Благословенный (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Ты что, Длиннонос? Совсем уже? Это ж Гесслер, твоя англичанка!

Эх, Семён Семёнович… Ну конечно! Это гувернантка, мадам Гесслер, воспитывавшая меня во младенчестве. Англичанки считаются лучшими в уходе за детьми: в аристократических семьях принято отдавать детей в их руки лет до семи, после отдавая их воспитателю-французу. Царская семья — не исключение…

Да, нехорошо вышло. Надеюсь, Курносый не сделает каких-то далеко идущих выводов из этой маленькой неловкости. А вот мне впору призадуматься.

Вот сейчас я пытаюсь повлиять на политику Империи в сторону активности на морях. Не исключено, что однажды наши с Англией интересы столкнутся, и дело дойдёт до конфликта. И как, интересно, с ними воевать? Они с колыбели воспитывают наших высших аристократов. Их промышленники и инженеры руководят нашими оборонными заводами. На флоте половина высших офицеров — выходцы с Альбиона, и, надо признать, это наиболее толковая половина. Огромное количество промышленников, негоциантов, специалистов разных отраслей — сплошь англичане. Оттуда мы получаем технологии, оборудование, приборы, товары из далёких стран. Сколько денег тратится ежегодно на проталкивание интересов Сент-Джеймского дворца — даже невозможно представить. В общем, воевать с Англией — крайне неблагодарное дело, особенно учитывая, что мы нигде не можем нанести им реального ущерба, а вот они — могут.

Но ничего, со временем это изменится.

Встреча с бывшей гувернанткой, имевшей, как оказалось, в Зимнем Дворце квартиру, не была единственной неожиданностью. Однажды у лестницы я столкнулся с группою господ в… шведской униформе! Оторопев, рассматривал я эти странные наряды: фрачный синий мундир, кожаные белые кюлоты, высокие синие чулки — трудно придумать что-то менее практичное для войны, в особенности белые штаны. Тут на лестницу выглянул Безбородко, сделал страшные глаза и немедленно увел этих господ. Тут только прибежала ко мне мысль, что визитёры — те самые финские инсургенты, что сорвали летний блицкриг короля Густава. Бабушка работает в нужном направлении!

Однако же, как известно, добрым словом и револьвером всегда добьёшься большего, чем просто добрым словом. Чтобы тебя принимали всерьёз, кроме интриг и дипломатии, нужна ещё пехота, кавалерия, артиллерия и люди, способные всем этим распорядиться. Вот они-то и должны были вскоре появится в Зимнем дворце.

Глава 27

Потёмкин и Суворов прибыли в Санкт-Петербург в разгар зимы. На 11 — е число февраля в Зимнем дворце был назначен торжественный приём, где мне и довелось впервые в жизни увидеть их.

В тот день поутру занятия были отменены. Сначала нас позвали в «фонарик» над крыльцом Зимнего дворца. Императрица заняла место у центрального окна, вокруг неё собрались княгиня Дашкова, фрейлины Протасова и Браницкая, статс-секретарь Безбородко, Салтыков, и, разумеется, мы с Курносовым. Сначала мы всё чего-то ждали. Фрейлины, хихикая, выводили на оконном стекле какие-то монограммы и узоры.

Затем прямо напротив крыльца остановилась дорогая карета, из которой вышли несколько офицеров в епанчах. Среди них сразу же бросалась в глаза могучая фигура в роскошных мехах.

— Смотрите, Потёмкин! — зашушукались фрейлины.

Действительно, это были Потёмкин, Суворов и ещё пара офицеров. Однако же пониматься они не спешили, лишь поклонились, глядя в сторону окошек фонаря; императрица помахала им сложенным веером. Наконец Александр Андреевич Безбородоко воскликнул:

— Едут! Смотрите туда! Вон, едут!

И тут мимо наших окон, вздымая буруны снежной пыли, под звуки труб на рысях проехал эскадрон Конногвардейского полка, везя с собою знамёна и бунчуки, взятые у турок под Очаковым и Кинбурном. Их было много! В эскадроне Конной гвардии больше ста всадников, и у каждого было по одному, а то и по два знамени!

