Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

который мечтает быть ее учеником, есть небольшие отклонения от идеалов чистой морали, чьим поборником он является, но что поделаешь, если жизнь диктует нам свои суровые законы».

Что бы это значило? Как это перевести на русский язык?

Читателей, разгадавших головоломку, просим обратиться в «НА». Выигравшего ожидает награда – годовая подписка. За дело, любознательные!

Обидно, конечно. Самому Рубину своя газета честно нравилась:

Не думаю, что моя газета была хуже «Нового американца». От моей его отличал задушевный – я бы даже сказал, интимный – тон, заданный в «Колонках редактора». Читающему едва ли не в каждой строчке твердили: мы тебя любим, ты нам как член семьи, – и, словно малое дитя, гладили по головке. А если подшучивали над ним, то сразу давали понять: мы сами такие же, мы и над собой смеемся. По мне, эта манера уместней для капустника.

Я такую газету делать не хотел. Да если бы и хотел бы, вряд ли сумел. В моем распоряжении не было тройки Вайль-Довлатов-Генис, с легкостью стиля коренника и умением показать свою эрудицию пристяжных.

Как видите, время пощадило редкостный талант мемуариста писать волнующе, но загадочно. Лошадиная фамилия в русской литературе уже значится. Пришло время лошадиной эрудиции. Честно названная проблема с уровнем знаний неоднократно подводила редактора «Новой газеты». Так, однажды издание родило сенсацию. В американском доме престарелых Рубин обнаружил так называемого отца Сергея Королёва, руководителя советской космической программы. Родитель носил фамилию Король, и ему было целых 93 года. Тут два вопроса. Каким образом Король превратился в Королёва. Ну и затруднение с датами. Сергей Королёв родился в самом начале 1907 года. При самых осторожных подсчетах, гипотетическому папаше едва ли исполнилось тогда шестнадцать лет. Ну и кроме всего, биография конструктора к тому времени была хорошо известна: вышло несколько книг, не говоря уже о статьях и очерках с его жизнеописанием. Нашлось в нем место и учителю русской словесности Павлу Яковлевичу Королёву, ставшему счастливым отцом в тридцать лет. Да, Гениса с Вайлем явно не хватало Рубину.

Отношения между «Новым русским словом», «Новым американцем» и «Новой газетой» приобрели еще более странную форму, когда Седых неожиданно пригласил Рубина на должность ответственного секретаря своего издания. Естественно, что война между «Новой газетой» и НРС прекратилась. Возникла опасность, что совместными усилиями Седых и Рубин осложнят и без того непростое положение «Нового американца». На известие о новом газетном союзе откликнулся Довлатов. Из письма Ефимову от 4 июня 1981 года:

Новости имеются такие. Вайнберг купил «Новую газету», вернее – отдал за мудака-Женю долги. Теперь он будет их набирать, распространять и так далее. Это довольно плохо. Однако не катастрофично. У нас, вероятно, и даже весьма вероятно, будут осенью деньги, тысяч 150. Будем делать ежедневную газету. Еженедельник – клубная затея, «жить с него» нельзя. То есть, можно, но очень бедно.

Но на новом месте Рубин проработал всего лишь 11 месяцев:

Сначала мне платили 400 долларов в неделю, вскоре добавили еще 25. Сто из них я отдавал Палею на семейные расходы.

Процитированный небольшой пассаж из мемуаров Рубина также требует помощи любознательных. Непонятно, кто кому кем приходится. Усыновил ли Рубин своего компаньона или сам стал членом семьи ветерана советско-финской войны? На новом месте ответственный секретарь чувствовал себя не слишком уютно. Рубина, декларативного семьянина, раздражали вольные манеры Якова Моисеевича:

Он, которому было изрядно за семьдесят, никогда не отказывал себе в удовольствии ущипнуть или потрепать по щечке даму из тех, что помоложе, а осчастливленная вниманием босса в ответ кокетливо хихикала. Дам мало-мальски привлекательных он по очереди приглашал отобедать с ним в хорошем ресторане и, разумеется, получал восторженное согласие.

Воспоминания Рубина в этой части отражают действительность. В 2009 году «Радио Свобода» посвятило передачу истории «Нового русского слова», которое в том же году прекратило свое существование. Издатели и работавшие в газете делились воспоминаниями. В их число вошла Людмила Кафа-нова. Да, та самая, которая так неблагодарно отреагировала на устный мемуар Палея:

Вошла в закуток главного редактора, представилась, Яков Моисеевич встретил меня весело и любезно, взял принесенную статью, убей бог, не помню, о чем, посмотрел и сказал: «Нам подходит, будем печатать». После чего завел со мной очень милый разговор о том, о сем, а когда я посчитала, что Андрей Седых и так провел со мной много времени, я встала, чтобы уходить. Главный редактор подошел ко мне, обнял меня за плечи, и я почувствовала, как рука его медленно, но верно движется по моей спине вниз. «Дорогой Яков Моисеевич, – проговорила я сладким, сдобренным большой долей иронии голосом, – я не возражаю против ваших манипуляций вокруг моей спины и ниже, но предупреждаю, это вам обойдется в норковое манто». Седых тут же отдернул руку и захохотал: «А еще совсем недавно было достаточно ланча в дорогом ресторане». «Забудьте о такой дешевке, – смеялась я, – все страшно подорожало».

Думается, что Яков Моисеевич избрал в данном случае неверную методологию. Если бы он начал общение с чтения воспоминаний о встречах, допустим, с Буниным, то переход к более тесному контакту мог осуществиться без особых возражений и угроз с упоминанием меховых изделий.

Конечно, подобная раблезианская атмосфера угнетала Рубина. Увы, несмотря на достаточное количество компромата, он был вынужден молчать. Изгнание сладострастного Меттера так и осталось яркой, но единственной победой морали в мире русскоязычной нью-йоркской журналистики. В любом случае Палей по-родственному навещает мемуариста на его новой работе. Достаточно быстро он сближается с руководством:

Павел посещал меня на работе почти ежедневно. И заглядывал мимоходом к Вайнбергу – поздороваться, задать дежурный вопрос: «Как жизнь?» Его обаяние, его умение высказать симпатию тем, кому он хотел понравиться, не могли не вызвать ответного расположения. Он быстро сблизился с Вайнбергом и его верным адъютантом Мишей Бительманом, которого Валерий представил мне так: «Знакомься, мой великий визирь!»

Все чаще Палей шел прямо к ним, минуя мой кабинет.

Необязательные беседы неожиданно переросли в обсуждение планов. Палей предложил «Новому русскому слову» ту же схему, благодаря которой у «Новой газеты» открылось второе финансовое дыхание, – оптимизацию распространения. К переговорам подключился Седых. Он в итоге и подвел черту:

– Ваш Палей – жулик. Передайте ему, чтобы его ноги больше не было у нас в редакции.

Рубин, как и в случае с его смещением в «Новом американце», прямо, недвусмысленно критично и громко высказал Седых