Гангутцы - Владимир Рудный

— Почему под утро? — спросил Данилин.

— Восход. — Пивоваров для верности справился с календарем, листки которого он аккуратно отрывал каждое утро. — Восход солнца в четыре часа девять минут. Под утро туман, наблюдение за морем затруднено, шлюпки подойдут скрытно, без звука.

— И все без артподготовки? — удивился Гранин.

— Без. Силы неравные, и, по-моему, лучше взять врага дерзостью и внезапностью. А артогонь их только насторожит.

Гранин встал, поставил ногу на обрубок дерева, заменяющий табурет, и некоторое время, щурясь, разглядывал карту.

— На бумаге все красиво. А если финны тоже окажутся умниками, что тогда? Мы — туда, а они — сюда. Вот и выйдет петрушка.

— Вот и хорошо, — обрадовался Пивоваров. — Я оставлю в обороне большую часть отряда. Сюда мы их не пустим и остров отберем.

— А они удерут на Соммарэ и Стурхольм и завтра нас вновь атакуют? — перебил Гранин. — Да еще на тех же самых мотоботах?.. Не годится. Суворов говорил как? «Недорубленный лес опять вырастает». Корчевать надо. Уничтожим весь шюцкоровский отряд. Резерв бросай пораньше к пристаням. Первым делом отобрать у противника шлюпки и катера. Мы их окружим, сожжем, ни одной крысе не дадим вырваться. А у Кобеца попрошу отсекающего огня, чтобы стена встала между их базами и островом. Ни входа, ни выхода!

Глаза Данилина ликовали: «Не может Митрофаныч без артиллерии».

— А кто с резервом? — спросил Данилин.

— Главстаршина Щербаковский, — сказал Пивоваров.

Гранин задумался.

— Что-то этот Щербаковский только на язык остер. А солдата на Старкерне он прозевал.

— Это в обороне, — решительно отверг всякие сомнения Пивоваров. — А в драке он лих. Особенно при броске в тыл. Вытянет. А разрешит командир — я пойду вместе с Щербаковским.

— Шумлив он очень, — нахмурился Данилин. — Глаз комиссара нужен за ним. Я пойду.

— Как дети: «я пойду», «он пойдет», — передразнил Гранин. — А самый трус — Гранин? Ты, комиссар, обороной Хорсена занялся — сиди тут. Вот Федор и пойдет. Разведчикам задача поставлена?

— Богданова я раньше вызывал. Сейчас начнут выполнять.

— А кто закоперщик всего?

Пивоваров подумал.

— Камолов. Он должен проникнуть на остров и дать ракету…

— Значит, ему надо доверить весь план, — решил Гранин. — Это ничего, что он рядовой боец. Иногда и рядовых на командирское совещание можно приглашать. Позови его, растолкуй все, чтобы понимал, для чего все затевается и как важен его сигнал.

За полночь Камолов вновь забрался на безымянный бугор между островками, пролежал там некоторое время и пополз к проливу на Гунхольм. Он шел тем же путем, по которому приходил и уходил накануне финский разведчик.

На Гунхольм он вылез мокрый, но его главное оружие — ракетница была сухой.

Камолов бесшумно полз к лесу. На опушке его окликнули по-фински. Не зря Камолов год возился с русско-финским разговорником и зубрил кое-какие выражения, почерпнутые при встречах с финскими железнодорожниками. Он хотел крикнуть по-фински «свой», но встал вдруг во весь рост и с ходу разразился таким финским ругательством, что его беспрепятственно пропустили.

В лесу кто-то вновь его окликнул. Камолов шел уже смело, не скрываясь.

У скалы, где он накануне видел крупнокалиберный пулемет, Камолов ничего не нашел. Значит, пулемет сменил позицию.

Камолов поискал пулемет по соседству — не нашел. Он вдруг почувствовал, что хорошо ориентируется в обстановке на вражеском острове, словно прожил на нем неделю. Финны куда-то спешили, не обращая на него внимания. Порядок нарушился; по суете, по всем этим переменам Камолов определил, что финны собираются в десант. «Наши сюда, а они к нам», — подумал Камолов и решил поспешить с сигналом.

Он присел на корточки возле какого-то дерева, приготовил ракетницу, глянул вверх — над ним, на дереве, сидел финн. «Кукушка»! Камолов улыбнулся и нажал на курок ракетницы, направив ее «кукушке» в «тыл».

Дикий, истошный крик пронесся над островом, озаренным багровым светом ракеты. «Кукушка», потеряв равновесие, свалилась наземь, к ногам Камолова. Он дал вторую ракету, быстро расправился с «кукушкой», завладел автоматом, дисками, залег в камнях и начал огнем прочесывать побережье.

Поднялась беспорядочная пальба.

К Камолову бежали финские солдаты. Он переменил позицию, отстреливаясь и бросая гранаты.

В предутреннем тумане дрожали светящиеся трассы.

