Мой муж Одиссей Лаэртид - Олег Ивик

ему в руки,

И со словами к нему окрыленными так обратился:

«Здесь сиди, свиней и собак отгоняй и не думай

Быть средь бродяг и средь нищих начальником, раз уж такой ты

Трус. А не то приключится с тобою беда и похуже!»

Кончив, на плечи себе он набросил убогую сумку,

Всю в заплатах и дырках, и перевязь к ней из веревки,

Быстро к порогу пошел и сел там...

Гомер. Одиссея.

Я сидела на высоком сверленом кресле, украшенном серебром и слоновой костью, и смотрела в залу, заполненную молодыми, сильными, красивыми мужчинами — все они собрались здесь ради меня! Ради меня — царицы Итаки! Ради женщины, чья красота не поблекла за двадцать лет одиночества... Любой из них будет горд и счастлив разделить со мной ложе сегодня же ночью... Но в мою спальню войдет этот грязный бродяга... Мне было бы легче умереть, чем позволить, чтобы он увидел меня униженной, грязной и жалкой... Он же сам захотел, чтобы именно таким я узрела его после двадцати лет ожидания...

Что ж, моя цена не упала за эти двадцать лет, напротив! Он получил меня, выиграв состязание в беге. Сегодня я стою дороже! Пусть он знает это... И пусть он знает, что сто с лишним мужчин платят мне мою цену...

Я встала, и гул в зале смолк. Множество глаз устремились ко мне — множество жадных, восхищенных глаз. Фемий, настраивавший свою формингу, замер, и последний нежный звук растаял в воздухе. Стало совсем тихо, только пламя потрескивало в очаге. Старик сидел на пороге, опустив глаза, и ковырял ножом козий желудок, выигранный в драке с нищим.

— Слушайте меня, мои молодые женихи! Когда мой бывший муж Одиссей Лаэртид уходил на войну, он предложил мне избрать себе нового супруга после того, как наш сын станет взрослым. Телемах возмужал, и я наконец готова отдать свою руку одному из вас. Вспомните древний обычай, согласно которому женихи, сватавшие невесту, приносили ей подарки, достойные ее красоты и богатства. Я — царица Итаки, а мою красоту и мой ум вы сами не раз восхваляли. Покажите же, как вы цените женщину, руки которой вы добиваетесь! Близок день, когда лучший из вас получит меня, мой дворец и трон царя Итаки!

Мои слова были встречены радостным гулом. По мегарону засновали вестники — юноши отдавали приказы гонцам. Антиной, дом которого стоял ближе всех, первым положил к моим ногам подарок — узорный пеплос с двенадцатью золотыми застежками. Евримах бросил на него ожерелье из золота и янтаря. Евридамант — серьги из темно-пурпурных, почти черных гранатов...

Что должен чувствовать человек, на глазах которого его жена принимает драгоценные подарки от жаждущих ее мужчин? Я смотрела не на ткани, золото и камни, сваленные к моим ногам; я смотрела туда, куда сейчас не смотрел больше никто, — на нищего старика, сидевшего у порога. А он смотрел на то, как росла груда подарков у моих ног, и на его лице я прочла плохо скрытую радость. Одиссей, сын Лаэрта, был верен себе. Эти вещи он сложит в свои сундуки, и Евринома испишет еще десяток табличек, которые увековечат его богатство... И его позор...

«...Вот еще горе, которое дух мне и сердце тревожит:

У женихов не такие обычаи были когда-то;

Если сватали раньше жену из богатого дома,

Знатного рода, то всякий хотел пред другим отличиться;

Сами к невесте и жирных овец и быков приводили,

И задавали пиры, приносили дары дорогие.

Но не чужое добро, ничего не платя, поедали».

Так сказала. И рад был тому Одиссей многостойкий,

Как добиваться подарков умеет она, как искусно

Их обольщает словами, с другими желаньями в сердце.

Гомер. Одиссея

Пир был окончен, и гости разошлись по своим домам. Я обратила внимание, что никто из женихов не остался во дворце сегодня ночью. Быть может, новая надежда на мою руку и мое ложе отвлекла их мысли от рабынь, с которыми они развлекаются вот уже три года. А быть может, присутствие нищего старика отвратило их помыслы от любовных утех. В этом старике было что-то зловещее, жуткое — даже не узнав в нем Одиссея, я не смогла бы обнимать кого-то на ложе, если бы он находился поблизости... Скоро он войдет в мою спальню...

...Я уже была наверху, когда снизу послышался звон металла. Евриклея тем временем шла по галерее, загоняя рабынь по комнатам и запирая за ними двери.

— Что происходит, Евриклея?

— Телемах выносит в кладовку оружие из мегарона. Он сказал, что оно потускнело от дыма и копоти. А старик нищий ему помогает.

— А зачем ты запираешь рабынь? Почему бы им самим не вынести оружие?

— Так приказал Телемах, госпожа...

У меня похолодели руки. Одиссей хотел, чтобы никто в доме не знал, где спрятаны копья, доспехи и щиты. Это могло означать только одно...

— Я запретила Телемаху отдавать приказания рабыням, и ты знаешь это!

— Твой сын взрослый, госпожа! Не тебе же ведать оружием — это дело мужчин.

— Немедленно отопри все комнаты!

...Я спустилась вниз — на закопченных стенах мегарона белели пятна от снятых доспехов; подставки для копий были пусты. Телемах ушел в свою спальню, а нищий старик бесцельно бродил между столами — от его хитона пахло прогорклым жиром, но сквозь эту вонь мои ноздри уловили запах возбужденного мужского тела... Я знала, что возбуждаю его не я, — его возбуждала мысль о крови, которую он собирался пролить...

...Позвать женихов? Предупредить старейшин? Но может быть, я ошибаюсь? Я, наверное, схожу с ума — как я могла подумать, что он осмелится один напасть на сотню молодых и сильных юношей... Одиссей сам боится моих женихов. Говорят, они хотели убить Телемаха, — я до сих пор не знаю, правда ли это. Одиссей вправе принять меры предосторожности... Этот человек вернулся в свой родной дом... Он хозяин здесь — он, а не я... О боги, почему я не вышла замуж за Антиноя!

...Рабыни, выпущенные Евриклеей, стали убирать залу от остатков пиршества, наполнили жаровни свежими дровами. Они