Горюч-камень - Авенир Крашенинников

Писцы дружно скрипели перьями, чиновники тихо переговаривались. Допрошенный затем Кондратий Дьяконов сказал, что ничего добавить не может.

— Да отпустите вы нас! — с неожиданной тоской и страстью закричал Тихон. — Доколе маяться!

— Слушайте, рудознатцы, — поднялся Нартов. — Сегодня вам надлежит возвратиться в полк. Зла вам никто причинять не станет. Мы со тщанием расследуем вашу жалобу, примем необходимые меры.

Когда за преображенцами закрылась дверь, президент распустил коллегию, устало привалился к столу. Он хорошо понимал Лазарева и знал, что бороться с ним опасно. Накануне какой-то человек принес шкатулку редкой восточной работы и передал просьбу Лазарева принять эту безделушку в знак преклонения перед учеными трудами президента. Нартов уловил скрытый смысл по-восточному витиеватой фразы. Теперь Лазарев будет действовать по-иному, употребляя влияние при дворе, полном иноземцев. Да, он тоже принял меры! И чем прочнее будет власть Павла Первого, тем сложнее будет отстаивать свои убеждения.

Еще отец Нартова много страдал от козней чужеземцев и приблизившихся к ним сановников. Был отец личным токарем Петра Великого. Молодой царь перевел его из Москвы в дворцовую токарную мастерскую за незаурядные способности в делах технических, навигацких и математических. Андрей Андреич с детства перенял от отца трудолюбие и бескорыстие. За это его уважали однокашники в гимназии, друзья-студенты в университете при Академии, товарищи по кадетскому корпусу, солдаты-артиллеристы. Но воинская карьера не пришлась по душе человеку, влюбленному в горное дело и металлургию. Полковое начальство не особенно препятствовало его отставке. Нартов сбросил офицерский мундир, занялся переводами, организовал Вольное экономическое общество. Вот уже девять лет состоит он его ученым секретарем. Перед самой смертью Екатерины Академия наук предложила Нартову занять президентский пост в Берг-коллегии. Он согласился, с любовью и тщанием начал обобщать опыт горной промышленности России. И теперь, с болью убеждался он, засилье иноземцев и корысть чиновников и дворян налипают на ее колеса, как болотная жижа. Однако же власть, как говорится, переменилась, и костлявые руки занявшего трон самодержца еще не схватили Нартова за горло. Но разве ожидание этого может повлиять хотя бы на простую порядочность? Нужно действовать так, как подсказывает сердце, разум, многолетний опыт…

Разволновал старика допрос уральских рудознатцев. Нет, не просто будет убедить членов коллегии в необходимости добычи каменного угля. Лесов в России много, и дармовой рабочей силы хватает с лихвою. Кто пойдет на убытки, хотя бы весьма кратковременные, чтобы принять этот горючий камень? Тем более — уральский магнат Лазарев, вольготно властвующий вдали от столицы. Только не наметившиеся еще, так сказать, технологические процессы внутри дворца, а в связи с тем и неуверенность весьма большая, могут дать делу верный и скорый ход. На это и надо рассчитывать.

Нартов пожевал губами, достал бумагу, перо и неторопливо принялся писать, по памяти восстанавливая рассказы рудознатцев, их горячие слова об огромном будущем каменного угля в России. Между тем день затухал, на зеленом сукне стола дрожали солнечные зайчики, собираясь на ночлег. В коридоре раздавались гулко голоса: Берг-коллегия кончала присутствие.

Нартов сел в крытый возок на санном полозе, закутался в теплую шубу. Через несколько минут, пока он дремал, возок остановился у мрачного дворца, где размещалась голова Управы благочиния, охватившая щупальцами всю Россию. Полицейские подхватили президента Берг-коллегии под руки. Пожилой усталый офицер с прискорбием доложил, что господин обер-полицмейстер выехал с его императорским величеством в Гатчину, а на месте только его правая рука.

Правая рука — розовощекий немец — попросил ученого сесть, сам опустился в кресло, обтянутое кожею. Нартов подчеркнуто сухо изложил просьбу об освобождении рудознатца Моисея Югова из-под стражи и препровождении его в Берг-коллегию.

— Дело большой государственной важности, — для вящей убедительности добавил он.

— Именно это изволил отметить и господин губернатор, когда приказал нам арестовать смутьяна, беглого человека статского советника Лазарева, сбивавшего на бунт гвардию.

Каждое слово полицейского было как будто вырезано из промерзлого металла.

— Югов отнюдь не смутьян. Это полезный отечеству человек. К тому же он смертельно болен….

— Извините, но у нас свои выводы. Без приказания господина губернатора мы не можем освободить из-под стражи беглого холопа.

