Клуб любителей фантастики 21 - Г. Гаррисон

— А почему не пятерка? — спросил он раздраженно.

— Профессор снизил оценку за небрежность.

— Он не должен был применять субъективные оценки для объективной работы!

— Он сказал, что раз я орел — работа субъективна, и оценил ее сам, не прибегая к помощи машины. Съел птичку — ешь и перышки…

Мозг Халдана, оплодотворенный длительным размышлением, наконец родил идею — по-жеребячьи игривую, с места в карьер.

— Послушай, Малькольм, если Файрватеру удалось привести моральные законы к математическим эквивалентам и загнать их в блоки памяти, чтобы создать Папу, почему бы мне не перевести оценки в элементарные факторы, задать им математические соответствия и спроектировать компьютер для оценки письменных работ?

Малькольм задумался.

— Это было бы несложно, если бы не две вещи: ты не силен в грамматике, и ты ко Файрватер.

— Да, я ничего не смыслю в литературе, но быстро читаю.

— То, что ты задумал, — неосуществимо. У меня память не такая хорошая, как у тебя, но, насколько я помню, Файрватер-I нашел триста двенадцать значений одного слова «убийство», начиная с убийства ради обогащения и кончая нейтрализацией неблагонадежных пролетариев. Тебе пришлось бы проанализировать все допустимые фразеологические обороты.

— Файрватер вовсе не анализировал все значения, — возразил Халдан. — Он просто взял два крайних понятия, и в этом промежутке сам провел градацию.

— Этого мы не знаем.

— Послушай, а ведь неплохая идея!

Халдан встал и принялся ходить по комнате, отчасти — для создания драматического эффекта, отчасти — от нахлынувшего возбуждения.

— Я даже вижу напечатанное контрастным шрифтом Бодони название моей публикации: МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА ЭСТЕТИЧЕСКИХ ФАКТОРОВ В ЛИТЕРАТУРЕ, и подпись Халдан-IV… Нет, лучше «Гарамонд».

Он отвернулся и ударил кулаком о ладонь.

— Ты только подумай, какие перспективы! Профессора литературы больше не будут оценивать работы, достаточно опустить сочинение в прорезь машины, и — получите причитающиеся баллы!

Малькольм, сидевший на краю кровати, посмотрел на Халдана с неподдельным беспокойством.

— Халдан, иногда ты меня пугаешь. Шальная мысль мелькнет у тебя в голове — и трах… крыша съехала! Клянусь безотказными транзисторами Папы, ты — ненормальный! Хочешь эксгумировать кости Шекспира, облечь их в плоть и заставить заново танцевать кадриль!

Эрудиция Малькольма произвела большое впечатление на Халдана.

— Я смотрю, ты кое-что смыслишь в литературе.

— Может быть. Моя мать была седьмой дочерью седьмой дочери миннезингера. Я тоже хотел стать певцом любви, но мой отец — математик.

— Если я займусь этой идеей, — проговорил Халдан, как бы размышляя вслух, — мне придется оставаться на выходные в Сан-Франциско, чтобы ходить на лекции по литературе. Отец будет донимать меня своими шахматами. Вот если бы нашелся свободный уголок, где можно было бы отдохнуть пару часиков!..

— Ты можешь воспользоваться квартирой моих предков, если будешь вытирать там пыль.

— Вытирать пыль! Я готов мыть там полы!

— Они моются автоматически. Носителей моих генов заботит прежде всего обстановка в квартире.

Он прошел к столу, достал ключ и вручил его Халдану, который взят его с притворной небрежностью.

Халдан-III, хоть никогда не сознался бы в этом, был рад, что сын приезжает к нему на выходные. Поначалу он не задавал вопросов, а сам Халдан не торопился начинать разговор. Он знал, что рано и та поздно расспросы все равно начнутся, и тогда старика легче убедят аргументы, которые наверняка заденут его за живое.

Халдан осмотрел четырехкомнатную квартиру родителей Малькольма на седьмом этаже в башенке над заливом и запомнил расположение всех легких вещей с помощью грубой мнемонической системы. Если парчовым тигр со спинки дивана прыгнет на метр вперед, то ударит по носу вытянувшегося в струнку самца косули, который служил деревянным основанием лампы.

Тяжелая мебель его не волновала: полицейский, устанавливающий в комнате микрофон, на стал бы утруждать себя ее перестановкой.

По мнению Хал дана, в квартире было тесновато из-за обилия вещей, но широкое окно, выходящее на залив, компенсировало недостаток пространства. Удостоверившись в отсутствии «жучка», он с легкой душой остановился возле окна. За стеклом мрачной глыбой высился Алькатраз, а дальше сверкали великолепием горы. Как нож ночного убийцы, в памяти мелькнул фрагмент стихотворения, которое ему читала Хиликс:

В чем юношей стремительных затея?

Что за тимпаны и шальной экстаз?

Очень хороший вопрос. Какой шальной экстаз привел его сюда? Какие тимпаны заманили своими звуками? Наконец, это просто смешно, чтобы искушенный двадцатилетний молодой человек так тщательно разрабатывал подробный план ради того, что в лучшем случае окажется лишь маленькой вариацией широко известной мелодии.

В ту же минуту перед глазами встало девичье лицо, и вновь он увидел тень печали в смеющихся глазах, услышал голос, рисующий сказочные картины иных миров и времен. Образ девушки разбудил уснувшие было чувства, и он понял, куда звали его тимпаны… Он слышал эти звуки и знал, что, легко ступая козьими копытцами, пойдет туда, куда позовет манящий рожок Пана.

В первый же уик-энд Халдан отправился на лекцию по современному искусству в городской центр культуры, а потом на студенческую постановку «Царя Эдипа» в университетский городок Золотые Ворота. То, что там присутствовало всего трое типичных представительниц Г-7, не особенно его огорчило. Он только принюхивался, чтобы взять след, и даже не надеялся форсировать теорию вероятности.

Вернувшись в Беркли, Халдан каждую свободную минуту проводил в библиотеке, перелистывая тома прозы и поэзии восемнадцатого века. Он прочитывал их с головокружительной скоростью и максимальной концентрацией. Мысли плодились в голове, как головастики в болоте, но где-то в тайных уголках этого болота блуждало опасение, что он взялся срыть гору Эверест обыкновенной лопатой.

Джон Ките умер в двадцать шесть лет, и Халдан-IV благодарил судьбу за то, что это случилось так рано. Если бы поэт прожил на пять лет дольше, его произведения и монографии о них составили бы две дополнительные библиотека, сквозь дебри которых Халдану пришлось бы продираться.

Правда, он и не искал легких путей, не делая различия между выдающимися произведениями малоизвестных поэтов и малоизвестными произведениями выдающихся поэтов. В результате он оказался не только единственным студентом в мире, который мог цитировать длинные отрывки из «Кольца и Книги» Роберта Браунинга, но и, сам того не ведая, единственным специалистом по работам Уинтропа Макворта Прайда. Разбуженный среда ночи, он мог наизусть прочитать любое стихотворение Фелисии Дороти Хеманс.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});