Комната с заколоченными ставнями - Говард Лавкрафт

Тень в мансарде[45]

(Перевод В. Дорогокупли)

I

Мой двоюродный дед Урия Гарриcон был не из тех людей, кому вам захотелось бы стать поперек дороги, — вечно угрюмый, темнолицый, с косматыми бровями и копной жестких черных волос, он являлся неизменным и весьма деятельным участником всех моих детских ночных кошмаров. Мне довелось встречаться с ним лишь в очень юном возрасте. Позднее он и мой отец крупно повздорили по какому-то поводу, и вскорости отец умер — умер внезапно и странно, задохнувшись в собственной постели за сотню миль от Аркхема, где жил двоюродный дед. Моя тетка София открыто порицала последнего и после этого прожила недолго — бедняжка свалилась с лестницы, запнувшись о какое-то невидимое препятствие. Кто знает, сколько еще людей подобным же образом поплатилось за собственную неосторожность? Рассказы о темных силах, с которыми якобы знался Урия Гарриcон, передавались из уст в уста с оглядкой и только опасливым шепотом.

Я не берусь судить, в какой степени эти рассказы имели под собой реальные основания, а в какой были всего лишь пустыми злонамеренными сплетнями. Никто из членов нашей семьи не виделся с ним после смерти отца, а моя мать с тех пор и до конца своих дней питала к родному дяде глубокую неприязнь, даже ненависть; но при этом она никогда не забывала о его существовании. Не забывал и я — как его самого, так и его старинный особняк на Эйлсбери-стрит, в той части Аркхема, что лежит на южном берегу реки Мискатоник, неподалеку от известного пригорка Палача с его заросшим вековыми деревьями кладбищем. Ручей, берущий начало на этом пригорке, протекает через земли моего деда, также почти сплошь занятые лесом. Он жил один в своей обширной усадьбе, если не считать какой-то женщины, которая — как правило, по ночам — делала уборку в доме. Я хорошо помнил эти комнаты с высокими потолками, небольшие окна, из которых в большинстве случаев были видны только густые заросли деревьев и кустарника; помнил полукруглый оконный проем над входной дверью и вечно запертую глухую мансарду, куда почему-то никто не решался заходить в дневное время и где строго запрещалось появляться с лампой или свечой после наступления темноты. Дома, подобные этому, не могут не оставить след в детском сознании, и действительно, все время, пока я в нем жил, меня тревожили странные фантазии, а порой и кошмарные сновидения, спасаясь от которых я обычно бежал в мамину спальню. В одну из таких ужасных ночей я, свернув по ошибке не в тот коридор, наткнулся на дедушкину экономку; мы молча уставились друг на друга, ее неподвижное лицо не выражало никаких эмоций — мне оно показалось как бы висящим в бесконечной дали пустого пространства. Оправившись от первого потрясения, я развернулся и бросился наутек, подгоняемый новым кошмаром вдобавок к тем, что увидел во сне.

Я никогда не скучал по своему двоюродному деду. Мы не были с ним особо близки в ту пору, когда я жил в его доме; позднее же наши контакты сводились к ежегодной отправке мною двух коротких поздравительных открыток — в день рождения старика и на Рождество, — которые неизменно оставлялись им без ответа.

Тем большим сюрпризом явилось для меня сообщение о том, что именно я по завещанию унаследовал всю его собственность, причем без каких-либо условий и оговорок, кроме разве что одного пункта, который обязывал меня провести летние месяцы первого года после смерти Урии Гаррисона в его усадьбе. Выполнение этой стариковской причуды не должно было доставить мне особых хлопот — он недаром предусмотрительно упомянул о летних месяцах, прекрасно зная, что в остальное время я буду занят своей преподавательской работой вдали от Аркхема.

Я не делал секрета из своих планов относительно этого неожиданного наследства. Аркхем к тому времени заметно разросся, и городская черта, некогда удаленная от дедовского дома, ныне подошла к нему почти вплотную, так что в желающих приобрести эту землю недостатка не было. Я не питал особой любви к Аркхему, хотя он и представлял для меня определенный интерес благодаря своей старинной архитектуре, в которой, казалось, оживали новоанглийские легенды двухвековой давности. В любом случае перебираться сюда надолго я не собирался. Но прежде, чем продать усадьбу старого Гаррисона, я должен был, согласно условиям завещания, провести в ней три летних месяца.

И вот в июне 1928 года я — невзирая на протесты и просьбы своей матери, уверявшей, что над Урией Гаррисоном и всей его собственностью тяготеет какое-то ужасное проклятие, — переселился в старый дом на Эйлсбери-стрит. Мне не потребовалось много времени для обустройства — по приезде из Братлборо я застал в доме чистоту и порядок. Очевидно, старой экономке в свое время были даны соответствующие указания.

Разъяснения на этот счет я надеялся получить у мистера Сэлтонстолла, поверенного в делах моего двоюродного деда, к которому я направился, дабы изучить все подробности завещания. Однако престарелый адвокат, по сей день сохранивший приверженность к высоким воротничкам и строгим черным костюмам, отговорился полным неведением.

— Я никогда не бывал внутри дома, мистер Дункан, — сказал он. — Если ваш дед распорядился содержать дом в порядке, он должен был передать кому-то второй ключ. У меня имелся только один — тот самый, что я переслал вам. О существовании других ключей от дома мне ничего не известно.

Что касалось последней воли Урии Гаррисона, то здесь все было предельно ясно. Я должен был провести в доме три месяца — июнь, июль и август — либо девяносто дней с момента моего приезда, если дела задержат меня в Братлборо после первого июня. Никаких иных условий, ограничивающих свободу моих действий, в завещании указано не было-в том числе и запрета на посещение таинственной мансарды.

— Первое время у вас, возможно, будут нелады с соседями, — предупредил меня мистер Сэлтонстолл. — Ваш двоюродный дед был человеком странным и малоприятным в общении. Он не позволял никому появляться вблизи дома и в последние годы практически не выходил за пределы усадьбы, если не считать регулярных прогулок на старое кладбище. Злые языки поговаривали, что он предпочитает компанию мертвецов обществу живых людей.

— А как он выглядел в последнее время? — спросил я.

— Вы же знаете, это был очень крепкий, энергичный старик, — сказал адвокат, — но, как это часто бывает, однажды заболев, он очень быстро сдал и скончался неделю спустя. «Умер от старости», как заключил местный доктор.

— А его рассудок?

Сэлтонстолл натянуто улыбнулся.

— Ну, мистер Дункан, коль уж речь зашла о здравости его рассудка, вам должно быть известно, что у людей имелись на сей счет серьезные сомнения. Взять хотя бы его интерес к ведьмам, колдовству и прочей демонической дребедени. На одно только исследование Салемского ведьмовского процесса он истратил целую кучу денег. Впрочем, вы и сами убедитесь, когда заглянете в его библиотеку — она забита книгами подобного сорта. А в остальном, если не брать во внимание эти его причуды, он был достаточно разумным, я бы даже сказал, расчетливым человеком.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});