Нартов, чтобы не выдавать вскипавшего гнева, быстро поднялся. Предупредительно распахнул дверь полицейский. Глядя в его розовую макушку, Нартов сказал:

— Вынужден немедля просить аудиенции у господина губернатора.

— Господин губернатор сопровождает государя в Гатчину, а затем в имение статского советника господина Лазарева — Ропшу.

«Потянуло поглядеть столь памятные места», — раздраженно подумал старый президент.

3

Моисей метался в жару на узком топчане тюремной больницы, похожем на гроб. Липкий пот заливал глаза, щипал веки. Рядом стонали, бредили, хрипели. Тусклый чадный фонарь чуть освещал мечущихся в беспамятстве людей, и это похоже было на ад, о котором когда-то читал стихи приказчик Семен Петрович. Только что два санитара свернули на парусиновые носилки желтый легкий труп, скверно ругаясь, вынесли.

Сосед Моисея поднял с набитой соломою подушки распухшее, как свиной пузырь, лицо, прохрипел:

— Еще один!.. Еще!

Моисей прикинулся спящим. Он верил, верил, что не сегодня, так уж завтра призовут его к ответу, и берег силы. А может, Лазарев заточил его в этот ад, и в последний миг своей жизни увидит Моисей не Марью и побратимов, а затянутое ржавой решеткой окно, желтый фонарь… Нет, нет, такого не может быть, не может!

Моисей с трудом дотягивался до глиняной кружки, в которую иногда наливал из кувшина воду его сосед.

— Немтырь ты, что ли? — все спрашивал тот. В груди его что-то переливалось, булькало. — А мне говорить охота, с людьми говорить! За что на смерть обрекли? За что? За то, что золото нашел и написал об этом… Да ведь я отрекся, отрекся — ничего не находил!..

Он стонал, плакал, булькал громче.

Отрекся?.. А может, все это в бреду… Черные пласты горючего камня наползают со всех сторон, душат, душат!.. Вот — вырвался из черных тисков, господи, воздух-то какой!.. Навстречу, полыхая жаром, как чугун из печи, бурлит поток расплавленного золота. Ипанов плавит золото!.. Отрекся, отрекся! Кто — отрекся?..

Моисей выплывал из кошмара, переворачивал мокрую, испревшую подушку.

Он заставлял себя съедать жидкую вонючую бурду и кусок хлеба, терпеливо ждал, ждал, ждал… Больные молились, проклинали, требовали лекаря, умирали. А он берег силы.

И вот за ним пришли.

— Кто тута Моисей Югов? — спросил равнодушно небритый санитар, дохнув винным перегаром. — Айда в бергную коллегию.

— Слава тебе, господи! — Моисей радостно перекрестился.

Стены завертелись, пол качнулся, пополз набок. Моисей стиснул зубы, шагнул к выходу. В маленькой каптерке все тот же санитар выдал ему одежду, залатанную руками солдатской жены Таисьи Иванцовой.

Крепкий, морозный воздух прояснил голову. Пошатываясь, Моисей ступил в снег. Посыльный Берг-коллегии подканцелярист Полыцуков подхватил его под руку, довел до саней, укрыл меховым пологом и опечаленно покачал мелкою головой. Моисей не вглядывался в прохожих, не дивился красоте зимнего города. Он обдумывал слова, которые сейчас скажет людям, пожелавшим его выслушать. Десять лет копились эти слова в груди, покрылись горькой окисью. Надо было промыть их, просеять, отобрать самые веские, самые чистопробные.

Без посторонней помощи поднялся он по лестнице, миновал коридор. Изумленно смотрели члены Берг-коллегии на исхудалого, седобородого человека с ясным выпуклым лбом и яркими черными глазами. Он откинул косматые волосы и вдруг улыбнулся. Улыбнулся простой и светлой улыбкой, какой улыбаются только дети и старики.

Коротко и отчетливо отвечал он на вопросы, поглядывал на подканцеляристов: пишут ли? Потом забылся, повысил голос. Нартов откинулся на спинку кресла, прикрыл ладонью глаза. Он не прерывал Югова, хотя где-то в сознании билась тревожная мысль: таких речей в Берг-коллегии тебе, президент, не простят. Коллегия тоже молчала: одни сочувственно, другие гневно, третьи — ошеломленные дерзостью беглого холопа.

— Я хочу одного — чтобы богатства земли служили человекам, — закончил Моисей и вдруг покачнулся.

Полыцуков уронил перо, успел подхватить рудознатца. Нартов распорядился отправить Моисея Югова в лазарет и лечить, а затем, проводив его долгим взглядом, обратился к коллегии: