Мой муж Одиссей Лаэртид - Олег Ивик

просил милостыню у его обитателей и гостей.

У Меланфия произошла с ними какая-то стычка, и он все не мог успокоиться. Я не слишком прислушивалась к словам старшего пастуха, но поняла, что он не хотел пускать нищего во дворец и предложил ему работу у себя на скотном дворе, а тот отказался, предпочитая просить подаяние. Меланфий возмутился как леностью старика, так и тем, что его щедрое предложение отвергнуто. Он пообещал выдворить нищего из мегарона, если тот посмеет явиться на пир. В ссору ввязался Евмей, и дело дошло до рукоприкладства. Теперь Меланфий весь кипел в ожидании своих обидчиков.

В залу вошел Евмей, бросил на Меланфия быстрый взгляд и направился к Телемаху. Тот кивнул ему, приглашая садиться за стол. И в этот момент в дверях появился нищий старик с котомкой. Он остановился, опираясь на палку, тяжело опустился на порог и прислонился спиной к дверному косяку.

У меня похолодели руки. Веретено упало и покатилось по полу, разматывая кроваво-красную нить... Как бы я могла не узнать его...

Он сидел, склонив лысеющую голову, блеклые голубые глаза смотрели исподлобья. Клочки седых волос кустились на мощной морщинистой шее. Он был стар и грязен, но сквозь жалкую оболочку по-прежнему просвечивала звериная сила — я чувствовала ее кожей. Красные отсветы пламени падали на него из мегарона, а за его спиной тускло краснело небо — заходящее солнце залило его грязноватым багрянцем от запада до востока. Между нами была зала, наполненная людьми, но мне казалось, что я ощущаю его запах...

И тут я увидела в вестибюле пса Аргуса — раньше он никогда не заходил в дом. Едва волоча ноги, Аргус вскарабкался по ступеням, сделал несколько шагов по направлению к нищему и опустился на пол. Его тело скрутило судорогами, он завыл, изо рта у него потекла слюна, и он стал биться о каменный пол. Старик не обернулся. Через несколько мгновений собака затихла. Подбежала какая-то рабыня, взвизгнула и ногой вытолкала труп наружу.

Кто-то поднял веретено и сунул мне в руки вместе с пригоршней чего-то кроваво-красного — я не сразу поняла, что это спутанный моток ниток. Но пальцы сами взялись за привычную работу, и она помогла мне прийти в себя.

Телемах выбрал ломоть мяса и хлебец, протянул Евмею и махнул рукой в сторону нищего. Свинопас отнес еду. Старик схватил подачку обеими руками, положил на засаленную котомку и стал жадно есть, сидя прямо на пороге. Жир стекал по его грязным пальцам.

— Богоравный Телемах посылает тебе это подаяние и просит, чтобы ты не стыдился и обошел всех пирующих, — сказал Евмей.

Старик заглотил кусок мяса и поднял глаза:

— Повелитель Зевс да пошлет Телемаху счастье между смертными и исполнит его заветные желания. Близок тот час, когда они исполнятся.

Двадцать лет я не слышала этого голоса. Он был все тот же: грудной, мощный, повышающийся на концах фраз, иногда почти до визга. Теперь он слегка дребезжал... Меня стало тошнить — от волнения и от вида этого жующего впалого рта, измазанного жиром.

Раньше Телемах никогда не подавал нищим — он считал, что в нашем доме и без них кормится слишком много гостей. И я поняла, что он все знает про этого старика. Недаром он провел ночь у Евмея, и нищий тоже пришел с Евмеем. Эти трое что-то задумали за моей спиной.

Тем временем старик закончил жевать, поднялся и стал обходить гостей. Он ковылял по зале, и от каждого стола пирующие кидали в его котомку куски хлеба и мяса. Нищий все ближе подходил к очагу... Бугристая кожа, красные прожилки на лице, морщинистая шея... Но под грязной тканью угадывались мускулы — мне кажется, он стал сильнее за зги годы, в нем появилась кряжистость, как у покрытого заскорузлой корой дерева. Он намеренно сутулился и прихрамывал — я чувствовала, что он в любой момент может распрямиться и стать на десять лет моложе, чем пытается выглядеть...

Снова ложь... Он вовсе не был убогим обнищавшим странником, который не посмел открыться, близким, опасаясь, что те давно забыли его. Я не удивилась бы, узнав, что на морском берегу, там, где он сошел с корабля, у него припрятаны, несметные богатства...

Я уже ощущала его запах — двадцать лет он стоял у меня в ноздрях одинокими ночами. Теперь оп смешивался с запахом грязного пастушеского плаща, накинутого ему иа плечи, с запахом пропитавшего его дыма и прогорклого жира...

И еще от него пахло ненавистью. Я не знаю, как это объяснить, но я поняла это сразу, когда он приблизился, — этот человек не пощадит никого... Телемах не отрывал взгляда от старика...

Нищий почти коснулся меня, обходя мое кресло, — и один мускул не дрогнул в его лице... Думаю, что в моем — тоже. Мои пальцы мерно сучили пурпурную пряжу. Я опустила глаза, и перед ними поплыли красные пятна... Нищий повернулся ко мне спиной — он подходил к столу, где сидели Антиной, Евримах и Меланфий.

— Это — тот самый старик, о котором я говорил, — раздался голос Меланфия.

— Евмей! Зачем ты приволок сюда этого 6людолиза? —  закричал Антиной.

Евмей стал что-то объяснять, но его перебил Телемах:

— Антиной, это мой дом, и я не нуждаюсь в твоей опеке. Ты здесь такой же гость, как и этот странник, и я сам решаю, кого из вас мне принимать, а кого — нет. Мясо, которое бросают в котомку старика, принадлежит мне, почему же ты жалеешь его? Или ты так любишь брать и так не любишь давать, что тебе жалко даже чужого?

Я поразилась словам сына — ни разу мне не доводилось слышать, чтобы он говорил настолько по-взрослому, спокойно и достойно. На мгновение я забыла даже о человеке, который обходил мой мегарон. О боги! Неужели появление отца что-то сдвинуло в душе Телемаха? Неужели он становится взрослым разумным мужчиной? За это я готова простить всем и все! Готова примириться с Одиссеем, просить у него прощения, поклясться, что была верна...

Нищий сел на табурет неподалеку от Антиноя.

— Подай мне и ты, друг... Ты кажешься мне одним из самых знатных гостей этого дома — неужели ты пожалеешь для меня куска хлеба? Когда-то и я был богат и знатен... Я был щедр и милосерден и всегда подавал просящим. Но мне не повезло — однажды мы с товарищами отправились за добычей в Египет. Мы перебили множество египтян, разорили их