Четвертый Рим - В. Галечьян

Обстановку самым неожиданным способом разрядил Тойбин.

— Иуда! — закричал он и бросился выворачивать карманы Наперсткову, и из них в самом деле посыпались монеты.

Пришедшие в невероятное возбуждение от невиданных ими уже десятилетие золотых червонцев, нападавшие, забыв обо всем на свете, побросали лопаты и набросились на академика. В мгновение ока он был раздет донага и избит до бесчувствия, а содранная одежда разнесена в клочья. Все же каким-то образом ему удалось выползти из кучи-малы, а пациенты занялись нешуточными разборками друг с другом.

— Смотри! — указал Тойбин перстом монаху на убивающих друг друга безумцев. — Мы спасли тебя от Дьявола, ты же позволил бесам вселиться в себя.

— Изыйди! — подскочил Губин к Наперсткову, и тот, зажимая руками срамные места, бросился прочь.

— Причасти их святым жезлом, если хочешь спасти душу! — грозно вещал монаху Тойбин, и тот принялся охаживать сумасшедших дубиной, да так успешно, что они, кто ползком, кто бегом, побросав червонцы, снялись с места и забились в здание.

— Теперь собери сребреники и передай нам на хранение, — нашелся более практичный Губин.

— И подумай о своем спасении, — дополнил его Тойбин.

— Все же мы постигаем в опыте, — продолжил он, глядя, как Наперстков перелезает через ограду сумасшедшего дома, — что внутренняя цель истории индивида в слиянии с «богочеловеком» трагическим образом не реализуема в его земной жизни.

Пока Иезуит собирал червонцы и передавал их Губину, Нарцисс, к счастью, испытавший лишь моральные муки, и опустошивший мочевой пузырь Орфей заняли исходную позицию.

— Отец Климент, — призвал монах, в отчаянии падая на колени, — спаси мою несчастную душу от козней Дьявола!

— Климента Александрийского кличет…

— Окончательно спятил… Потрясенные вероломством Иезуита историки даже прекратили пересчитывать червонцы. Слова их, произнесенные тихими голосами, как бы зашелестели в воздухе, но вот уже они кончили задавать вопросы, не ощущалось дыхания ветерка, да и давно уже не появлялись листья на порубленных деревьях, а шелест не уходил.

Иезуит наконец-то открыл глаза и уткнулся взором в опускающийся почти до самых сандалий золотистый атласный саккос, в верхней части украшенный сценой распятия Христа, а в нижней — Его вознесением в солнечных лучах. По всему наряду были нанесены священные тексты, по бокам его изображены фигуры двенадцати апостолов, а низ саккоса был украшен несколькими рядами бисера. Крепкий черноволосый, слегка лысоватый мужчина без особого труда нес на себе торжественные одежды, но мощь исходящего от него сияния была столь велика, что не только случившиеся рядом сумасшедшие, но и профессора бросились перед ним на колени.

— Явился. Воистину я вижу тебя, святой отец, — радостно шепча, пополз с мольбой к вновь появившемуся наставнику монах, — дозволь своему падшему ученику участвовать в мистерии.

Отец Климент, подняв с колен Иезуита, обратился к нему, с непонятными словами, которых, впрочем, не слышал никто кроме молящего.

— «Аминь, аминь», — говорил Сын Человеческий прошедшему первую мистерию и затем повернувшему назад, и так до двенадцати раз. Если же отступник и после двенадцати раз затем вернется и снова преступит, это не будет ему отпущено во веки веков так, чтобы он мог снова вернуться в свою мистерию, какова бы она ни была. Для него нет иной возможности раскаяния, кроме как если он получит мистерии от Неизреченного, который имеет сострадание во все времена и отпускает грехи во веки веков. — Тут он перекрестил Иезуита и продолжил со вздохом: — Сейчас ты недостаточно чист, чтобы участвовать в мистериях со мной. Тебе, забывшему меня, еще предстоит одна мистерия, но только от твоего служения зависит, сможешь ли ты прийти ко мне. И прислушивайся к невинным душам, — кивнул он на Орфея с Нарциссом.

Отец Климент бесстрастно вещал бывшему послушнику, еще одному из не выдержавших встречи с Предвечным. Ему было ничуть не жаль сошедшего с ума Александра. Возможно, священник мог бы войти в его сознание и как-то облегчить участь ученика, но любая мысль о каком бы то ни было участии стала чужда отцу Клименту в его нынешнем высшем состоянии духа, ибо все человеческое оставил он в бренном теле. Более того, он поймал себя на мысли, что вовсе не думает о распластавшемся перед ним Александре. Новый ученик занимал помыслы отца Климента.

