Мы еще встретимся - Аркадий Минчковский

Озорница протестующе замотала головой.

— А чей вы папа? — продолжал уже другой детский голос.

Петр Васильевич растерялся:

— Ничей…

На площадке произошло движение. Рябикову показалось, что его ответ вызвал разочарование.

— Вы просто дяденька?

Он невольно кивнул.

И в самом деле, кто он для них такой?

Петр Васильевич уже ругал себя за то, что ввязался в эту глупую историю. У него вдруг пропала всякая охота требовать строгого наказания девчонки.

Кто знает, чем кончился бы внезапный допрос, если бы за спиной детей не появилась воспитательница детского дома, сопровождаемая нянечкой.

— А вы что сюда высыпали?! Марш по своим делам! — строго обратилась она к выбежавшим на лестницу. — Ничего нет интересного… Ну!.. Быстрее, быстрее!

Еще несколько секунд, и скорые детские ноги затопали в верхнем коридоре.

— Я вас слушаю. Что случилось? — еще с лестницы обратилась к Рябикову воспитательница Это была женщина средних лет, белый халатик сидел на ней как аккуратное домашнее платье. С округлым мягким лицом, казалось, никак не вязался строгий взгляд, который она бросила на присмиревшую озорницу.

Петр Васильевич мял свою начавшую высыхать кепку.

— Да вот, девочка ваша, — неуверенно начал он, — я привел ее… Видите ли, нас случайно облили машины на площади. Так я думал, чтобы не простудилась…

Он не увидел, а скорей почувствовал, какой быстрый благодарный взгляд был брошен на него снизу.

Но воспитательница, наверно, не очень-то поверила его вялым словам.

— Ты опять напроказничала, Тоня?

Девочка молчала.

— Что же, за тобой в школу Анну Поликарповну посылать? Ты ведь знаешь, у нас для этого нянечек нет. Иди и сейчас же переоденься. Потом я поговорю с тобой.

— Хорошо, Нина Анисимовна.

Тоня кивнула и пошла наверх по лестнице, тихая и пряменькая, как стебелек в безветрие, — воплощение воспитанности и послушания.

— Вы извините, что мы доставляем вам беспокойство, — нарочито громко продолжала Нина Анисимовна, пока девочка не скрылась из виду.

— Да нет, ничего… Я тут неподалеку в театре работаю, так что по пути…

Следовало прощаться и уходить. Но что-то не позволяло Петру Васильевичу вот так просто покинуть незнакомый детский дом. Словно он чувствовал себя в чем-то неправым, чего-то недосказавшим. Да и воспитательница, казалось, не стремилась так быстро с ним расстаться.

— Девочка, конечно, провинилась? — спросила она, когда стало ясно, что Тоня уже не могла их слышать.

— Ничего особенного, — замялся Рябиков. — Компания их там целая была… Ну, бегали, бегали возле машин по дороге — вот и результат…

— Наша Тоня, разумеется, была заводилой?

Рябиков неуверенно пожал плечами.

— Большая баловница, — продолжала воспитательница, глянув в ту сторону, куда удалилась девочка, — непосредственная и вдумчивая, но… Порой в нее как бесенок какой-то вселяется.

— У нее есть кто-нибудь?

— Вы о родителях? Нет. Мать умерла в больнице.

— Ну и она, эта Тоня… — Рябиков отчего-то заговорил тише. — Она про то знает?

— Что вы! Конечно же нет. У нас каждый ребенок ждет, что за ним когда-нибудь придут. Без этого трудно жить.

— Так, а если не дожидаются?

— Вырастают и начинают понимать. А дальше — это уже взрослые люди. Дальше — у каждого своя судьба.

Воспитательница чуть заметно улыбнулась. Как бы винясь в том, что задержала занятого человека посторонним для него разговором.

— М-да. — Петр Васильевич надел уже совсем просохшую кепку. — Ну, извините. Спешу. У нас сегодня генеральная. Если когда-нибудь захотите в театр, пожалуйста.

— Спасибо.

Это были ни к чему не обязывающие слова, обычная вежливая форма расставания. Конечно же ни Рябиков никогда больше не собирался заходить в детский дом, ни тем более воспитательница обращаться к нему с какими-либо просьбами. Оказавшись на улице, Петр Васильевич торопливо закурил и почти побежал к театру. А Нина Анисимовна поднялась наверх, чтобы заняться своими неотложными делами и, в частности, сделать строгое внушение не в меру шаловливой Антоновой.

Глава 2

КВАРТИРА № 77

Дом, где жили Рябиковы, был обыкновенным домом, каких тысячи в Ленинграде.

Он стоял на узкой, весь день храпящей грузовиками и автобусами улице, которая брала начало от Литейного проспекта.

С улицы во двор нужно проникать через каменный тоннель, как во всяком старом ленинградском доме. В тени тоннеля, на стене, «Список квартиросъемщиков» — строго разграфленная таблица под давно не мытым стеклом.

