуская из своих объятий, — но я всего лишь женщина, а меня считают солдатом в юбке… Восемь лет тому назад я потеряла мужа… Он не любил меня, мой Антуан. В последнее время мы были с ним холодны, он хотел даже посадить меня в тюрьму за то, что я стала протестанткой и обратила в эту религию нашего сына… и только любовь к Генриху все еще как-то сближала нас…

— Жанна, Жанна, зачем вы мне все это говорите?

— Потому что теперь я буду вашей, а вы мой, Франсуа!.. С нынешнего же дня, с этой самой минуты вы будете служить мне и никому другому… Вы будете моим телохранителем, я хочу всегда видеть вас рядом с собой… И знайте, если однажды вы окажетесь вдали от меня, то мне будет очень больно и грустно.

— Я сделаю все, что вы пожелаете, моя королева! — пылко воскликнул Лесдигьер. — Я буду вашим слугой, вашей тенью, я не позволю и волоску упасть с вашей головы, моя Жанна…

— Любите меня, Франсуа… — в упоении, закрыв глаза, произнесла она, — знайте, эта любовь будет у меня последней, и в тот миг, когда я потеряю ее, наступит моя смерть. Она наступит гораздо раньше, я знаю это, а потому хочу очертя голову броситься в омут, который называется любовью, и забыть при этом обо всем на свете. Дайте мне эту возможность, Франсуа, и я клянусь вам — вы будете щедро вознаграждены моей искренней любовью к вам.

— Я буду любить вас, моя королева, и ничто на свете не сможет разрушить эту любовь, клянусь вам!

— И я клянусь вам в том же, мой отважный рыцарь!

И неизвестно, сколько еще времени продолжалось бы объяснение в любви этих двух людей, если бы не доложили о приходе пастора, который явился прочесть вечернюю проповедь.

Лесдигьер, весь во власти только что произошедшего, еще пахнущий духами королевы и даже со следами ее помады на губах, спустился по лестнице, ведущей из зала, и первым, кого встретил, оказался принц Наваррский. Видимо, он ожидал его здесь.

— Господин Лесдигьер, — сразу заговорил Генрих, — что вы делали в зале после нашего ухода? Вас не было целых два часа. Вам приказала остаться моя мать?

— Да, сир.

— Зачем? Что она могла говорить вам в течение этих двух часов?

Лгать было нельзя, и Лесдигьер знал это. Тем более что перед ним стоял ее сын.

— Сир, я не могу лгать вашему величеству и как сыну королевы, и как ваш собрат по партии. Королева Наваррская, ваша мать, только что сказала мне, что она…

— Не говорите дальше, Лесдигьер, я избавлю вас от этого труда. Хотите, я скажу, о чем у вас был разговор?

— Признаюсь, сир, вы вывели бы меня из большого затруднения.

— Она объяснялась вам в любви.

— Сир!.. Как вы догадались?

— Это было нетрудно. Во-первых, только слепой мог бы не видеть ваших отношений в последнее время, а во-вторых, от вас несет духами, которыми пользуется моя мать.

— Все, что вы сказали — истинная правда, ваше величество.

Генрих вздохнул и испытующе посмотрел на Лесдигьера:

— А вы любите мою мать?

— Я никогда еще так не любил, сир, исключая, впрочем, мою покойную жену. Ваша мать — святая женщина, и я поклялся ей быть верным до гроба.

— Я так и думал, потому что не раз замечал ваши пламенные взгляды.

— Она пожелала видеть меня своим телохранителем.

— Она не могла бы сделать лучшего выбора, Лесдигьер, и я рад за нее. Что ж, в конце концов королева Наваррская всего лишь женщина, и ей тоже нужен мужчина, как и всякой другой. Я сколько раз говорил ей об этом.

— И что же она отвечала вам?

— Что святая вера для нее дороже всего, а мужчина ей не нужен, потому что в борьбе за учение Реформации она отреклась от мирских удовольствий. Теперь я понимаю, почему она так говорила.

— Почему же?

— Потому что среди окружающих ее мужчин не было ни одного с вашим именем. Она ждала вас и именно вас, Лесдигьер. Она заинтересовалась вами ровно два года тому назад, когда мы точно так же, как сегодня, собрались в этом замке. Конде шепнул мне тогда, чтобы я обратил на это внимание и сказал, между прочим, что едва Жанна Д'Альбре вновь встретится с Лесдигьером, как влюбится в него без памяти. Так и случилось.