«Но почему тогда я оказался здесь?» — пытал себя священник, оглядывая окружающих монаха историков. «Потому что они были не только историками, но и философами», — отвечал он себе вполне загадочно и вновь возвращался к Луцию, вспоминая Сократа, Платона и Плотина — истинных мыслителей в отличие от выращенных психушкой.

«Видно, не только прямого контакта с наставником, как понял он уже давно, но даже и встреч с выдающимися представителями человеческого рода не достаточно. Однако ни одному тварному созданию не дано вызывать богов. Впрочем, кто они такие — боги, как не те же проекции на жизненном плане? — задумался Климент. — И существуют они для каждого человека лишь в той мере и форме, как он воспринимает высшие существа. Но тогда боги существуют лишь в сознании?! И действительно, с прекращением дыхания исчезает и бог человека. В таком случае если бы ему удалось построить такой астральный план, на котором можно было бы поместить часть сознания бурята, которая занята Буддой, часть сознания Вана с поселившемся там Лао Цзы и кусочек сознания перса с Заратустрой — это и стало бы местом встречи Луция с небесными посланниками Предвечного!»

Увлеченный созиданием нового астрального плана отец Климент даже не заметил, как покинул психушку. С его последними словами послышался шелест, глаза внимающего ему Александра вновь непроизвольно закрылись, и исчезло радостное тепло, но еще далеко не сразу пришел в себя блаженно улыбающийся Иезуит. И много дней тревога, имевшая место в поучении Высшего Наставника, печалила его.

Монах молил так горько и истово, а внимал так почтительно, что историки невольно подходили к нему, теребили, ощупывали пространство вокруг коленопреклоненного отступника. Однако, как и следовало ожидать, ни чувственный опыт, ни глубинная интуиция не позволили обнаружить не существующего в материальной природе фантома, рожденного в безумном мозгу сумасшедшего монаха. С великим сожалением ученые были вынуждены признать, что рано ставить точку в борьбе с бесами. Значит, надо было продолжать свое дело.

Видя, что Иезуит полностью погрузился в себя, профессора не стали диагностировать его. Все постояли еще какое-то время, храня молчание. Вскоре историки с непрестанно творящим молитву монахом ушли, но еще долго богобоязненные психи с опаской обходили фонтан, и никто более не сомневался в месторасположении выхода оси мировой истории и божественном назначении ее хранителей Орфея и Нарцисса.

7. БОЧКА БРАГИ

Трое молодых людей весьма примечательной наружности вошли в один из самых обычных летних дней на территорию психбольницы. Дабы не привлекать к себе внимания, они проникли во дворик и, естественно, оказались у фонтана, к которому вела единственная протоптанная в траве дорожка. Первым их заметил Орфей, который, как обычно, стоял неподвижно на обломке мраморного постамента, весь отдаваясь своему будущему величию. Недалеко от него застыл полураздетый Нарцисс, который сегодня из-за теплой ласковой погоды был более в себя влюблен, чем обычно.

Незнакомцы видимо никуда не спешили, потому что, увидев обнаженного Орфея, они остановились и стали с удивлением его рассматривать.

— Как живой! — произнес самый высокий и плечистый молодой человек и повел плечами, облаченными в блестящую спортивную куртку. — Даже член в натуральную величину.

— Ну уж, в натуральную, — возразил второй его спутник, постарше и потуже в плечах, — у людей такие маленькие пенисы не бывают.

— Так то у людей, а эта статуя, у нее пропорции нарушены…

— …Или скульптор насосался казенной водки, — прохрипел третий собеседник и в подтверждение слов бросил в Орфея палкой, подобранной с земли.

Сила броска и точность были таковы, что дубина, вращаясь, опоясала бедро Орфея и свалила его с пьедестала в фонтан.

Тут же из уст пришельцев раздался одновременный крик ужаса: «Ожил!» — потому что, попав в воду, Орфей стал быстро карабкаться назад в естественную воздушную стихию.

Впрочем, молодые люди, не видя для себя прибытка в схватке с загадочным объектом, а может, боясь участи Дон-Жуана при встрече со статуей командора, смотались в глубь сада, явно нацелившись на больничный корпус.

Не желая привлекать к себе излишнего внимания, они разбрелись меж пней и не торопясь, друг за другом прошли в вестибюль, где подверглись перекрестному допросу двух свирепых психов с большими дубинками в руках. Однако узнав, что молодые люди пришли в гости к старинному их приятелю по имени Никодим, часовые присмирели и один из них даже выразил желание проводить дорогих гостей.