Екатерина Медичи - Владимир Москалев

Она внезапно закашлялась и прикрыла рот платком. Лесдигьера словно пружиной подбросило со своего места. Генрих Наваррский схватил мать за руку, пытливо заглядывая ей в лицо. Но она ласково положила свою ладонь на его руку и улыбнулась ему:

— Ничего, ничего… Герцог, вам, наверное, хочется отдохнуть с дороги, да и не ошибусь, если скажу, что вы голодны. Нам всем не мешает отдохнуть, господа, а поэтому все свободны. Утром мы еще обдумаем и обговорим некоторые детали сегодняшней беседы с коннетаблем Монморанси. Господин Шомберг, вам я поручаю нашего гостя. Позаботьтесь о том, чтобы его светлость не испытывал ни в чем недостатка в нашем замке.

Шомберг поклонился.

Жанна поднялась, за ней встали остальные и направились к дверям, услужливо раскрытым с обеих сторон капитанами. Пропустив всех впереди себя, Шомберг с Лесдигьером тоже хотели выйти, но неожиданно Лесдигьер почувствовал, как королева Наваррская, которая одна оставалась в зале, легко удержала его сзади за рукав камзола.

Он обернулся.

— Останьтесь, Лесдигьер, — тихо произнесла Жанна, — мне нужно вам кое-что сказать.

Друзья переглянулись. Шомберг вышел и молча, затворил за собой двери.

Глава 4

Предсказание цыганки

Оставшись одни, Жанна Д'Альбре и Лесдигьер с полминуты молча, глядели друг на друга, ни слова не говоря. Теперь он понимал, почему она не дала ему никаких приказаний, а доверила заботу о госте одному Шомбергу. Она все заранее обдумала. Он нужен был ей. Лесдигьер чувствовал, что королева задержала его неспроста, но, верный своей службе, а также хорошо помня вчерашний урок, терпеливо ждал ее приказаний. Но, поскольку их не было, и в ее глазах внезапно прочел, что рядом с ним находится теперь вовсе не строгая и надменная королева Наваррская, правительница своего маленького государства, тонкий политик и мудрый стратег с холодным и расчетливым умом, а совсем другая, обычная женщина, далекая от политики и ничуть не похожая на ту, какою она только что была. Как только он понял это, мысли капитана сразу же понеслись в другом направлении, и в глазах его засветилась если не любовь, то безграничное обожание женщины, которая стоит сейчас перед ним в строгом коричневом платье, расшитом серебряными и золотыми нитями и с высоким ажурным белым воротником вокруг шеи.

А Жанна смотрела на него глазами, полными любви, и не знала, как начать такой трудный для нее разговор, варианты которого она уже сотни раз перебирала в уме и не могла остановиться ни на одном и который должен был произойти для нее именно сегодня, потому что больше ждать она не могла. Она, королева Наварры, перед которой склонялись в поклоне правители иноземных государств, которая сама всегда открывала любое совещание и говорила на нем о судьбах держав так свободно, будто речь шла об отдыхе на морском побережье, она, одним своим словом или жестом повелевавшая людьми, отправлявшая их на плаху или возвеличивавшая из безвестности, — теперь оробела перед простым солдатом, который смотрел в ее глаза, не говоря ни слова. И уже тогда она поняла, что не простой смертный стоит перед ней, а тот, кем отныне будут заняты ее мысли, чей образ глубоко вошел в ее сердце, да так и остался там, лишив его покоя.

А Лесдигьер, чувствуя, что с этой минуты эта женщина становится для него всем, — матерью, женой и любовницей одновременно, — он, внезапно понявший, что в течение всей предыдущей беседы она думала только о нем и о предстоящем им объяснении, — не смел начать разговор прежде нее, да и не знал что сказать, и единственное, на что решился, это негромко проговорил:

— Ваше величество… — И опустил голову в поклоне.

Королева медленно развернулась и неторопливой поступью направилась к окну. Остановилась там и устремила взгляд вдаль, на равнины, расстилающиеся в вечерних сумерках за пределами замковых стен.

Лесдигьер не знал, как поступить в этой ситуации, и все так же стоял на месте. Возможно, будь на месте Жанны другая женщина, не столь знатная, он быстро нашелся бы, но перед ним была королева, и это сковывало его движения, лишало способности действовать, думать и говорить.

Она повернула голову и посмотрела на него, догадываясь о его состоянии.

— Подойдите сюда, Лесдигьер…

Голос звучал совсем иначе, чем только что в зале за столом. Это был голос матери, тихо подзывающей к себе любимого сына.

Он подчинился и остановился в трех шагах от нее.

