Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь - dmitry

У меня диабет. Я — диабетик. Господи, ну когда же это все закончится?

Всего лишь на прошлой неделе я спросила доктора Розенбаума [нашего местного онколога], не вытащит ли он из меня катетер, — я полагала, что он мне больше не понадобится. Он засомневался и сказал, что лучше его оставить. Это означало, что он предполагает высокую вероятность рецидива. И это именно тогда, когда я почувствовала себя так хорошо, так уверенно. Именно в тот момент, когда стала думать, что, может быть, еще поживу. Может быть, даже проживу еще очень долго. Может быть, проживу полную жизнь. Может быть, мы с Кеном вместе со- старимся. Может быть, даже заведем ребенка. Я могла бы сделать что-нибудь для других людей. И вот рак снова наваливается на меня всей своей тяжестью. Доктор не хочет вытаскивать из меня катетер. И все тут же возвращается на круги своя. Некуда бежать. Рак — хроническое заболевание.

В офисе доктора я услышала разговор медсестры с больным:

У меня самой никогда не было рака, так что я, возможно, говорю слишком самонадеянно, но есть вещи и пострашнее, чем рак, если его обнаружить на ранней стадии.

Я даже подскочила от любопытства.

Что же это, например?

Ну, скажем, глаукома или диабет. Из-за них возникает масса очень скверных хронических болячек. Помню, когда мне поставили диагноз: глаукома...

И вот теперь в довершение всего у меня еще и диабет. Это не укладывается в голове. Я чувствую себя абсолютно раздавленной. Остается только плакать — а что еще? Отчаяние, ярость, шок, страх перед болезнью, о которой я ничего не знаю, — все это выходит из меня солеными слезами. Помню один случай несколько дней назад. Мы с Кеном проводили новогодние выходные на Тахо в компании друзей (мы все еще готовили наш дом к продаже), и я вдруг почувствовала, что мне все время хочется пить. Когда мы вернулись домой в Милл—Вэлли, я рассказала об этом Кену. Он поднял глаза от письменного стола и сказал: «Это может быть симптомом диабета». — «Очень интересно», — ответила я. Он вернулся к работе, и больше мы об этом не вспоминали.

Что бы я делала без Кена? Что, если бы он ушел куда-нибудь или был на работе в тот момент, когда я узнала эту новость? Он оберегает и утешает меня. Сколько же моей боли он вобрал в себя! Когда мы выходили из кабинета доктора, я плакала. Итак, но~ вая болезнь, с которой надо знакомиться, с которой нужно учиться справляться, новая болезнь, которая ограничит мою жизнь и поставит ее под угрозу. Мне безумно, безумно жалко себя, и я страшно зла на все происходящее.

Я едва помню, что нам говорили доктор Бэлкнап и медсестра. Все это время я проплакала. Нам надо выяснить, как мой диабет реагирует на глибурид, разработанное в Европе лекарство, которое надо глотать. Если эффекта не будет, придется перейти на инсулин. В течение этого времени мне придется сдавать кровь на анализ каждое утро, в том числе по субботам и воскресеньям, чтобы выяснить, сколько таблеток мне понадобится. Все это нам объяснила медсестра; я надеюсь, что Кен слушал внимательнее, чем я. У меня была странная смесь чувств — ярость и раздражение и в то же время тоска и отчаяние; ощущение было такое, что это останется со мной на всю жизнь. Медсестра дала нам таблицу калорийности продуктов; придется ее как следует освоить. Тысяча двести калорий, сбалансированных между молочными продуктами, крахмалом, фруктами, мясом и жирами. Хвала Всевышнему за то, что есть некалорийные продукты — редис, пекинская капуста, огурцы, пикули.

Наша первая остановка с таблицей калорийности в руке — супермаркет. На душе все еще мрачно, но на какой-то миг меня завораживает чтение этикеток на продуктах, во время которого я делаю открытие: сахар, везде сахар, он прячется в хлебе, прячется в арахисовом масле, прячется в заправках для салата, прячется в полуфабрикатах, в соусе для спагетти, в консервированных овощах — везде, везде! Мы с Кеном бродим между рядами и зовем друг друга, столкнувшись с какой-нибудь совсем уж потрясающей находкой («Сахар в детском питании, седьмой ряд!» — кричит Кен) или с чем-то таким, чем мне можно питаться без ущерба для здоровья («Земля для комнатных растений, четвертый ряд, никакого сахара!»). Когда мы добираемся до кассы, у меня в тележке много новых штук — равновес, диетическая сода, измерительная шкала, новые мерные чашки и ложки. Я должна усвоить: моя диета основана на измерениях.