Наконец эскадрон прошёл, а императрица, страшно довольная зрелищем, отправилась встречать героев Очакова в Тронном зале, святая святых Российской Империи. Кавалеры ожидали высочайшей аудиенции в Белом зале — так называется приёмная перед Тронным залом. По поводу торжества и дамы, и кавалеры были разодеты самым торжественным образом. Придворные куаферы превзошли себя, изготавливая сложные дамские причёски, изображающие стены Очакова и боевые галеры Нассау-Зигена, отличившиеся в боях в Лимане. Конечно, такого безумия, что творилось при дворе Людовика, российская императрица не допускала: в Версале же, бывало, дамы прибывали на бал или приём, стоя на коленях на полу кареты, чтобы причёски их не упиралась в потолок!

* * *

Наконец пажи отворили двери, и вошли Потёмкин и Суворов, оба, разумеется, самого парадного вида. Огромный, в роскошном кафтане и камзоле, с широкой орденской лентою через плечо, Светлейший князь Григорий Алексеевич Потёмкин при виде императрицы в восторге взмахнул руками.

— Матушка, какое счастье!

И, стремглав подбежав к ней, что для человека его комплекции и роста выглядело крайне эпатажно, бросился перед нею на колени, целуя милостиво протянутую руку.

— Какое счастье, государыня, быть простёртым у ног ваших! И сюда же, к несравненным стопам, слагаю я Очаков и Хотин!

Императрица, понятно, расцвела, статс-дамы и фрейлины порозовели, влюблёнными глазами пожирая князя. Я и сам глядел на него во все глаза: Потёмкин показался мне просто гигантом — и ростом, и харизмой. Екатерина смотрела на него с такою гордостью и любовью, что невольно закралась мысль — а может, не врёт придворная молва, и они и вправду женаты? Пока в голове моей пролетали эти мысли, Потёмкин успел наговорить Екатерине кучу любезностей на двух языках, заставив и императрицу и придворных дам смеяться; когда же он поднялся с колен, Екатерина в сравнении с ним казалась ещё меньше, чем всегда.

— Извольте, вот, привез вам Суворова! А то Александр Васильевич скромного нраву, сам бы и не заехал!

Суворов сдержанно встал на колено и тоже поцеловал руку императрицы.

— Рады видеть вас, Александр Васильевич! Внуки мои совершенно меня извели — всё вопрошали, когда вы появитесь!

Полководец перевёл взгляд на меня; я тоже, несмотря на внешнюю беспечность, смотрю на него очень внимательно. Конечно, мне много раз доводилось видеть его портреты, но вот теперь смотрю на него, и не нахожу с ними особого сходства. Нет у него так знакомого по школьным иллюстрациям острого длинного носа, нет и легкомысленного торчащего чуба на седом, лысеющем лбу. Лицо усталого, рано постаревшего человека, часто изрезанное мелкими морщинами, как это часто бывает с людьми, постоянно, и в зной, и в стужу, находящимися на открытом воздухе. А главное — глаза. Вроде бы, благожелательный, добрый взгляд у серо-голубых глаз великого полководца, только вот видно, что хозяин их много раз видел смерть, и если и были когда-то в этом взгляде лукавые искорки, потоки пролившейся перед ними крови давно погасили их.

Уже много раз я слышал от разных персон, что генерал-аншеф большой оригинал: спит на соломе, ест из деревянной миски, а в атаку, бывает, ведет солдат в белой рубашке. Но, сегодня, как положено при дворе, Александр Васильевич не только в мундире и при орденах, но и в накрахмаленном парике с косицами, притом корректен и очень сдержан.

Тут Потёмкин обратил внимание и на нас с Курносовым.

— Ну, что, Лександра Павлович, — воскликнул тот, порывисто меня обнимая, — с младых ногтей приобщаешься к государственной науке? Вот молодец, вот умник! Костенька, иди сюда, красава мой ненахлядной! Вытянулся как, скоро меня перерастешь! А я тебе, смотри — казацкую саблю привёз, чекмень и бекешу!

— Ну, спасибо, не шальвары с заду очаковского паши! — отшутился Курносов, выпутываясь из медвежьих объятий.