Убить Гиппократа - Елена Сазанович

Горца? Это не выдумка, а намек на правду. Это предостережение. И оберег. И знания, которые вам помогают получить этот оберег…

И в заключение. Не хочу вас совсем запугать. Но вижу – у некоторых коленки дрожат. А некоторые боятся встречаться со мной взглядом…

Склифосовский опять многозначительно посмотрел на меня. Я выдержал его лукавый взгляд, которым он мне хотел откровенно сказать, что нечто про меня знает. Которым он хотел запугать меня. Я выдержал его взгляд. Но не скажу, что не испугался.

– Так вот. Некоторые, по теории вероятности, могут жить вечно. Некоторые – и дня не проживут. Некоторые – и минуты. Но как нормальные люди вы наверняка хотели бы жить стандартно. Как отмеряет век человеческий. Что ж. Для этого у вас есть все шансы. И все возможности, которые особенно выявляются в нашем Городке. В очередь за вечностью, вы, конечно, не встанете. Но и не вылетите из нее раньше времени.

Открою вам страшную тайну. Хотя, дорогие, разлюбезные мои, не пугайтесь раньше времени. Но факт: мы знаем, что каждый день можем умереть при стечении определенных обстоятельств. Просто не задумываемся об этом. Просто два дня человек может жить – спокойно и безопасно. А третий день может для него закончиться смертью. Просто для кого-то заканчивается, для кого-то нет. Мир огромен и перенаселен. Но, запомните, мои наилюбезнейшие ученички, каждый третий день любого из нас на Земле может забрать смерть. Да-да, та самая, которая с косой.

Вдумайтесь в эти слова! Каждый третий день нужно быть осторожнее обычного. Только вот в чем вопрос: с какого дня нужно начинать отсчет, чтобы знать, какой день третий? И почему именно на третий? И что вообще означает цифра «3».

На третий день были созданы суша, моря, растения. То, что, родившись, могло тут же умереть. Цифра «3» – треугольник. Самая устойчивая фигура. Рождение. Жизнь. Смерть. Триединство во всем. Вот почему каждый третий день жизни может закончиться смертью. А может – воскрешением. Просто никто этого не знает…

Как же мы легко живем, господа хорошие! Как легко! Но не трудитесь узнать, каков ваш третий день. Вам этого никогда не постигнуть. Так что довольствуйтесь тем, что по-настоящему вы бессмертны сегодня – в этот один прожитый вами день.

Склифосовский закончил и театрально поклонился. И весело помахав нам ручкой, чуть ли не подпрыгивая на ходу, весело выбежал из аудитории. Похоже, побежал догонять свою вечность.

* * *

Чтоб тебе пусто было!.. «Есть люди и есть скоты. Их различить нетрудно. Один строит мосты. Другой подгрызает подпругу…» Ну вот, я уже и стихи стал сочинять на ходу! Тоже хочу вкарабкаться в вечность? Нет, Склифосовский дал явно понять – вечная память опасна. Не менее опасна, чем внезапная смерть. Беспамятство – вот гарантия вечного покоя.

Мы выходили из аудитории молча. Впрочем, как всегда. Лишние разговоры не приветствовались. Как и лишние взгляды. Но сегодняшнее молчание все равно было другим. Если молчание вообще может быть другим. Кроме как самим определением – молчание. И все же. Воздух потяжелел, атмосфера стала густой и мрачной. Воцарилась какая-то безнадежность, безысходность, безымянность происходящего. Словно позади нас где-то существовало бессмертие. А мы шаг за шагом двигались навстречу смерти…

Не то чтобы обидно. Хотя и обидно тоже. Ведь всегда казалось, что мы, живущие на Земле, одинаковы хотя бы в одном – в смерти. Сейчас и это оказалось неправдой. Вот-вот! Даже это! С ума сойти!..

Я обвел безнадежным, безысходным, безымянным взглядом своих коллег. С ума, похоже, никто не сошел. Напротив, мне даже показалось, что кто-то надеется хотя бы мизинцем прикоснуться к вечности. Ну-ну. Пусть попробует. Мизинец не отвалится. А на надежду всегда можно рассчитывать. На то она и надежда, которая умирает последней. Единственное, на что можно легко рассчитывать. И единственное, с чем легко рассчитаешься. И главное – быстро.

Впрочем, я поторопился. И не удивился. Единственный, кто ни на что не рассчитывал. И поэтому, наверное, сходил с ума, был Аристид.

Аристид! Ну, пожалуйста, остановись! Ты уже ничего не изменишь! Он не остановился. Он хотел изменить.

Он почти пробежал мимо меня. И я почувствовал, как в моей влажной от волнения ладони появился небольшой листок сухой канцелярской бумаги. Наверное, вырванный из конспекта. Я понятия не имел, как прочесть записку незаметно. И нарочито засунул руки в карманы…

За нами по-прежнему следили. Не важно – люди или компьютеры. Сегодня это уже не важно. Сегодня, как оказалось, это одно и то же. Одно успокаивало – следили не только за нами. Следили абсолютно за всеми. В магазинах, на площадях, в туалетах, в скверах и парках. И даже в Ботаническом саду, где мы часто гуляли с Вражком. Могли следить и в самом доме. И выражение «Мой дом – моя крепость» уже утрачивало свой такой настоящий и такой успокаивающий смысл. Следили за всем миром.

И что мы в этом огромном мире? Впрочем, это успокаивало тоже. За всем миром уследить невозможно. Даже если мы уже на авансцене мира. Такие неприкрытые, такие оголенные, такие беззащитные…

Я стремительно завернул за угол, мгновенно развернул записку Аристида и в секунду прочел: «На том же месте». А потом нарочито громко высморкался в этот листок. Все же простота всегда спасает. Если помнить – не так страшен черт, как его малюют. Даже если это самый страшный черт в мире. Под милым названием – Городок.

На том же месте… Всегда хорошо – на том же месте. Просто и ясно. Ни лишних слов, ни лишних мест, которые еще нужно отыскать. Одно смущало. Докладывать ли об этой встрече? По сути – нужно. А не по сути? Постоянные и навязчивые доклады тоже выглядят подозрительно.

В конце концов, Андреев ясно сказал: встречайтесь, когда и где захотите – у вас свобода выбора. Подразумевалось: мы все равно об этом узнаем… С одной стороны, получается, что я скрываю вторую встречу, с другой, получается, что навязываюсь с отчетами, которых никто и не требует. Как поступить? Так, чтобы ненавязчиво, ненароком, ненаглядно… Как? Я задумался.

Ответ пришел внезапно, хотя ответа я ни у кого не просил. Мимо – гордо, с поднятой шевелюрой – прошествовал Склифосовский, опираясь на изысканную трость. Я громко крикнул Аристиду, маячившему у стены:

– Эй, Аристид! Встретимся, как договорились.

Склифосовский и ухом не повел. Но, клянусь Богом, его шевелюра вздыбилась и все услышала. Значит, у меня с Аристидом не подпольная маевка, а обычное, запланированное свидание. Чего я, в принципе, и добивался. Ура!

Потом было