Каждое утро перед завтраком я еду в лабораторию сдавать кровь на анализ. По субботам и воскресеньям — в Окружную больницу, где получаю еще одну больничную карточку, которая добавится в мою коллекцию. В этой больнице кровь умеют брать виртуозно: когда игла входит в вену, я почти ничего не чувствую. А в клинике, куда я езжу по рабочим дням, мне приходится скрещивать пальцы в надежде, что я попаду к добродушной седой женщине, у которой тоже есть дар чудесного прикосновения, а не к той медсестре, которая каждый раз умудряется сделать мне больно и иногда попадает в вену только со второй попытки. Для меня это особенно важно, потому что иглой мне протыкают только одну руку: из-за предыдущих операций на груди и лимфах кровь у меня можно брать только из левой руки. И она все больше и больше становится похожа на руку наркомана.

Каждый день я начинаю с приема таблетки — пять миллиграммов глибурида, одного из диабетических препаратов «второго поколения». Каждый день в пять часов я принимаю вторую таблетку. Мне пригодились бы ручные часы с будильником, чтобы не забывать об этой ежевечерней процедуре.

И еще каждый день у меня начинается с изучения таблицы калорийности, которая висит на дверце холодильника. Я размышляю: не обменять ли мне молоко на ореховое масло? Не поменять ли крахмал на овощи? Или на больше рыбы на ужин? Я отмеряю себе чашку хлопьев, чашку молока, две чайные ложки изюма, четверть чашки деревенского сыра. Готовлю обед — миска салата (не содержащего сахара), приправленного уксусом, арахисовое масло (две чайные ложки), сэндвич с бананом (половинка маленького банана) и полчашки овощей. Ужин тоже тщательно обдумывается и замеряется: 85 граммов рыбы, одна чашка макарон из цельнозерновой муки, полчашки овощей — Кену придется придумать какой-нибудь хитрый способ все это готовить. Перед сном — полчашки молока и два крекера.

Четыре раза в день я делаю тесты мочи на содержание сахара: когда просыпаюсь, перед обедом, перед ужином и поздно вечером, перед тем как поесть перед сном. Я ненавижу эти палочки, которые у меня на глазах четыре раза в день становятся коричневыми. Я наблюдаю, как их чистый голубой цвет сначала зеленеет, а потом становится бурым по краям, наблюдаю, как бурый оттенок все темнеет и темнеет. Именно этот процесс, именно созерцание буреющих палочек и убеждает меня окончательно. Я — диабетик. У меня диабет.

Проходили недели, и ее диабет медленно реагировал на глибурид и строгую диету — но это происходило только при приеме максимальной дозы лекарства, что почти с полной неизбежностью означало, что ей придется перейти на инсулин — может быть, через несколько месяцев, может быть, через несколько лет, но все-таки придется.

Инсулин. Инъекции инсулина. Я прекрасно помню, как мы ходили в гости к дедушке. Мы все — две мои сестры и брат — любили приходить к деду в волшебный дом с белыми колоннами над входом, зелеными лужайками и восхитительными деревьями, на которые можно было лазить и за которыми можно было прятаться. Прекрасно помню, как он сам делал себе уколы: обнаженную белую кожу, которую он собирал в складки, — а мы во все глаза смотрели, как он втыкает туда иглу. Мы окружали его, вскарабкавшись на его красивую деревянную кровать, а потом разбегались по своим спальням. Мы любили деда. Его любили все. Он был огромным, жизнелюбивым человеком, с грудью колесом; он проживал жизнь по максимуму. Когда он приходил к нам, у него везде — в карманах брюк и куртки — были спрятаны конфеты, подарки и — самое драгоценное — книжки комиксов. Мы вскарабкивались на него, чтобы отыскать эти дары, а потом, счастливые, устраивались у него на коленях. Бабушка моя умерла, когда я была еще совсем маленькой; мне повезло, что я застала дедушку, когда мне еще не было двенадцати, но все равно мне его ужасно не хватает. Как бы я хотела, чтобы он был рядом, чтобы он был в моей жизни, чтобы Кен тоже познакомился с ним.

У дедушки был диабет. Правда, умер он от рака поджелудочной железы, но ему тогда было уже восемьдесят три, и он прожил полноценную, активную жизнь. Теперь я понимаю, почему у него в доме был такой строгий рацион: свежее несоленое масло, свежие яйца прямо с фермерского хозяйства, цельно- зерновые и бобовые. Я помнила, что дедушка уделял здоровой пище больше внимания, чем кто-либо другой, но только теперь я поняла почему. Хэнк, брат моего отца, тоже заболел диабетом во взрослом возрасте. Диабет у взрослых, в отличие от диабета у детей, вызван сильной наследственной предрасположенностью. У детей, болеющих диабетом, часто нет родственников-диабетиков, возможно, что эта болезнь провоцируется какой-то вирусной инфекцией, но, по большому счету, никто не понимает, каковы причины диабета и как его лечить.