Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Слава богу, мсье! — воскликнула дежурная администраторша. — Я боялась, что вы заснули. Соединяю с Парижем.

— Леонид, это Милена.

— Наконец-то, рад тебя слышать. Что случилось?

— Я пыталась дозвониться в Хитроу, но они тебя не нашли.

— Я бродил по залу. Где ты, почему не в Лондоне?

— Я не прилечу, Леонид.

— Не понимаю…

— Все кончено.

— Что ты такое говоришь?

— Между нами все кончено.

— Нет, не верю!

— Я устала от неопределенности. Силы закончились, понимаешь?

— Ты же знаешь, в каком я положении. У меня нет выбора.

— Все слишком сложно, Леонид. Я надеялась на другое.

— Нельзя так расставаться. Ты должна была со мной поговорить.

— Я много месяцев пытаюсь это сделать, но ты всякий раз отвечаешь одно и то же: мы любим друг друга, только это и важно, нужно жить настоящим.

— А разве не так?

— У нас нет будущего, Леонид. Когда люди любят друг друга, они живут вместе. Мы в тупике. Чем дольше это тянется, тем хуже становится. Сколько еще мы выдержим? Два года? Пять лет? Больше? Мне нужен мужчина, который будет со мной каждую минуту, я хочу строить планы на будущее, мне нужна надежность. Время так быстротечно, что мы не имеем права тратить его впустую. Наша жизнь могла бы быть такой прекрасной… Лучше остановиться сейчас, пока мы не возненавидели друг друга.

— Почему ты не сказала мне это в лицо?

— Мне бы не хватило храбрости.

— Я люблю тебя, Милена.

— Я тоже тебя люблю, Леонид, но я тебя бросаю.

— Мы можем все обсудить, попробовать найти решение.

— Его нет, и мы оба это знаем.

— Но нельзя же расставаться вот так, по телефону!

— Я больше никогда не приеду в Лондон. Все кончено, Леонид, кончено. Забудь меня, умоляю.

Милена повесила трубку. Леонид долго сидел не двигаясь и слушал короткие гудки, потом встал и отправился бродить по пустынному Лондону. Над городом занимался рассвет. Молочники начали развозить молоко. Один из водителей заметил разбитую витрину винного магазина: вор унес не меньше дюжины бутылок.

На обратном пути Леонид выглядел так ужасно, что второй пилот обращался к нему только по делу.

— Это мой последний полет, Сергей, я попрошу перевести меня на внутренние линии. Главное — летать над облаками, а куда — не так уж и важно.

Сергей хорошо знал Леонида, он понимал, что ответа тот не ждет. Александра принесла чай с печеньем, но даже присутствие красавицы-стюардессы не улучшило настроение командира. Он принюхался, его лицо исказила судорога.

— Как же воняет в этом самолете! У нас что, труп на борту? Вы разве не чувствуете?

— Нет, командир.

— Так перестаньте строить глазки и приберитесь.

14

Сесиль исчезла. Я понятия не имел, где она и чем занимается. Ждал, что папа расскажет, как идут дела, но он пустил в ход излюбленную тактику: уходил на рассвете, возвращался ночью и сразу ложился.

Однажды утром я ценой неимоверных усилий встал с постели в пять утра и приплелся в кухню. Папа завтракал стоя.

— Ты чего вскочил? Возвращайся в постель.

— Что происходит, папа?

— Я уже говорил, Мишель, тебе лучше не встревать в это дело.

— Почему?

— Ты еще слишком мал.

— Это нечестно.

— Думаешь, мне нравится играть в шпионов? Мы в безвыходном положении, и я не хочу, чтобы ты был в этом замешан. Что бы ни случилось, кто бы о чем тебя ни спрашивал, отвечай, что ничего о Франке не слышал и не видел его, ясно? Ты ничего не знаешь. Дай слово мужчины.

Когда папа заговаривал о «слове мужчины», это было серьезно. Тот, кто нарушал клятву, обрекал себя на вечные муки и объявлялся бессовестным ничтожеством, жалкой личностью, презираемой всем человечеством. Папа посмотрел мне в глаза, я поклялся и пошел досыпать.

На следующий день он вернулся раньше обычного, и у нас получился семейный ужин.

— Надолго уезжаешь? — спросила мама.

— Нет, надеюсь все уладить за два-три дня. Но шанс исключительный, упускать нельзя.

— Мы и так едва справляемся и оборудовать еще двести ванных комнат точно не сможем.

— Как-нибудь выкрутимся. Если хотим развиваться, нужно переходить на крупные объекты.

На мамином лице отразилось сомнение. Она встала и начала убирать со стола. Жюльетта проявила неожиданный интерес к папиным словам:

— Что это за объекты?

— Двести домов на большом земельном участке. Растут как грибы.

