Дикие лебеди - Юн Чжан

В детстве Сяохун много капризничала. Непонятно почему отказывалась ходить в кино и в театр, путешествовать и не ела многих вещей: кричала как резаная, если ей давали молоко, говядину или баранину. Я ей подражала и упустила немало интересных фильмов и вкусной еды.

У меня был совсем другой характер; еще до подросткового возраста я, по словам окружающих, отличалась благоразумием и чувствительностью (дун ши). Родители пальцем меня не трогали, не сказали ни одного строгого слова. Даже редкую критику они облекали в деликатную форму, словно я была взрослым человеком с развитым чувством собственного достоинства. Они очень меня любили, особенно отец, который всегда гулял со мной после ужина и часто брал к друзьям. Большинство его ближайших друзей были ветеранами революции, способными, умными; с точки зрения партии, все они как — либо «запятнали» себя в прошлом, и потому занимали невысокие должности. Один из них служил в молодости в крыле Красной армии, возглавляемом соперником Мао — Чжан Готао. Другой был Дон Жуаном — его жена, партийная чиновница, которой отец избегал, была невыносимо строгой. Мне нравились эти встречи взрослых, но больше всего я любила оставаться наедине с книгами, которые во время летних каникул читала дни напролет, жуя концы волос. Кроме художественной литературы, в том числе не слишком сложной классической поэзии, я увлекалась научной фантастикой и приключениями. Помню книгу о человеке, который, как ему казалось, провел на другой планете всего несколько дней, а вернулся на Землю уже в двадцать первом веке, когда все изменилось. Люди ели пищевые капсулы, перемещались на судах с воздушной подушкой и разговаривали по телефонам с видеоэкранами. Мне страстно хотелось попасть в двадцать первый век и пользоваться всеми этими волшебными приспособлениями.

В детстве я всей душой рвалась в будущее, спешила повзрослеть и мечтала, чем займусь, когда вырасту. Едва на учившись читать и писать, я предпочитала книги с большим количеством текста книжкам с картинками. Я была нетерпеливой и в прочих отношениях: никогда не сосала конфету, а разгрызала и сразу глотала, жевала даже леденцы от кашля.

С братьями и сестрой у меня были прекрасные отношения. По традиции, девочки и мальчики редко играли вместе, но мы дружили и заботились друг о друге. Мы редко ревновали друг к другу, редко соревновались, редко ссорились. Когда сестра видела, что я плачу, она сама ударялась в слезы. Она не возражала, если меня хвалили. О наших хороших отношениях часто говорили, люди спрашивали наших родителей, как они этого добиваются.

Благодаря родителям и бабушке в семье царила атмосфера любви. Мы видели только нежность родителей друг к другу, и никогда не были свидетелями их размолвок. Мама никогда не показывала нам, что разочарована в отце. После голода родители, как и большинство партработников, уже не были так преданы своему делу, как в 1950–е годы. Более заметное место заняла семейная жизнь, теперь она не считалась свидетельством неблагонадежности. Отец, которому было за сорок, смягчился и сблизился с мамой. Родители больше времени проводили вместе, и, подрастая, я часто наблюдала проявления их любви друг к другу.

Однажды я услышала, как отец пересказывает маме комплимент, отпущенный в ее адрес сослуживцем, чья жена слыла красавицей: «Нам посчастливилось жениться на таких замечательных женщинах. Посмотрите, как они отличаются от всех остальных!» Отец тихо сиял, вспоминая эту сцену. «Конечно, я вежливо улыбнулся, — сказал он, — но про себя подумал: как ты можешь ставить свою жену рядом с моей? С моей женой не сравнится никто!»

Однажды отец поехал на трехнедельную экскурсию по стране для заведующих отделами пропаганды всех китайских провинций. Больше таких экскурсий за все карьеру отца не было, считалось, что это особая честь. На протяжении всего пути их обслуживали по высшему классу, поездку снимал фотограф. Однако отец чувствовал себя не в своей тарелке. К началу третьей недели, в Шанхае, он вконец соскучился по дому, объявил, что ему нездоровится, и прилетел обратно в Чэнду. С тех пор мама называла его «старым дурнем». «Никуда бы твой дом не делся. И я тоже. Во всяком случае, за неделю. Сколько ты всего упустил!» Мне всегда казалось, что на самом деле ей очень по душе папино «глупое домоседство».

