Генерал-адмирал. Тетралогия - Роман Злотников

В этом месте я взглядом спросил Канареева, почему он мне не доложил о проповедниках ранее, но тот беспечно махнул рукой — мол, чего о всякой мелочи докладывать, всё под контролем. И мне это очень не понравилось.

После доклада Каца выступили инженеры и геологи.

Основной прирост добычи произошел в последние четыре месяца, когда запустили одновременно обогатительную фабрику и первую очередь программы механизации приисков. В ближайшие полтора года механизируем все, что запланировали, однако тут появилась одна трудность. Добыча золота росла, но несколько жил неожиданно пошли в глубину и часть уже заказанных в САСШ экскаваторов могла остаться не у дел, поскольку тут, скорее, нужно было закладывать шахты (вот черт, а я надеялся, что хотя бы несколько лет обойдемся без них). Или начинать разрабатывать россыпи уже за пределами своей территории, потому что здесь уже все забито старательскими артелями, работающими по договорам с моей компанией за процент с добычи и сдающими ей золото.

После окончания этого импровизированного совещания я вышел на крыльцо и окинул взглядом раскинувшиеся передо мной строения. Прямо за моей спиной возвышалось двухэтажное здание конторы с каменным подвалом, оснащенным толстой железной дверью и закрывающейся перед ней решеткой. Между дверью и решеткой сидели двое охранников с револьверами. Этот подвал служил золотохранилищем. Я еще туда не спускался, так что почти семнадцать тонн золота ждали меня в темноте. В принципе, семнадцать тонн — это, конечно, чертова туча, но на вид и объем не так уж и много. Золото — плотный металл, двести килограммов уместится в стандартном «дипломате». Так что семнадцать тонн — это меньше одного кубометра. Кстати, по поводу «дипломата» — еще одна идея для производства… Прямо напротив здания конторы располагалась аффинажная фабрика, а чуть в стороне стояло три коттеджа — для меня, Каца и Канареева. Более ничего внутри высокого забора с вышками охраны по углам, окружавшего сердце штаб-квартиры, не было. Следующее кольцо составляли казармы охраны, склады, коттеджи инженерно-технического состава и мастерские, также обнесенные внешним забором. А уж за ним располагались лачуги прислуги и негров-работников, трудившихся в какой-нибудь из контор или мастерских. Никому больше селиться поблизости от штаб-квартиры не разрешалось. И оба забора, и окрестности днем и ночью патрулировались группами из пяти человек, а ночью к ним присоединялись поводыри с собаками. Что ж, охрану Канареев поставил неплохо. Да и филерская служба, судя по его докладам, у него тоже была вполне. Так что в его службе пока одна проблема — сам Канареев. Кстати, надобно с ним переговорить…

— Викентий Зиновьевич, — тихонько позвал я.

Канареев тут же вырос за спиной:

— Слушаю, Алексей Александрович.

— А не припомните ли, в каких случаях я требовал от вас непременного доклада?

Он мгновение помялся.

— Алексей Александрович, если вы о…

— Я задал вопрос, — оборвал его я.

Канареев напрягся, но голос его, когда он начал отвечать, звучал спокойно и сухо:

— В случаях, связанных с религией, идеологией, крупными персонами и финансовыми структурами и… затрагивающих ближний круг.

— Надо же, — я тоже отозвался совершенно спокойным голосом, услышав который, однако, Канареев напрягся еще сильнее, — не забыли, значит. Ну, тогда пойдемте, поговорим. Не на улице же…

Утро оказалось очень забавным. Как выяснилось, едва я встал, меня соизволила посетить мисс Лоутон. Причем сначала она прибыла в поместье глубокой ночью на ландо. Но охрана не пропустила ее даже через первый периметр. Не положено — и всё тут. Сработано было очень наглядно: один из патрульных лихо сдернул ее кучера с козел и уложил носом в пыль, под дула винтовок Бердана, а старший патруля, забравшись внутрь и ощупав колючим взглядом внутренности ландо (а заодно и соблазнительную фигурку пассажирки, хотя что там было видно, в темноте-то), посоветовал ей вернуться в Крюгерсдорп и заночевать там, поскольку ночью доступ в пределы штаб-квартиры запрещен. И никакие ссылки на наше близкое знакомство мисс Лоутон не помогли, о чем она, кипя от возмущения, и рассказывала мне на нашем совместном завтраке. Вот ведь неугомонная, не поленилась вскочить ни свет ни заря, поднять с постели парикмахера, сделать прическу и примчаться к воротам штаб-квартиры к восьми утра, прямо к их открытию. Да уж, когда срывается так хорошо продуманный сценарий (несчастная усталая девушка после долгой дороги) — поневоле возмутишься.

