По черному следу - Сергей Павлов

Лагерь ему понравился. Везде и во всем здесь ощущался порядок. Но когда был дан сигнал к началу операции и он увидел, как оборудован штурмовой тягач-вездеход, у него возникло сомнение… Люди едко перешучивались, скрывая тревогу, и лишь руководитель группы Джобер был полон загадочного оптимизма.

Затея, как показалось на первых порах, себя оправдала; механический мамонт, уволакивая свой невероятный шлейф, тяжело вылез на Плоскогорье и с упорством железного идиота стал ломиться сквозь кучи камней и клубы поднятой пыли и жгуты ослепительно синих разрядов и фейерверочные россыпи искр и дымные столбы света направленных сверху прожекторов эскадрильи специально для этого случая роскошно иллюминированных катеров. Вслед за ним, осмелев, поползла самоходная установка с какой-то аппаратурой; экипаж — водитель и оператор. Водителем самоходки был Аймо Зотто, по прозвищу Канарейка — любимец отряда «Меркьюри рэйнджерс», самый веселый десантник из всех десантников-весельчаков, каких только можно припомнить, — и его убила шаровая молния… Не хочется вспоминать, до чего он был скрюченный, страшный, этот Аймо, когда его принесли в бункер и неизвестно зачем уложили на стол походной операционной. Такого рода внезапности всегда болезненно бьют по нервам. И особенно сильно, если ты в непонятном для самого себя качестве представителя штаба с головой ныряешь в горячий котел незнакомой тебе обстановки едва ли не прямо с трапа доставившего тебя в этот ад межпланетного корабля и сперва, пытаясь сосредоточиться на изучении орбитальных снимков и карт проклятого Плоскогорья, слушаешь через полуоткрытую дверь звон гитары, смех и песни Аймо, а потом помогаешь вытаскивать из скафандра его неподвижное тело, и какой-то дурак самодовольно-траурным баритоном тебе говорит: «Вот так, Нортон, мы здесь и живем, здесь тебе не Юпитер, и ты, должно быть, у нас не задержишься…» А те, кто умнее, сжав челюсти, не говорят ничего, и это еще хуже… Да, он сразу невзлюбил Меркурий. Однако, насколько Меркурий был для него предпочтительнее Юпитера, знал об этом он один и ни перед кем не собирался отчитываться.

Он не мог найти себе места, пока не уснули ошеломленные несчастьем люди; потребности спать он не испытывал и, не зная, куда себя деть, молча сидел в скафандровом отсеке рядом с дежурным, который, как все, был чрезвычайно подавлен случившимся и почти с испугом поглядывал голубыми, как земное небо, глазами то на гитару Аймо, то на безмолвного представителя штаба. Гитара Аймо стояла кверху грифом в нише, где должен был висеть скафандр. Дежурный был молод и полушепотом объяснил, что Аймо не расставался с гитарой до самого входа в шлюз и всегда оставлял ее здесь, чтобы сразу взять в руки, как только вытаскивал их из скафандра. Он не ответил. Дежурный (верно, задетый его равнодушием) тоже умолк. Но это не было равнодушием. Просто он не привык обсуждать очевидные вещи. И кроме того, хотелось хоть на минуту забыть веселого человека Аймо Канарейку, его коричневое лицо, смеющийся рот, коричневые руки с розовыми ладонями. Недавняя веселость Аймо выглядела неуместно, как улыбка на губах убитого хищником гладиатора. Он очень надеялся, что не Аймо предлагал сегодня Людмиле Бакулиной руку и сердце… Да, в наш респектабельный век все это напоминает бои гладиаторов. С той только разницей, что, когда впереди падает твой товарищ, ты испытываешь стыд оттого, что позволил упасть ему вместо тебя. Вот ведь в чем штука…

Он встал, подошел к стеллажам, где находилось десантное снаряжение, выбрал рейд-рюкзак средних размеров. Проверил работу выводного клапана: в подставленную ладонь выпало несколько тонких пластмассовых дисков — рейд-вешек. Диски вспыхнули пурпурно-красным огнем. Он вообразил себе светящуюся цепочку «кровавых следов», которая будет тянуться за ним — далеко ли? — в опасную зону, помрачнел, но, отгоняя тревогу, подумал, прикинув на глаз объем рюкзака: километров на двадцать этого хватит. Потом он невольно продемонстрировал дежурному, с каким проворством можно упаковаться в скафандр, не пользуясь посторонней помощью, — навык, выработанный практикой в условиях невесомости.

Трудно сказать, на что он надеялся. На болевые спазмы в висках, возникавшие, как он не раз убеждался, когда ему доводилось бывать поблизости от высоковольтных источников напряжения? На интуицию, которой в последнее время стал доверять больше, чем показаниям точной аппаратуры? Аппаратура пока не сумела обезопасить людей на дьявольском Плоскогорье… Ошарашенный его приготовлениями дежурный спросил: «А… как же насчет разрешения командира?» Он тщательно укрепил рейд-рюкзак на спине, соединил кабель от клапана с коммутационной системой скафандра, ответил: «Нет нужды в таком разрешении. Я представитель экспертной группы штаба отряда, и мои действия командиру группы „Мангуст“ неподконтрольны. Других вопросов нет?» Других вопросов не было, но лицо у дежурного было очень расстроенное Он попрощался с дежурным взмахом руки — по пути рука привычно захлопнула стекло гермошлема — и вышел в шлюз.

Дорогу, проложенную тягачом, следовало бы считать безопасной. По логике дела. Лично ведь наблюдал, как увешанное цепями чудовище, двигаясь напролом, гасило электроразряды, доказывая тем самым, что емкость задетых машиной грунтовых аккумуляторов не беспредельна. Но еще лучше он знал, что логика человеческих представлений далеко не всегда хорошо согласуется с логикой Внеземелья. Выйдя на эту дорогу, он выключил фару и подождал, пока его зрение приноровится к новым условиям.

Звезды струили на Плоскогорье невесомо-призрачный свет. Едва уловимо подсвечивал голые спины бугров белый фонарик Венеры, и кое-что перепадало от огромного, взметнувшегося над горизонтом жемчужно-лебединого крыла зодиакального сияния. На фоне «крыла» остро блестела звездочка ГСПС (главный спутник планетарной связи). Нет, полночная темнота Плоскогорья для человеческих глаз была не такой уж и непроглядной. Он обернулся. На кончике шпиля видной отсюда верхушки лагерной мачты спокойно мигал огонек маяка. Но это уже не имело значения. Его внимание было сосредоточено только на том, что впереди. А впереди ничего успокоительного не было, и единственное, что он знал наверняка, продвигаясь вперед, так это то, что там погибло несколько человек. Он думал об этом без страха и сантиментов. Смерть других содержала в себе информацию, которую он хладнокровно и рационально был намерен использовать. О собственной гибели он не думал. Она была не менее вероятна, он всегда это чувствовал, но во время десанта никогда не думал о ней. Если случится непоправимое, его смерть рационально используют те, кто пойдет следом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});