В отношении детей родителей прежде всего волновали две вещи. Во — первых, образование. Несмотря на занятость на работе, они всегда находили время проверить наше домашнее задание. Они поддерживали постоянную связь с учителями, требовали от нас отличной учебы, утверждая, что она — основная цель нашей жизни. Еще больше внимания нашим занятиям они начали уделять после голода, когда у них прибавилось свободного времени. По вечерам они почти всегда по очереди давали нам уроки.

Мама репетировала нас по математике, отец — по китайскому языку и литературе. Мы торжественно входили в его кабинет, уставленный с пола до потолка томами в твердых переплетах и перевитыми шнурами изданиями китайских классиков. Перед тем как притронуться к книгам, мы обязательно мыли руки. Мы читали Лу Синя, нашего великого современника, и стихи золотых веков китайской поэзии, трудные даже для взрослых.

Такое же внимание родители уделяли нравственному воспитанию. Отец стремился вырастить нас настоящими гражданами своей страны, именно в этом он видел цель революции. В духе китайской традиции, он дал моим братьям имена, символизировавшие его идеалы: Чжи («Честный») — Цзиньмину; Пу («Непритязательный») — Сяохэю; Фан («Неподкупный») входило в имя Сяофана. Отец верил, что именно этих качеств не хватало старому Китаю и что они расцветут при коммунистах. Коррупция особенно истощала Китай. Однажды он отчитал Цзиньмина за то, что тот сделал самолетик из бланка его отдела. Чтобы позвонить с домашнего аппарата, следовало спросить разрешения у отца. Поскольку он заведовал средствами массовой информации, ему присылали множество газет и журналов. Он с удовольствием предлагал нам их читать, но только в стенах своего кабинета. В конце месяца он относил их в свой отдел, так как старые газеты сдавались в макулатуру. Я провела немало томительных воскресений, помогая ему сверять, все ли номера на месте.

Отец всегда был к нам очень требователен, что постоянно порождало трения между ним и бабушкой, между ним и нами. В 1965 году в Чэнду с балетным выступлением приехала одна из дочерей камбоджийского принца Сианука. В изолированном китайском обществе ее визит воспринимался как сенсация. Мне ужасно хотелось увидеть балет. Отцу, благодаря его должности, доставались лучшие бесплатные билеты на все новые представления, и он часто брал меня с собой. На этот раз он почему — то не смог пойти. Он дал мне билет, но велел поменяться с кем — нибудь, сидящим сзади.

В тот вечер я стояла у входа в театр с билетом в руке; мимо меня в зал проходили зрители — все с бесплатными билетами, распределенными в соответствии с их рангом. Прошла добрая четверть часа, а я все стояла. Я стеснялась обратиться к людям с такой просьбой. Проходящих мимо становилось все меньше, представление уже начиналось. В глазах у меня стояли слезы, я думала, почему мне так не повезло с отцом. Тут я увидела мелкого служащего из отдела отца. Я расхрабрилась и потянула его сзади за пиджак. Он улыбнулся и сразу же согласился пустить меня на свое место, в самом заднем ряду. Он не удивился. О том, как отец с нами строг, в администрации ходили легенды.

На Новый 1965 год по китайскому календарю устроили особый вечер для школьных учителей. Отец пошел на спектакль вместе со мной, но не позволил мне сидеть рядом с ним, поменяв мой билет на место в заднем ряду. Он сказал, что с моей стороны будет невежливо сидеть перед учителями. Я почти не видела сцены и чувствовала себя несчастной. Позднее я слышала от учителей, как их растрогала папина тактичность. Их раздражало, что дети других высокопоставленных чиновников восседали в передних рядах, ведя себя тем самым крайне неуважительно.

В Китае дети чиновников испокон веков считались заносчивыми и избалованными. Это вызывало всеобщее недовольство. Как — то новый охранник не узнал девочку — подростка и не пустил ее на территорию администрации, где она жила. Она наорала на него и ударила его сумкой. Некоторые дети разговаривали с поварами, шоферами и прочей обслугой грубо, в приказном тоне. Они называли их по именам, что в Китае является знаком вопиющего неуважения младшего к старшему. Я никогда не забуду обиженного взгляда повара в нашей столовой, когда сын одного из отцовских сослуживцев вернул ему часть обеда, сказав, что еда дрянь и выкрикнул имя повара. Тот проглотил оскорбление. Он не хотел сердить отца мальчика. Некоторые родители никак не реагировали на подобное поведение своих детей, но отца оно возмущало. Часто он восклицал: «Эти люди не коммунисты».