Сахарские новеллы - Сань-мао

машине, я без лишних раздумий уселась на переднее сиденье.

– Я живу в Кладбищенском районе, – вежливо сообщила я.

– Я знаю, где вы живете, – сухо ответил он и завел мотор.

Всю дорогу мы молчали. Машину он вел ровно и уверенно, крепко держа руль обеими руками. Когда мы проезжали кладбище, я отвернулась и стала смотреть в окно, опасаясь, что он вспомнит, в каком жалком состоянии мы подобрали его тем вечером, и ему будет неловко.

Мы подъехали к моему дому. Он плавно нажал на тормоз, и я, не дожидаясь, пока он выйдет из машины, выскочила наружу и громко позвала Сейлума, работавшего в лавочке по соседству. Неудобно было снова заставлять сержанта возиться с моими ящиками.

Сейлум тут же выбежал на мой зов, шаркая шлепанцами и робко улыбаясь. Подбежав к джипу, он увидел стоявшего рядом сержанта и застыл на месте. Затем, опустив голову, начал быстро выгружать мои ящики. Можно было подумать, он злого духа повстречал.

Сержант же, заметив помогавшего мне Сейлума, поглядел на его магазинчик и неожиданно бросил на меня взгляд, полный презрения. Я почувствовала, что он ошибочно все истолковал, и, залившись краской, стала неуклюже оправдываться:

– Нет-нет, это не на продажу, поверьте, я всего лишь…

Сержант быстро сел в машину, похлопал рукой по рулю, хотел было что-то сказать, но передумал и завел мотор.

Только сейчас я вспомнила, что так и не поблагодарила его. Подбежав к машине, я сказала:

– Спасибо вам, сержант. Скажите, как вас зовут?

Он посмотрел на меня с нетерпеливой досадой и тихо произнес:

– Для друзей сахрави у меня нет имени. – Он нажал на газ, и машина умчалась прочь.

Я растерянно глядела на облако пыли, чувствуя обиду в душе. Почему он так ко мне несправедлив? Почему не дал возможности объясниться? Почему так грубо отказался назвать свое имя?

Я повернулась к Сейлуму и спросила:

– Сейлум, ты знаешь этого человека?

– Знаю, – ответил он тихо.

– Почему ты так боишься военных из гарнизона? Ты ведь не партизан?

– Дело не в этом. Этот сержант ненавидит всех нас, сахрави.

– Откуда ты знаешь, что он вас ненавидит?

– Об этом все знают, одна вы не знаете.

Я пристально посмотрела в его правдивое лицо. Никогда Сейлум не говорил о людях плохо – видать, на этот раз у него были для этого веские основания.

После того молочного инцидента я долго не решалась появляться в гарнизонном магазине.

Спустя какое-то время я встретила на улице солдата из магазина. В отряде решили, что я уехала, рассказал он и спросил, отчего я больше не прихожу за продуктами. Лишь тогда, обрадовавшись, что никто не понял меня превратно, я снова возобновила походы в военный магазин.

И как назло, в первый же день туда тяжелой поступью вошел сержант в сапогах для верховой езды. Я смотрела на него, прикусив от волнения губу, а он лишь небрежно кивнул мне, поздоровался и пошел к кассе.

У меня было только одно объяснение ненависти, которую этот человек испытывал ко всем сахрави: расовая неприязнь. Мне не хотелось больше иметь с ним дела. Стоя за ним, я обратилась к солдату у кассы и перечислила ему все, что мне надо было купить, а на сержанта внимания не обращала.

Когда пришла моя очередь платить, я вдруг заметила на предплечье под засученным рукавом сержанта большую татуировку. Довольно пошлую: синие сердца влюбленных, а под ними среднего размера надпись: «Дон Хуан Австрийский»[52].

Странно, подумала я, под влюбленными сердцами обычно пишут женское имя, почему же здесь мужское?

– Кто такой Дон Хуан Австрийский? Что это значит? – спросила я солдата у кассы, когда сержант ушел.

– А! Так прежде назывался один из полков Иностранного легиона.

– То есть это не человек?

– Это исторический деятель эпохи императора Карла Первого, когда Австрия и Испания были одним государством. Потом в честь него назвали полк Иностранного легиона. Но это было давным-давно, в незапамятные времена!

– Тут только что был сержант, у него на плече татуировка с этим именем!

Я недоуменно покачала головой, взяла сдачу и вышла из магазина, совершенно не ожидая вновь увидеть сержанта. Он стоял снаружи и поджидал меня. Опустив голову, он прошел рядом со мной несколько шагов, после чего произнес:

– Спасибо вам и вашему мужу за тот вечер.

– За что? – растерялась я.

– За то, что отвезли меня домой, когда я… напился.

– Что вы, это уже так давно было…

Вот чудак, я и думать об этом забыла, а он бросился меня благодарить. И почему же он не сделал этого раньше, когда подвозил меня?

– Скажите, отчего сахрави рассказывают, что вы их ненавидите? – спросила я его прямо в лоб.

– Потому что я действительно их ненавижу, – ответил он, глядя мне в глаза.

Столь откровенное признание заставило меня похолодеть.

– Есть хорошие и плохие люди, – наивно возразила я, высказывая банальную истину. – Нет хороших и плохих народов.

Сержант перевел взгляд на группу сидевших на песке сахрави. Лицо его приняло пугающе сосредоточенное выражение, словно страшная, неодолимая ненависть сжигала его изнутри. Я прекратила свои нравоучения и растерянно смотрела на него.

Спустя несколько секунд он словно очнулся, медленно кивнул мне и удалился.

Этот сержант с татуировкой так и не сказал мне, как его зовут. На его предплечье набито название полка, которого больше не существует, – почему?

Как-то раз наш приятель Али позвал нас в гости к своему отцу, жившему в шатре за сто с лишним километров от нашего дома. Али работал в поселке таксистом и мог приезжать к родителям только по выходным.

Место, где живут родители Али, называется Лемсейед. Говорят, десятки миллионов лет назад здесь была широкая река; она высохла, оставив на память о себе лишь крутые, словно скалы ущелья, берега. Посередине, в русле реки, растет несколько кокосовых пальм, рядом течет ручей, питаемый подземным источником. Крошечный оазис посреди пустыни. Почему же на этих просторах с источником отличной пресной воды стоит лишь несколько жилых шатров, удивлялась я.

С наступлением сумерек мы уселись возле шатра вместе с отцом Али, наслаждаясь прохладным ветерком. Старик попыхивал длинной трубкой. Красные утесы были необыкновенно величавы в лучах заката. В небе зажглась первая одинокая звезда.

Матушка Али вынесла большое блюдо с кускусом и густой сладкий чай. Я брала кускус руками, скатывала его в серый шарик и отправляла в рот. Только так и можно было любоваться этой великолепной панорамой – сидя на земле и угощаясь сахравийской едой.

– Такое чудесное место, со своим источником, отчего же здесь почти