А Гранин стоял возле полевого телефона на гребне высоты над Кротовой норой. Днем отсюда открывался прекрасный обзор. Сейчас мутная июльская ночь. В Ленинграде она короче и белее. А здесь туман, как весной.

У подножия высоты покачивался на волне «Кормилец».

На скале за Старкерном лежали разведчики.

А рядом, в тени бухточек, затаились шлюпки, полные матросов.

Глаза привыкли к мраку. Блеснул внизу огонек — курят пулеметчики на мыске. Запрещено курить не маскируясь. Но самолетов здесь нет. Гранин подумал: «Как тяжело там, на большом фронте, где танки, „юнкерсы“, „мессеры“».

Он посмотрел на часы: рано, до сигнала еще полчаса.

Брызнула и багровой зарей окрасила небо ракета.

— Оперативный! — тихо сказал Гранин в телефон. — Передай хозяину, что все передвинулось на полчаса.

Будто кто-то сорвал крышку с бурлящего котла. Заклокотало, зашумело в ночи. Ветерок нес смешанную с сыростью гарь. Красную ракету растворила белая. Белую затмила зеленая. Зримо, как на карте, Гранин ощутил холмистую Восьмерку и все, что происходит на ней.

«Стрельба справа — Фетисов зацепился… Так. Гранатный бой… Пулеметами жмут, плохо… Ага! Слева высадился Старохин. Так, так их! Где там Федор?.. Далеко. Старая черепаха не поспеет. Уголь ей возить, а не матросов!..»

— Оперативный! Где там Кротов? Готов его лазарет? Пусть гонит санитаров на Старкерн…

— Товарищ командир, передаю трубочку комиссару!

— Борис Митрофанович? Может, мне с рюминской ротой двинуть через переправу?

— Погодим. Если эта шаланда через десять минут не доберется, попрошу у хозяина «морской охотник»…

* * *

«Кормилец» выбивался из сил. Корпус его лихорадило, а больше положенных узлов он выжать не мог. Пивоваров поглядывал на часы: только бы артиллерия не опередила и не запоздала. Опоздает — упустишь, опередит — угодишь под огонь своих. А в подобных случаях он всегда самый точный.

— Нажми, Василий Иванович, нажми, милый!..

Пивоваров не заметил даже, что матросы сняли каски, надетые по его приказу, и сложили пирамидкой возле рубки. В вязаных подшлемниках, в черных бушлатах и клешах, заправленных в сапоги, они стояли вдоль бортов, кажется занеся ногу для прыжка.

К Алеше склонился Щербаковский.

— Когда наступаешь — всегда рубашку с гранаты долой, — нашептывал он юноше. — Убойная сила поменьше, зато тебя не поранит, если сразу придется двинуть врукопашную. А неплоха и эфка. Она, правда, слишком много осколков дает. Но удобна. Видишь, маленькая, как лимон, а по-моему, как кедровая шишка. Чеку высвободил, крепко держи; отпустишь, только бросая. А бросай наотмашь, как шишками кидался. Снежками стекла бил? Врешь, все били. Вот так и кидай. Бросил — и сразу в сторону, наземь, пластом, а потом вскакивай — и дальше…

Алеша внимал всем своим существом. Шустров все время сам стоит у руля. Алеша решился сбежать. Нехорошо бросать старика. Но ведь в бой он бежит — простит Шустров. Мужское дело — воевать.

Когда за Гунхольмом взметнулась фонтанами вода, на «Кормильце» решили, что огонь открыт раньше времени.

Буксир шел под разрывы.

Шустров крутнул штурвал и наскочил на пустые финские шлюпки, привязанные к пристани.

Ракета шипящим фонарем повисла над палубой. По палубе прошлись пули.

Но палуба уже опустела, матросы прыгали с шлюпки на шлюпку, к берегу.

Алеша упал на днище финской шлюпки, кого-то придавив. Он ловчил ударить, но услышал крепкое слово:

— Погоди, свой…

Алеша растерялся. Кто где, он не понимал. Он видел, как упал и тут же поднялся Пивоваров, а потом все заслонил финн. Надо стрелять. Но выстрелить в упор Алеша не смог.

— За мной, сынку, — дыхнул ему в лицо Щербаковский, и Алеша едва не уцепился за его бушлат.

Щербаковский на ходу стрелял. Алеша тоже попробовал стрелять на ходу, но почувствовал боль в плече. Он все же стрелял, и с каждой минутой злее.

Щербаковский, кажется, все успевал заметить.

— Давай, диск сменю. Ты короткими очередями бей…

Они бежали вперед, спотыкаясь о тела убитых. Алеша с ожесточением стрелял. Коротко не получалось, очередь — так на весь диск.

— Тише, дура, там наши…

Щербаковский крепко сжал Алеше кисть.

Светало. На берегу острова рвались финские мины. Финны с других островов обстреливали Гунхольм, не считаясь с тем, что бьют и по русским и по своим. На пристани дрались врукопашную. Финн свалил Щербаковского навзничь.