— Где?

— На севере…

— Разве ты едешь не в Рот… — изумился я и тут же получил удар ногой по голени.

— …в окрестностях Лилля, дорогая.

Из кухни раздался мамин голос, она просила, чтобы Жюльетта забрала салат. Папа подмигнул мне и приложил палец к губам.

На следующий день, за завтраком, мама сказала, что не слышала, как уходил папа. Я ужасно расстроился, что не успел попрощаться с Франком и Сесиль, воображал их в Роттердамском порту среди моряков, кораблей и подъемных кранов и пошел в клуб за утешением. Виржил и Владимир сидели за шахматной доской и не знали, где остальные.

Среди ночи раздался звонок. Я не сразу проснулся, и, когда пришел в гостиную, телефон уже замолчал. Я снял трубку и услышал длинный гудок. Мама очень рассердилась:

— Наверняка твой отец. Кому еще придет в голову звонить в три часа ночи! Как мне теперь уснуть? Не клади трубку на рычаг, не хочу, чтобы нас снова разбудили.

* * *

Следующим вечером я испытал самое сильное потрясение в жизни. Выйдя после занятий из лицея, я увидел на другой стороне улицы Сесиль и не поверил своим глазам. Она должна была уехать в Роттердам вместе с Франком и нашим отцом — в Роттердам или в другое место, — но в Париже ее быть не могло! Наступил апрель, но на улице было холодно, как зимой, а Сесиль, стоявшая на углу улицы Кловис, была в одном свитере. Я заметил ее первым, помахал рукой и сразу понял: ничего не получилось, что-то пошло не так. Меня охватил ужас. Движение было такое плотное, что я никак не мог перейти на другую сторону. Сесиль что-то кричала. Я побежал и едва не попал под машину.

— Где Франк? Его нет в Кашане!

Папа повязал меня «обетом молчания», и я сказал:

— Не знаю…

— Не ври, Мишель! Где он?

Вокруг начали собираться мои соученики. Я снял бушлат и накинул Сесиль на плечи:

— Пошли.

Провожаемые взглядами прохожих, мы направились к площади Контрэскарп и сели на террасе «Ла Шоп». Я заказал два больших кофе со сливками. Сесиль била дрожь, она никак не могла согреться.

— Франк исчез. Твой отец должен знать, где он.

— Папа ничего мне не говорит. Ни единого слова.

— Он дома?

Официант принес наш заказ, и Сесиль обняла ладонями чашку. Я спрашивал себя, должен ли сказать правду, и если да, то какую именно? Что лучше — нарушить слово и выдать папу и Франка или солгать Сесиль и лишиться ее доверия?

— Он должен быть в магазине.

— Ты уверен?

— Конечно, если не поехал к клиенту.

— Вы виделись утром?

— Он уходит рано, когда мы еще спим. У него сейчас очень много работы. А к чему все эти вопросы?

— Вчера у нас была назначена встреча. В полдень. В бистро у ворот Пантен. Я ждала. Они не пришли.

— Кто?

— Твой отец и Франк. Мы должны были уехать в Голландию, а оттуда уплыть в Аргентину. Я ждала до четырех часов. Позвонить не могла, там не было автомата. Поехала в Кашан. Дом закрыт.

— Ты нам звонила сегодня ночью?

— Хотела поговорить с твоим отцом. Утром я снова была в Кашане. Там никого нет. Где они?

— Наверное, сменили укрытие.

— Не предупредив меня? Это ненормально!

— Возможно, им что-то помешало.

— Мне обязательно нужно поговорить с твоим отцом.

— Как только увижу его, попрошу, чтобы он тебе позвонил.

— Ты ведь не стал бы ничего от меня скрывать?

— Иди домой, Сесиль.

Она крепко сжала мою руку:

— Не поступай так со мной, Мишель.

— Давай я тебя провожу.

* * *

Папа вернулся поздно. Мы смотрели «Звездную дорожку».

— Держу пари, что затея провалилась! — воскликнула мама, увидев выражение его лица.

— Они хотели нас наколоть, думали, мы будем вкалывать за «спасибо»! Я их послал.

— И правильно сделал, Поль. У нас и без того полно работы.

Папа отправился мыться. Я пошел за ним, но он меня прогнал:

— Не сейчас! Иди к себе.

Ночью я почувствовал его присутствие рядом с собой, зажег ночник и увидел, что он сидит на краю постели. Нерон тоже разлегся на одеяле и начал вылизывать шерстку.

— Франк уехал.

— Куда?

— Далеко.

— В Аргентину?

— Тебе не нужно этого знать.

— Франк уехал без Сесиль?

— Он так решил. Она хотела ехать с ним, я не возражал, но твой брат передумал.

— Почему он ничего ей не сказал?