— Ближе…

Лесдигьер сделал еще шаг. Она смущенно улыбнулась:

— Еще ближе… Как вы, однако, нерешительны… Вы так же робки и с другими женщинами? — Она замолчала, с любопытством глядя на него. Потом сделала жест рукой. — Встаньте вот сюда, рядом со мной. Ну, что же вы не отвечаете на мой вопрос?

Лесдигьер готов был провалиться и никогда здесь больше не появляться. Он, смело выходивший рубиться на шпагах и кинжалах один против пятерых, с горсткой смельчаков отчаянно бросавшийся на вдесятеро превосходящего числом врага, — оробел сейчас перед одной-единственной женщиной, которая стояла от него на расстоянии вытянутой руки и с легкой улыбкой на губах глядела на него своими прекрасными карими глазами.

И он ответил на ее вопрос так, как думал и чувствовал:

— Ваше величество, мне никогда еще не приходилось стоять так близко к королеве…

Она улыбнулась еще шире, показав при этом маленькие белые зубки:

— А мне не приходилось быть так близко с другим мужчиной…

Они помолчали, глядя друг на друга. Обоим показалось в эту минуту, что этими двумя фразами они сказали друг другу все, что давно собирались сказать.

Она отвернулась, посмотрела в окно и вдруг ни с того ни с сего спросила:

— Что вы думаете о сегодняшней новости, которую привез нам коннетабль? Я говорю о моем сыне.

Вот уж чего Лесдигьер не ожидал, так это такого вопроса. Все что угодно могла она сказать ему сейчас и ко всему он был готов, но только не к разговору о политике. Лесдигьер, будто его только что окатили ведром холодной воды, с трудом собравшись с мыслями, ответил:

— Не смею дать совет вашему величеству, но считаю, что самым правильным будет не отпускать принца Наваррского в Париж ко двору. Пусть улягутся страсти и окрепнет мир, не стоит раньше времени бросаться в объятия Екатерины Медичи. Как бы они не задушили юного короля.

— Я так и сделаю, как вы сказали.

Она снова повернулась к нему. Больше разговоров о политике не будет; об этом нетрудно было догадаться по выражению ее лица. Щеки начали розоветь, губы дрогнули, и он понял, что решающая минута настала, дальше играть в прятки друг с другом нельзя. Жанна опустила голову и тихо проговорила, словно извиняясь:

— Вы должны простить мне мою вчерашнюю холодность в разговоре с вами…

Так не могла сказать королева, но так могла говорить любящая женщина.

— Могу ли я прощать вас, ваше величество?.. Вас, ведь вы королева, а я всего лишь бедный дворянин.

Все еще не поднимая головы, вся красная от смущения, она ответила:

— Это было бы справедливо, если бы речь шла действительно о королеве и ее подданном, но вы не подданный мой…

— Кто же я?

— Вы… вы…

Она подняла голову. В глазах ее горел не огонь, в них бушевало пламя. Ее лицо было так близко, что ему показалось, будто до объятий — один шаг! Но кто его должен сделать?..

— Вы знаете, какие сплетни распускают о нас с вами наши придворные? — Она, теперь не отрываясь глядела в его глаза.

— Увы, мне это известно, ваше величество.

— Почему же «увы»?

— Потому что сплетни эти — всего лишь плод их воображения и не соответствуют действительности.

Вымученная и виноватая, но вместе с тем и такая милая и ласковая улыбка застыла у нее на губах:

— Слепец, да разве вы не видите, что я отличаю вас одного среди всех? Что же вы думаете, это всего лишь женская прихоть, каприз или желание посмеяться над вами?..

Сердце Лесдигьера забилось так сильно, будто он один сражался против всей армии короля, и от этой битвы зависела жизнь наваррской королевы, которую он обожал и боготворил.

— Но тогда… — уже плохо соображая, что говорит, пролепетал Лесдигьер, — я не вижу объяснений…

— Я королева — вот объяснение всему этому, — произнесла она, не сводя с него своего завораживающего взгляда. — И человек, которому оказываются такие знаки внимания с моей стороны, должен бы сам догадаться… — Она запнулась, прикусила губу и опустила глаза. Видно было, какого труда стоило ей подбирать нужные в эту минуту слова. Наконец она нашла их: — Но вся беда в том, что мне первой придется объясняться вам… потому что вы никогда не сделаете этого раньше меня.

И она глубоко вздохнула.

— Признаюсь вам, ваше величество, — прерывающимся от волнения голосом проговорил Лесдигьер, сам удивляясь собственной смелости, — я начал догадываться… но не смел самому себе в этом признаться…