Дочь царского крестника - Сергей Прокопьев

происходили ежегодно, имелся трёхреченский резерв у отряда. К Пешкову набирали парней из Захинганья. Пешков – казак, есаул, и, говорят, бандит в прошлом. Грабил деревни. Японцы его приголубили. В отряде за каждым закрепили лошадь. Суконные шинели выдали отменного качества. Замечательные кожаные – шик-блеск – английские сёдла. Винтовки выдали… В отряде господствовали казачьи порядки, были чины казачьи… Стрельбы, учения… Полгода интенсивной подготовки. Пешков нас не жалел… Весь день гоняют, вечером отбой, только уснул – тревога и вперёд в темень. Как-то я в пешем ночном походе отключился, уснул на ходу и свернул в сторону, просыпаюсь, лежу на земле. Побежал догонять отряд, по пути ещё на одного такого же наткнулся.

После бомбёжки Хайлара, что прошла девятого августа, японцы пешковский отряд, кто из ребят оказался в городе, увели. Отступавшие японские части взяли отряд с собой. Пройдя марш-броском шестьдесят километров, встали на ночёвку на вершине пади Обуховой. Это было с десятого на одиннадцатое августа. В два ночи раздалась тревога, а пешковцам было определено место в середине лагеря. Парни не успели понять в чём дело, как затрещали пулемёты, всех вместе с Пешковым расстреляли. Хорошо, что добрая часть отряда была на покосе. Но двадцать пять человек уничтожили. Поспешно расстреливали, поспешно добивали. Одного, кажется, Анатолий звали, фамилию забыл, его в ногу ранили, упал, сверху на него убитый повалился… Анатолия не заметили, не добили, он уполз, как японцы ушли… С Анатолием мы вместе сидели, он мне рассказал про расстрел пешковцев… В те два дня, как СССР объявил войну, японцы со многими русскими по всей КВЖД расправились. При малейших подозрениях в симпатии к советам и неприязни к японцам. Злились: попёрли их из Маньчжурии… Не вышло не только весь мир под одну японскую крышу загнать, Маньчжурию и ту не удержали…

Я до войны прошёл пешковский отряд. С его навыками меня мобилизовали в Асано. Это регулярные воинские подразделения японской армии. В отрядах Асано была японская форма, на боку обязательно японская сабля. Военизируя русских эмигрантов, японцы видели в нас пушечное мясо, которому отводилась участь в первую очередь оказаться на бойне. Хотели сделать из русских парней шпионов, провокаторов, диверсантов… Повезло мне – напился ханжи… Может, на самом деле десница Божья помогала…

В лагерях слабо везло, и всё же первым после смерти Сталина освободили из нашего лагеря. Более шести тысяч, политические сплошь по 58-й сидели, а на меня первого пал жребий…

И в Мордовии первым из нашей группы освободили…

Папа мне в 1957 году в хайларе, сидим в саду вдвоём, говорит:

– Жена у тебя замечательная. Это, сын, великое дело. Береги Таню. Что бы ни случилось – береги!

Помолчал и добавил:

– Доведись снова жениться, только бы твою маму выбрал… Жаль, недолго пожили вместе. Но поверишь, ни разу не повздорили за первые пятнадцать лет. Самые счастливые годы жизни… Жена прекрасная женщина, сыновья растут… А вот Евгению…

Не стал продолжать, махнул рукой…

Женькину жену Лизу недолюбливал. Не ругался, папа вообще не умел ругаться, однако отношения с невесткой были прохладными…

Лиза раньше Женьки умерла. Климат не подошёл в Австралии. Отец тоже жаловался: жару плохо переносит. Женька до семидесяти не дотянул. В 1993-м умер. А мне уже восемьдесят восемь. Двух дочерей вырастил. Как не везунчик?

Как-то с Татой смотрим телевизор. Поздно, часа два ночи. Идёт передача, кажется, «Другие берега» называется. Никогда не смотрели, переключая с канала на канал, наткнулись. Ведущий рассказывает о русских в Австралии. И вот кадры журналист и православный священник идут по русскому кладбищу… И, Боже мой, камера выхватывает памятник брату и его жене. «Филиппов Евгений Николаевич, Филиппова Елизавета Петровна». Он 1924 года рождения, она – 1925-го. Неподалёку могила какого-то князя, о нём говорил журналист и вскользь нашу могилу показали… Я как закричу:

– Смотри – Женька! Женька!

Конечно, до утра глаз не сомкнул…

На Австралии настояла Лиза. Человек властный, убедила всех. Но, с другой стороны, разве им лучше было бы в Советском Союзе? Австралия, как приехали, дала столько подъёмных денег семье, высыпали в кресло эту кучу купюр, полное кресло получилось… Стройтесь, обживайтесь… Приехали сначала в Джилонг, это самый юг. Отцу не климат, влажность большая, врачи порекомендовали сменить место жительства, перебрались в Сидней. Папа, Женька с женой, двое детей у них, тёща Женькина и младшая сестра жены.

Освободили меня третьего января 1955 года. Сколько мечтал об этом дне! И мечтал, и не верил, что доживу! Сколько раз думал: лучше умереть, чем так мучиться. Наконец – свобода. Но ко мне прицепились двое наших «китайцев». Гена Васильев – полукровка, отец китаец, мать – русская. И украинец – Тарас Стаценко. Он потом в Омске на хлебовозке работал, свиней держал, по десять штук выкармливал. У Омки под берегом дом построил. Жена приехала к нему из Харбина с двумя сыновьями. Генка с Тарасом ко мне прицепились:

– Давай вместе поедем.

Они освобождались седьмого января и тоже в Омск следовали. Пристали ко мне:

– Юра, подожди нас, компанией лучше в дороге.

Я был комендантом, со мной считались. Говорю:

– Просите начальника лагеря.

– Вы что? – опешил начальник. – Узнают, меня на ваше место посадят, я не имею права, это же насилие!

Смех да и только – начальник лагеря опасается насилия над зеками.

– Они без меня, – объясняю, – боятся, считают, что со мной хорошо доберутся до места, ведь я везучий, меня одного из первых во всём Речлаге освободили.

– Не знаю, что и делать? Такого в моей практике не было – заключённый не спешит из лагеря. Попробую, но спать теперь не буду, какую ответственность на себя беру.

И я свободный, живу в лагере за колючкой. Четыре дня пересидел.

Утром седьмого января проснулся и запел во всё горло, на весь барак:

Рождество Твое, Христе Боже наш,

возсия мирови свет разума,

в нём бо звёздам служащии

звездою учахуся Тебе кланятися…

Стаценко подскочил, через проход от меня спал:

– Ты что?

– Рождество сегодня! – говорю. – Рождество Христово!

– Я и забыл от радости.

– И мы, Тарас дорогой, снова рождаемся!

Васильев в пляс пустился, полукитаец, а по-русски дробь как даст!

– Рождаемся, Юра! Рождаемся!

Из лагеря вышли, день сияющий, снег белейший вокруг и блестит, от солнца столбы света.

Стаценко потащил в пивнушку:

– Пошли, ребята! Среди ночи проснулся, – возбуждённо начал рассказывать, а сам от радостного нетерпения, то на Генкину