Мистические истории. Абсолютное зло - Джулиан Готорн

иероглифы. Но продолжение на нижней половине не известно никому, кроме нас с вами. «Пусть тот позовет меня трижды», – говорит верхняя половина, а вот что говорит нижняя, подобранная вами в Долине Царей: «И я, Таху-мет, подчинюсь велению Господина».

– Таху-мет? – повторил Хью.

– Да. Но через десять минут я должен буду уйти, чтобы не опоздать на поезд. То, что я вам поведал, – это все сведения, относящиеся к данному предмету, которыми располагают знатоки фольклора и магии, а также египтологи. Если что-нибудь… если что-нибудь случится, пожалуйста, дайте мне знать. Не будь вы так неприлично богаты, я отдал бы вам за эту разломанную статуэтку все, что бы вы ни запросили. Но так уж устроен мир!

– О, она не продается, – весело отозвался Хью. – Слишком она занятная, чтобы ее продавать. Но что мне делать с ней дальше? Таху-мет? Три раза произнести «Таху-мет»?

Ранкин быстро наклонился и положил свою пухлую ладонь на колено молодого человека.

– Нет, боже упаси! Просто держите ее при себе. Будьте терпеливы. Наблюдайте, что произойдет. Наверное, вы можете ее починить. Накапайте на половинки гуммиарабик[214] и соедините их. Кстати, если вам интересно, этим вечером приезжает моя племянница Джулия Дрейкотт, она будет ждать моего возвращения из Мерави. Вероятно, вы успели познакомиться с ней в Каире.

В самом деле, эта новость заинтересовала Хью больше, чем все возможности обезьян и суперобезьян. Он небрежно сунул половинки Таху-мета в карман.

– Да что вы говорите? Отличнейше. Она предполагала, что может приехать, но не была уверена. Вам в самом деле пора? Я поеду с вами на станцию.

Ранкин ушел собирать свой скудный багаж, а Хью подошел к стойке спросить администратора про письма, увидел бутылочку клея и легонько соединил с его помощью обломки Таху-мета. Половинки приладились друг к другу идеально, Хью обернул фигурку бумагой, чтобы не развалилась, и вместе с Ранкином через сад вышел на улицу. У ворот отеля, как обычно, толпились ослятники и нищие, и Хью с Ранкином, взгромоздившись на ленивых белых осликов, двинулись по деревенской улице. В этот самый знойный час дня там не было никого, кроме араба с большой серой обезьяной, которая угрюмо тащилась за ним по пыльной дороге. Но когда Хью с Ранкином их настигли, обезьяна оглянулась, заметила Хью и с восторженным щебетом стала рваться с поводка. Владелец с руганью оттянул ее прочь, потому что Хью едва на нее не наехал, однако обезьяна, забыв про араба, как буксир, тащила его вслед за осликами.

Ранкин посмотрел на своего спутника.

– Странно, – заметил он. – Это один из ваших прислужников. У меня есть в запасе несколько минут. Давайте ненадолго остановимся.

Он на местном наречии крикнул что-то арабу, которого по-прежнему влекла за ними обезьяна. Когда оба приблизились, зверь остановился перед Хью и поклонился ему в ноги.

– Опять же странно, – проговорил Ранкин.

Хью внезапно стало не по себе.

– Чепуха! – сказал он. – Трюк, не более того. Обезьяна научена выпрашивать бакшиш[215] для хозяина. Глядите, подходит ваш поезд. Нам надо спешить.

Он бросил арабу пару пиастров[216], и они с Ранкином продолжили путь. Но на станции, обернувшись к дороге, Хью увидел, что обезьяна все еще провожает их взглядом.

Приезд тем же вечером Джулии Дрейкотт побудил Хью выбросить из головы такие старомодные фантазии, как господство над обезьяньим родом. Он кинул Таху-мета в коробку, где держал скарабеев и статуэтки ушебти[217] и целиком посвятил себя бессердечной манерной девице, чья миссия в жизни, видимо, сводилась к тому, чтобы сделать как можно более несчастными как можно большее число молодых людей. Она уже прежде, в Каире, избрала Хью подходящей жертвой и теперь взялась мучить его дальше. У нее и в мыслях не было выйти за него замуж, так как бедняга Хью, с его широким, тяжелым лицом, не отличался красотой и, будучи, правда, не беден, все же не располагал достаточным богатством. Однако у него была пара прекрасных арабских лошадей, и потому за неимением пока иного подопытного Джулия позволила ему купить для нее дамское седло и в любую минуту быть готовым вместе с лошадьми к дальнейшим услугам. Пользоваться им долгое время она не собиралась, ибо ожидала, что в ближайшую неделю за ней последует из Каира юный лорд Патерсон, которого она как раз наметила себе в женихи. Ее отъезд был парфянским отступлением[218]: она рассчитывала, что лорд Патерсон быстро соскучится по ней в Каире, а меж тем можно будет в свое удовольствие поупражняться на Хью. К тому же она обожала верховую езду.

Как-то днем они сидели вдвоем на берегу Нила напротив Карнака. Все утро Джулия обращалась с Хью как с последней собакой – ей доставляло эгоистическое удовольствие испытывать, насколько он может быть несчастен; теперь она для разнообразия решила проверить свою способность сделать его счастливым.

– Вы просто золото, – сказала она. – Не знаю, как бы я маялась в Луксоре, если бы не вы, но благодаря вам эта неделя была очень приятной. – С радужной детской улыбкой она бросила на него из-под длинных ресниц взгляд дивных фиалковых глаз. – А что нынче вечером? Наверное, у вас уже есть какие-то интересные планы?

– Да, сегодня полнолуние, – кивнул Хью. – После обеда мы поедем верхом в Карнак.

– Это будет восхитительно. И, мистер Маршам, давайте отправимся вдвоем. Из отеля наверняка нахлынет толпа, поэтому поедем попозже, когда они уберутся. Карнак при лунном свете, вы и больше никого.

От этих слов настроение Хью взлетело до небес. Последние три дня он провел в постоянном ожидании благоприятного случая, и вот Джулия, сама того не сознавая, назначила подходящий час. Что ж, нынче вечером настанет торжественная минута. У него закружилась голова.

– Да-да, – согласился он. – Но почему я вновь стал мистером Маршамом?

Джулия одарила его еще одним взглядом, на сей раз полным раскаяния.

– О, с утра я так дурно с вами обращалась. Вот почему. Я не заслуживаю того, чтобы вы для меня были Хью. Но вы станете опять Хью? Согласитесь меня простить?

Тронутый столь очаровательным покаянием, Хью едва не поторопил назначенный на вечер торжественный миг, но тут по берегу к ним стала приближаться на осликах их туристическая группа, которую они с Джулией опередили.

– Ох, эта надоедливая публика, – посетовала она. – Хьюи, ну почему все, кроме нас с вами, такие зануды?

В отель они вернулись к закату солнца, и при входе в фойе портье отдал Джулии телеграмму, ожидавшую ее уже добрых два часа. Вскрикнув от удивления и удовольствия, она