Умножающий печаль - Аркадий Вайнер

– Я стреляю в свою прожитую жизнь…

– Тогда открой глаза! Цель близка…

Кортеж, перемигиваясь синими фонарями на крышах, подъезжал к воротам.

Наружная охрана разгоняла пешеходов на тротуаре, головной джип на миг задержался перед расходящимися створками ворот. Эскортируемый «мерседес», бликуя на солнце фиолетовыми блиндированными стеклами, сбавил скорость и стал доворачивать к въездному шлюзу.

В крестике прицела бешено крутился черный толстый бублик переднего колеса, я видел, как оно смещается по оси, и Цакуга-дзен, самурайский дух мести, немо прошептал:

– Дай душе волю…

Одна секунда.

Указательный палец, бескостный, мягко упругий, не мой – в нем был дух Цакуга-дзена, плавно нажал крючок.

И толчка выстрела не ощутил.

Еще секунда.

Моя душа – раскаленный кусок свинца – летела над городом, над этим паскудным миром, над моей испакощенной жизнью.

И вдохновенное окаянство ушло из меня.

Прощай, Цакуга-дзен…

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ПОКУШЕНИЕ

Перед поворотом с дороги – на въездной шлюз внутреннего двора – гибкая сцепка эскорта растянулась, водитель нашего «мерседеса» отпустил головной «джип» немного вперед.

Охранник Миша сказал в рацию: – Эскорт на точке!… Наружным постам обеспечить коридор… Ворота открыть!

Водитель еще сбросил скорость и стал входить в поворот. Я почему-то взглянул на спидометр – уж больно споро он поворачивал. Оранжевая стрелка уперлась в цифру 40.

– Через полтора часа пресс-конференция в Союзе журналистов, – сказал Серебровский. – Поедешь со мной…

И тут я услышал шлепок. Даже не услышал – почувствовал!

Чпо-о-у-к!

И в тот же миг «мерседес» упал на обод переднего колеса, как конь на колено, – пуля, прошив жирную толстую резину баллона, распустила его в клочья.

Бешеный рывок в сторону, утробный грохот удара днища о бордюр тротуара.

Доли секунд. Но каждая неподвижна, как замерший навсегда стоп-кадр.

Остекленевший взгляд Серебровского.

Прокушенная до крови губа водителя.

Помертвевшее до синевы лицо охранника Миши.

Кроша бетон, в снопе искр от трущего с визгом камень металла – как болид, машина вывалилась с дороги на пешеходную часть.

Водитель, судорожно раскручивающий баранку направо, порскнувшие в разные стороны прохожие.

Пронзительный скрип автоматических тормозов, клинящих остальные колеса, жаркое шипение стирающейся до корда резины – нас несло по асфальту, как громадные бронированные сани.

Тошнотная волна ужаса залила меня – я почему-то ждал, что сейчас грохнет взрыв.

А водитель уже крутил рулевое колесо в другую сторону. «Мерседес» ерзнул и, наклонившись на левый борт, с грохотом и звоном врубился в тумбу фонарного столба.

Оглушительный шлепок и пронзительное шипение вспухших взрывом воздушных мешков безопасности.

Тишина.

А может быть, мы оглохли от удара. Или испуга. Меня бросило на пол между сиденьями. Серебровский с каменным, ничего не выражающим лицом, с закрытыми глазами сидел в углу кабины, судорожно сжимая привязной ремень.

Миша хрипло крикнул из-под воздушной подушки:

– Шеф, вы в порядке?!

Сашка медленно разлепил пересохшие губы:

– С вами, Миша, я как за каменной стеной… Великой, китайской, мать вашу етти!…

Я дернул ручку двери, но Миша уже ожил, задвигался, заорал:

– Из машины не выходить!… – И завопил в рацию: – Тревога один! Нападение! Прикройте лимузин…

Конвой и сам уже включился. Передний джип стал быстро сдавать назад и закрыл разбитый автомобиль справа, а концевой «форд-экспедишен» влетел на тротуар слева и загородил его со стороны проезжей части. Из машин высыпали ребята с короткими автоматами «узи», окружили «мерседес», ошарашенно оглядываясь по сторонам.

Телохранитель Миша выпрыгнул наружу, что-то кричал своей силовой обслуге, потом растворил заднюю дверь в «мерсе» так, что получился проход в джип шириной в один шажок. Миша встал на подножку джипа и наклонился над лимузином – он перекрывал своей спиной, как крышей, этот шаговый переход из машины в машину. Вот что такое настоящий самопожертвенный героизм!

Мише-телохранителю не повезло – он поздно родился, во время войны вполне мог стать Александром Матросовым.

Я сказал Хитрому Псу:

– Иди! Никто в нас больше стрелять не будет…

А Сашка уже нашел и нацепил снова свое потерянное на один миг лицо.

Поправил очки на переносице, усмехнулся:

– И зачем только я вожу тебя с собой, как талисман? – и полез в джип.

