Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков

Вечером взвод стал готовиться к маршу. За мной прислали подводу. Старшина роты забрал меня к себе, в тыл. Ночью, на марше, я проснулся на одной из подвод батальонного обоза. Наш батальон в ротных колоннах совершал марш в сторону Суботицы. Это югославский город на границе с Венгрией.

Я лежал на подводе, укрытый шинелями, вспоминал кинохронику о зверствах гитлеровцев на нашей земле и снова думал о разговоре с югославами, об их богатом столе с вином и ветчиной.

Наши белорусские, смоленские, брянские жители, колхозники и рабочие, ограблены до нитки, до зернышка. Жилье в деревнях и селах, в городах и поселках сожжено, разбито авиацией и артиллерией. И живут там люди в подвалах и блиндажах. В банях и хлевах, где уцелели хотя бы какие-то постройки. Едят один картофель, если он еще остался после грабежей.

А здесь, в селах и городах, которые мы освобождаем, неся потери, люди живут хорошо. В кирпичных домах. Спят на кроватях с чистым бельем, под теплыми одеялами с пододеяльниками. Едят белый свежий хлеб, сало, мясо. Пьют вино. Употребляют много винограда и разных фруктов, полезных для организма. Всего у них хватает.

Вспомнил, как в Петровграде женщины растаскивали одеяла, матрасы и постельное белье. Мы вначале подумали, что это они свое забирают. Нет, не свое, растаскивали склады. А перед нами, оборванными в боях, страдающими от холода, братья-югославы тут же выставили посты, чтобы мы не растащили «их» добро. Вот такую правду я увидел в 1944 году в Петровграде. Быть может, мое восприятие действительности было усугублено моим состоянием. В какой-то мере – да. Но не больше.

Не знаю, как воевали титовские партизаны. Возможно, так же храбро, как и мы. Но не мог не видеть, что города и деревни на нашем пути были все целые и невредимые. Ни разрушений, ни пожарищ. Да и нам постоянно шли команды: тяжелого вооружения не применять, трассирующими по окнам домов не стрелять… У себя на родине лупили по всем объектам, по всем целям, откуда стрелял противник. Всего не жалели. А ведь каждый сожженный дом – это горькая судьба целой семьи.

Да, между оккупацией, которую пережили в России, в Белоруссии и на Украине русские, белорусы и украинцы, и оккупацией Югославии разница была существенная. Примерно такая же, как между ситным белым караваем и лепешкой из мерзлой картошки с ржаными мякинами.

После Петровграда за одну ночь наш 8-й гвардейский полк форсированным маршем преодолел расстояние в 50 километров и утром вошел в небольшой югославский городок Н. В Н. полк вошел с духовым оркестром.

Все было обставлено с подобающей такому случаю торжественностью. Впереди ротных колонн на коне ехал комполка подполковник Панченко. За ним – оркестр. Полк встречали власти городка и все население. С радостью и цветами.

Перед вступлением в город, на привале, солдаты раскатали скатки, надели шинели. Хоть шинели были и итальянские и немного помятые, но внешний вид окопников сразу стал лучше. Итальянским сукном мы прикрыли свои латаные-перелатаные гимнастерки, изодранные в боях.

На привале я слез с подводы и вернулся в автоматный взвод. Приступ малярии длится несколько часов, а потом отпускает. Чувствуешь себя плоховато, но все же терпимо.

Роты первого стрелкового батальона шли сразу за духовым оркестром. Затем, в порядке номеров, роты второго и третьего батальонов. Замыкала колонну полковая артиллерия и минометчики.

Командир полка остановил коня, спешился и направился к властям города. Военный оркестр тут же прервал марш. Пока власти города и наш командир полка обменивались рукопожатиями и приветствиями, духовой оркестр вышел на отведенную для него площадку и приготовился к исполнению нового марша. Сценарий, как я понимаю, был, видимо, расписан до мелочей.

Но мы вскоре повернули свои головы в другую сторону. Вдоль дороги на обочине и на тротуарах стояли женщины с цветами. Они махали нам руками, некоторые плакали. Нас так нигде не встречали – со слезами. Когда мы подошли ближе, хорошенько разглядели их и услышали русскую речь. Это были русские. Когда, наконец, закончилась торжественная часть и грянул оркестр, женщины бросились к нам. Они целовали нас, трогали наши лица и совали в руки цветы. Говорили:

– Братики… Братики…

А до этого комполка подполковник Панченко приветствовал нас, каждую роту в отдельности. И мы отвечали громко, чтобы слышала вся Европа, чтобы знала, кто пришел:

– Здра жела, товарищ полковник!

Это был редкий случай, когда подполковника называют полковником, не нарушая при этом никакого этикета и уставного порядка. А потом мы прошли строевым шагом. Мурашки бежали по спине. Губы пересохли. В бою и во время награждений не испытывали такого волнения и восторга.

Батальоны развели. И вот тут-то к нам подбежали русские женщины. Стали расспрашивать о России. О Москве. О других русских городах.

– Мы тоже русские! – говорили они.

В их глазах светилась радость. Радость за то, что все мы – русские и что мы, русские солдаты, освободили их. И их, и югославов, которые много лет назад приютили их как братьев и сестер. Передо мной стояла женщина лет двадцати пяти, чуть старше меня, и говорила о том, что ее увезли из России почти ребенком, но она хорошо помнит родину и Москву, где она жила.

– Москва стоит, – сказал я ей. – Почти не пострадала от налетов.

– А как Смоленск? – слышалось в толпе.

Кругом смеялись и плакали.

– Смоленск разбит, – отвечали мы.

– А что в Петрограде? Как там Питер?

– В Ленинграде была блокада, голод. Погибло много людей. Город постоянно бомбили с воздуха.

– Смоленщина почти вся выжжена. Сотни деревень и сел превращены в пепелища.

Мы говорили правду. Во время короткого разговора много не расскажешь, надо говорить главное.

Увидев на офицерах погоны, они удивились:

– Разве Красная армия признала погоны?

Мы отвечали, что временем велено носить погоны. Мы рассказали им, что, кроме погон, для высшего офицерского состава и особо отличившихся подразделений учреждены ордена Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова, Богдана Хмельницкого. Для младших офицеров – орден Александра Невского. А для солдат, сержантов и старшин – орден Славы на георгиевской ленте.

Вскоре нас отвели и разместили на постой. Взвод снова был размещен компактно, в одном доме.

К вечеру меня опять начало знобить. Я пошел в обоз, отыскал свою подводу и лег на одеяло. Одеяло было густо пропитано конским потом. Но я этого не замечал. Малярия меня вымотала. Я хотел согреться, а на остальное мне было наплевать. Ездовой меня хорошенько укрыл, и я вскоре согрелся и вспотел.

Утром привел себя в порядок, позавтракал и отправился во взвод. Первое, что сделал, осмотрел автоматы. Оружие надо было чистить. И взвод приступил к привычной работе, которую, как я заметил, солдаты выполняли не без удовольствия. Пулеметчики основательно продраили газовые камеры и смазали поршни своих «дегтярей».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});