— Мисс Лоутон, я так и не понял, как мне к вам относиться — как к милой светской даме моего круга или как к репортеру? — светским тоном осведомился я, когда она чуть успокоилась. — Если как к репортеру, то меня удивляет ваше возмущение. По-моему, вы ухватили отличный сюжет. Ну как же — мрачная, окруженная стенами обитель сумрачного русского сфинкса, охраняемая сворами его верных псов, и отважная дама-репортер, не убоявшаяся приблизиться к ней в ночи!

Мисс Лоутон несколько мгновений недоуменно смотрела на меня… и весело расхохоталась. А я любовался ею. Смех ей очень шел. Впрочем, вероятно, смех идет любой девушке, да и вообще любому человеку. Смеясь, мы становимся милы и непосредственны, как дети. Ну, конечно, если это добрый и искренний смех. У нее был именно такой…

— А вы правы, мистер Романов. Эх, жаль, я не додумалась сразу. Но… это имеет смысл только в том случае, если вы дадите мне интервью. Итак?

Я усмехнулся:

— Хорошо. Я дам вам интервью, но при одном условии. Я дам его лично вам, больше никого рядом с нами не будет. И я дам его на русском языке.

— На русском? — Мисс Лоутон недоуменно вскинула брови. — Но я же не знаю русского…

Я пожал плечами, продолжая невозмутимо намазывать масло на хлеб.

— Вы… вы… — Девушка вскочила, испепеляя меня взглядом своих чудесных глаз.

Боже, как она была хороша! Я почувствовал, как у меня оторвалась и отлетела пуговица на ширинке «трансваальских штанов» (а что, умный предприниматель использует любую возможность сделать промоушен продукции своих предприятий). Черт, надо было сразу сказать Кацу, чтобы ставил не пуговицы, а крючки. Вот пожалуйста, мне теперь в ее присутствии из-за стола не выйти.

— …вы несносный, самодовольный и глупый самец! Видеть вас больше не желаю!

— Викентий Зиновьевич! — взревел я.

— Да, ваше высочество.

— Наша гостья собирается обратно. Готова ли ее коляска?

— Да, ваше высочество.

— Прошу простить, мисс, — мило улыбнулся я. — Вас проводят. А мне, увы, стоит побыстрее закончить завтрак. У меня сегодня еще очень много дел.

Боже, я никогда не видел такой гримасы ярости на женском лице. Даже когда общался с Колькиной бывшей. Впрочем, Колькина бывшая была особой прагматичной и демонстрировала ярость только в том случае, когда это могло помочь ей чего-нибудь добиться. Что явно не мой случай. Эшли же просто ярилась. И в этой ярости она была еще более прекрасна…

Так что меня отпустило уже после того, как я допил чай. То есть минут через пятнадцать. Ей-богу, чуть в штаны не кончил, как подросток… Но к тому моменту, как вернулся Канареев, я уже успокоился.

Бывший штабс-ротмистр вошел и молча остался стоять у двери. Вчерашняя выволочка явно пошла ему на пользу. А то что-то он слишком много стал на себя брать.

— Ладно, Викентий Зиновьевич, — махнул я рукой, — не куксись. Садись, попей чайку.

— Благодарю, ваше императорское высочество, я уже сыт.

— Я сказал — садись, — чуть напряг голос я.

Канареев сел.

— Викентий Зиновьевич, — спокойно начал я. — Вы знаете, что я здесь не просто золото добываю. Каждый грамм добытого золота у меня в голове уже давно расписан и будет потрачен на благо России. Поэтому я должен четко отслеживать все моменты, которые могут привести к тому, что у нас начнутся трудности с этим самым процессом добывания золота. Именно поэтому я и поставил вам такие ограничения. Вы можете сказать, что точно исполнили мои указания?

— Никак нет, ваше императорское высочество. — Канареев снова вскочил на ноги.

— Так, может, вы скажете, что в этих вопросах более опытны, чем я? Обладаете большими связями во властных кругах этой страны? Или большими возможностями реагирования на ситуации? — поинтересовался я, в упор глядя на него и как бы не замечая того, что он вскочил.

— Никак нет, ваше императорское высочество.

— Ну так откуда обиды-то? — досадливо спросил я. — Вы оплошали. Я, как ваш руководитель, указал на вашу оплошность. А вы тут передо мной гимназисточку после первого в ее жизни раза играете…