Судьба вампира - Дэннис Крик

– Изот Гальер, – тихо проговорил писарь.

Пока Изот обходил все столы, между наблюдателями завязался разговор.

– Это опий, – прошептал Галба. – Млечный сок мака. Я чувствую его запах. Когда-то в Аристаде мне довелось попробовать этот чудо-напиток. Он приводит к сильному и быстрому опьянению, а в больших количествах способен даже убить.

– Что же они задумали? – спросила Хлоя.

– Чует мое сердце, что на свадьбе певицы будет, чем удовлетворить жажду. Нас ожидает роскошный пир. Они дадут всем, кто соберется на торжественную церемонию, испить этот напиток. И тогда все гости впадут в долгий транс, похожий на сон.

– Но зачем?

– Во время этого сна они перекусают всех, – закончил за него Люций.

Изот долил остатки наркотика в последний кувшин и, окинув быстрым взглядом недра закулисья, вышел в ту же дверь, прихватив с собой пустую амфору.

– Может, выльем все это к черту? – Галба выскочил из-за декорации и кинулся к ближайшему столу.

– Это ни к чему не приведет, – поэт последовал за ним. – Думаешь, у них больше нет?

– Тогда что ты предлагаешь?

Подумав немного, Люций посвятил их в свои планы. Внимательно выслушав поэта, Галба с Хлоей переглянулись и кивнули. И было решено поступить именно так, как он сказал.

На обратном пути они встретили вереницу мужчин и женщин, передвигающихся по темным коридорам с присущей только вампирам бесшумностью.

Они следовали один за другим – головы опущены, глаза устремлены в пол. Движения их были заторможены и нерасторопны, хоть и не производили ни звука. Иногда они натыкались друг на друга, но, казалось, не замечали столкновений. Так же, как не замечали и незваных гостей.

Среди встреченных поэт узнал Рафаэля Забинну, местного кузнеца с лицом, похожим на обух топора; красавицу Зару, свою первую жертву и еще некоторых других.

Галба, в свою очередь, узнал в молодом парне с кровавым шрамом на лбу Кнея Катума, послушно следующего за своим отцом. А в человеке, замыкающем шествие, своего коллегу по письменной работе с труднопроизносимым именем Мухаммед Аль-Карах-И. Во мраке, окутывающем каменную лестницу, он едва различил знакомое лицо с осатанелой улыбкой, расколовшей его пополам.

Всех их объединяло одно – они были одурманены сильнодействующим наркотиком и не отдавали отчета своим действиям. Возможно, не все из них были вампирами, и кого-то еще можно было спасти, но вывести их из театра незамеченными не представлялось возможным. Поэтому поэт со спутниками предпочел не рисковать и не вмешиваться в их судьбу.

Они поднялись на этаж выше и прошли в тот отдел здания, где находились комнаты для музыкантов и актеров. Одной из них оказалась спальня, дверь в которую была распахнута настежь.

Из полутьмы будуара раздавались стоны. Но это были не стоны боли.

Под балдахином на кровати с резными вензелями и пышными подушками мужчина и женщина предавались таинству любви.

Женщина извивалась в объятиях партнера, поддаваясь его резким движениям. При каждом новом столкновении она кричала все сильнее. Стонала и царапала его спину. Влага струилась по ее лицу, холодные капли застилали глаза.

Поэт встрепенулся и застыл, узнав в ней Анику. В следующий миг он стал немым свидетелем того, как ее стон, обещающий стать криком во Вселенной, оказался лишь глухим бульканьем в горле, ибо рот ее закрыла рука любовника.

Люций проклял себя, когда понял, что может читать ее мысли. Любить тебя это награда! Я знаю, милый, это боль… И счастье!

О, да, ты прав! И счастье…

Возьми меня… целуй меня, владей мной безгранично!

Ее партнер свирепствовал.

Каждый раз, когда он входил в нее, она теряла сознание. Кончала и снова теряла сознание. И каждый раз это происходило с поразительной внезапностью.

Его руки сжимали ее волосы так сильно, что боль от чуждой резкости врывалась в сознание дикими порывами. Когда он останавливался, замирая в ней на полсекунды (пауза блаженства), в этот миг она умирала и рождалась заново. Ей казалось, что в такие паузы она способна стать настолько маленькой, что готова вот-вот проскользнуть в игольчатое ушко. Проскользнуть и снова быть схваченной его смелой рукой.

Но спустя какое-то время она опять становилась сама собой. Потом это повторялось вновь и вновь. С восхитительной периодичностью. Только с каждым разом все сильнее и сильнее она ощущала себя вещью.

В одну из таких пауз она почувствовала себя куском мяса, в который без помех входит раскаленный добела острый нож. Нож нещадно кромсал ее тело, а она таяла под градом этих хлестких ударов.

Поцелуи его были укусами, но не уродовали плоть. Они заставляли веки тяжелеть, а взгляд туманиться, принуждая ее закрыть глаза (не только от удовольствия).

Странное чувство овладело поэтом. Вроде как он давно выбросил ее из головы, обозвав про себя отъявленной сукой, а теперь ощущал, что по-прежнему питает к ней необъяснимую нежность.

Чувство это было откровением. Как ревность, которую он никогда не испытывал. Как боль, которую он испытывал неоднократно, но о которой уже успел позабыть.

(Убить ее! Убить к чертовой матери!)

– Наверное, любовь не умирает никогда. В каком-либо виде она все равно остается в душе. Будь то осколки истинного чувства или угольки мимолетного вожделения, – думал Люций, глядя на то, как лицо певицы приобретает самые разные выражения – от невыносимого страдания до восторга и блаженства; он поймал себя на том, что представлял себе все это раньше, еще при первой встрече с ней. А теперь он сам хотел быть сверху и видеть эти выражения прямо под собой. Контролировать ее движения, указывать ей путь, быть властным с ней, даже жестоким, повелевать ее телом. И душой. Да, именно этого он и хотел!

Он понял, что до сих пор настойчиво уговаривает себя, будто ничего страшного в ее измене нет. Такое случается сплошь и рядом. И со зрячими гораздо чаще (в чем их беда), чем с незрячими. И с этим вполне можно было бы смириться, если бы не одно «но». Плата за возможность увидеть богемную сибаритку была слишком велика.

Так долго смотреть на голую Анику, на ее упругое изгибающееся тело, поэт не мог. Его одолела безудержная похоть. Это было вожделение, отчаянное в своей свирепости, безумное и дикое. Ему захотелось ворваться в будуар и убить ее любовника, а потом силой взять ее саму. Губы его пересохли, в глазах помутнело. Захлебываясь похотью, он двинулся в спальню…

Сделал шаг, второй, третий…

…А может, дьявольская похоть жила в нем еще до его прозрения? Когда, подпитываясь рассказами рыболовов, он представлял во сне себя в постели с певицей в позах приблизительно таких, какие он имел неосторожность лицезреть в данный момент.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});