А я вдруг понял, что он не шутит. До этого момента я никак не мог сообразить, какого черта он таскает меня повсюду с собой. Оказывается, все удивительно просто – Хитрый Пес твердо рассчитал, что Коту в моем присутствии убить его гораздо труднее. А убивать меня за компанию с Сашкой не станет ни за что. Господи, какие естественные объяснения существуют для такой сложной материи, как дружеская ностальгия, сентиментальная память о прекрасном общем прошлом!

Ну что же, хорошо! Я согласен. Ведь в моем присутствии вам и Кота будет убить не так-то просто.

Я сказал охраннику:

– Миша, слезай оттуда. Не смеши народ! Дай пройти…

Миша, еще тяжелее дыша, озабоченно ответил:

– Хорошо, что он с одного выстрела промахнулся. Но ведь…

Я отодвинул его и сказал Сашке:

– Он не промахнулся. Ты это понимаешь? Он стрелял в колесо!

– Я на это надеюсь, – хмыкнул Сашка. – Что хотел сказать, на что намекал?

– Он предупреждал. Это печать на дискетку… Кот знает, что ты ее боишься.

– Ага, – кивнул Хитрый Пес. – Возможно.

Потом повернулся к Мише:

– Быстро втащите «мерседес» во двор. Журналюгам – информации никакой. Если что-то просочится в газеты, отвечать, что случайно лопнула шина. Доложи Сафонову, и к вечеру дайте результаты.

– Слушаюсь, Александр Игнатьич, – сказал Миша. – Вы пресс-конференцию перенесете?

– Ни в коем случае! Через сорок минут выезжаем.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: БОЛЬШИЕ ИГРЫ

– Катастрофа! Я всерьез опасаюсь, Александр Игнатьич, что ситуация на рынке становится неуправляемой, – тараща от возбуждения наливные глаза, говорил Палей. – По-моему, биржу, как перегретый реактор, несет вразнос…

– Ничего страшного, – ровно сказал я. – Нам к Чернобылям не привыкать.

Я не хотел, чтобы от волнения его быстрые шарящие зыркала выскочили из черепа и шлепнулись на мой стол парой черных скользких головастиков. Он был мне неприятен.

И сам я был себе противен – уходя, рассасываясь помаленьку, пережитый животный ужас выпадал во мне ядовитым шлаком злобы и презрения ко всему этому недостоверному марионеточному миру.

Молодец, Кот! Сволочь! Он смог наконец напугать по-настоящему. Не тревогой, не боязливым опасением, не тоскливым ощущением подступающей беды, а реальным грохотом наезжающей смерти.

Как безвольно, как неподконтрольно и бессильно волокло по асфальту нашу здоровенную бронированную колымагу! Вот тебе и безопасность! Вот тебе и весь хрен до копейки!

А если бы в движении на прямой? В разгоне? С ветерком – за сотню?

Был бы нам полный шандец.

– Я боюсь, что финансовая катастрофа может привести к государственному банкротству, – блекотал перепуганный Палей. – Это международный дефолт. А для нас в этом случае – крах!…

– Не бойтесь, дефолта не будет. Я договорился…

– С кем? – вперился в меня Палей.

– С апостолом Петром. Он там, наверху, выполняет те же функции, что и вы у нас в фирме. Уже спущено указание в Международный валютный фонд и в Мировой банк.

– У вас есть силы шутить сейчас? – спросил с тяжелым вздохом Палей. – Я понимаю, вы игрок атакующий, рисковый. И заработали мы за эти дни фантастически. Но положение очень тяжелое, нам эти успехи могут выйти боком…

Я смотрел на него с заинтересованным отвращением. Все-таки старость – жуткая вещь! Мозги высыхают, медленно, подслеповато думают, а мгновенные подсознательные реакции глохнут. Хваленая мудрая осторожность опыта – просто трусливая неуверенность поглупевшего человека. Мозговая близорукость.

Кажется, мой мудрый друг Вениамин Яковлевич, у которого я столькому научился когда-то, на сегодня все свои ресурсы исчерпал. Прискорбно.

– Успокойтесь, Вениамин Яковлевич. Сегодня выступит по телевизору президент и заверит мир, что все в порядке. Как говорится, холера протекает нормально. Это даст нам на несколько дней передышку…

– – И все? На несколько дней? – в ужасе переспросил Палей.

– Достаточно. И оставьте, пожалуйста, глобальные проблемы мне. Сообщите лучше, что с «Вест-Дойче банк»…

– Я говорил с утра с Кирхгофом и Фогелем. Они подтвердили переводы на антильские и ирландские оффшоры. Они прекрасные партнеры! Самые профессиональные, каких мне довелось встречать.

– Замечательно! – Я вылез из-за стола, подошел к Палею и сказал ему негромко и внятно:

– Выведите от немцев все наши авуары, обнулите счета – до мелочи. Наши взаимоотношения с ними закончены. Навсегда…