В середине последней колонки списка значится:

КВ. 77

1. ЗАРЕЦКАЯ А. Я.

2. ГАВРИЛОВА М. Г.

3. НАЛИВАЙКО Е. П.

4. РЯБИКОВ П. В.

5. КУКС О. О.

КВ. 78

БОБРО В. Ю.

Квартиры под этими номерами расположены во втором дворе дома. В этот второй, ничем не отличающийся от первого двор ведет такой же узкий тоннель.

В давние времена квартиры здесь были дешевле тех, что находились в первом дворе. Нынче дворы, этажи, солнечный свет не принимаются во внимание. Кому как повезет.

Правда, в квартиру № 77, как и в соседнюю, солнце все-таки ненадолго заглядывает. Иногда луч его сквозь лестничное окно добирается до старых двухстворчатых дверей и освещает потускневшую жестянку:

ЗАСТРАХОВАНО ВЪ ОБЩЕСТВѢ

„МЕРКУРІЙ“

Ее в свое время вывесил молодой присяжный поверенный Илья Маркович Зарецкий. Память о нем хранит и медная табличка с буквой «I».

Члена коллегии советских защитников Зарецкого не стало еще до войны. Его вдова Августа Яковлевна проживает здесь до сих пор и по привычке числится ответственным съемщиком. Звонить к ней нужно один раз в главный звонок. Три раза эту же кнопку нужно нажимать, чтобы вызвать Марию Гавриловну или ее племянницу Риту. Два звонка не нужно давать никому. У остальных жильцов звонки индивидуальные.

В семьдесят седьмой квартире еще три семьи, если считать за семью одинокого Олега Оскаровича Кукса. У него, кроме звонка, персональная щель для почты. Над щелью строгое предупреждение:

ТОЛЬКО О. О. КУКСУ

Есть на дверях и внушительный короб, сплошь заклеенный заголовками газет. Их доставляют лектору-международнику Евгению Павловичу Наливайко. Другие жильцы удовлетворяются общим почтовым ящиком, Рябиковы получают «Ленинградскую правду», Рита выписывает «Смену», в которой ее тетя любит читать статьи на моральные темы. Августа Яковлевна каждый год подписывается на вечернюю газету.

Напротив квартиры № 77 — квартира № 78. На добротно обитых клеенкой дверях нет никаких надписей, кроме врезки: «Для писем». Из дверей часто слышатся тугие звуки разучиваемых на виолончели гамм.

Здесь, в отдельной квартире, с женой и единственным сыном Толиком живет доцент Бобро.

Мария Гавриловна и Рита

Первой в квартире № 77 поднимается Мария Гавриловна. Никаких будильников при этом ей не требуется. Мария Гавриловна сама себе безотказный будильник.

Просыпается она от старушечьей бессонницы около семи часов. Будь на улице весеннее звонкое солнце или декабрьская синь, Мария Гавриловна не считает даже нужным сверять время со старыми часами-домиком, которые скрипят над ее головой.

Так же безошибочно, не заглядывая в окно, она сообщает о том, что делается на улице:

— Пятки у меня захолодали — зимно сегодня.

При помощи своих чувствительных частей тела Мария Гавриловна не только догадывается о настроении погоды, но и предсказывает ее наперед.

Прогнозы всегда коротки и категоричны. Ломит у Марии Гавриловны спину — будет ненастье. Заноют коленные суставы — ждите дождя. Бывают предсказания и более научные:

— Нынче с ночи в ушах свинец. Давление… Не иначе, жара идет, — объясняет старуха.

В ту минуту, когда Мария Гавриловна, спуская с кровати свои ноги-градусники, делает первое заключение о погоде, ее племянница Рита еще лежит на кушетке с плотно сомкнутыми ресницами.

Она слышит все, что говорит тетка. Слышит стоны пружин и шарканье тапок по полу — слышит и спит.

Рита вернулась поздно. Весь вечер она танцевала в Доме офицеров. Рита не выспалась, а нужно вставать, есть и бежать на работу.

Ничего не поделаешь. Длинные ресницы наконец разжимаются, и открываются быстрые серые глаза.

Два спортивных рывка, и Рита уже одевается. Делает это она заученно и точно, хоть хронометрируй.

Чулки пристегиваются к резинкам с неуловимостью действий манипулятора, причем точность положения шва можно проверять по отвесу. Ступни ног сами находят туфли и ловко влетают в них. Облачение в юбку с застежкой-молнией отнимает секунды. Два-три взмаха гребня — и вечерний начес высотой с уланскую каску превращается в скромную прическу. Пятиминутное пребывание в ванной, совсем немного времени на завтрак, и Рита, одетая в легкое пальто, с толстой книгой под мышкой, уже спешит на трамвай к Литейному.