Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда - Елизавета Дворецкая

А Ингитора смотрела на него как зачарованная. У Бергвида был странный взгляд: сосредоточенный и вместе с тем затуманенный, словно между ним и действительностью висит полупрозрачная завеса и он, глядя из-за нее, видит не то, что есть, а что-то свое, и имеет дело с тем своим. Мелькнула мысль, что он безумен, и в сочетании с его невероятной жестокостью, о которой Ингитора столько слышала и в которой сейчас убедилась сама, это делало его настоящим выходцем из Нижних Миров, оборотнем, злым духом! Она не знала, что говорить ему, как обращаться с ним, не знала, понимает ли он вообще человеческую речь. От этого чудовища ее отделяла сейчас лишь прозрачная стена из невидимого, неощутимого льда, сотворенная могучей руной Исс; где-то совсем рядом стоял страх смерти, и тут же было детское, почти радостное любопытство. Эта фигура с секирой в руке и с плащом из толстой бычьей шкуры на плечах словно бы вышла из саги – из древней и жуткой саги, где Сигмунд и его племянник Синфиотли превращались в волков и бегали по лесу, а Сигне добровольно бросилась в горящий дом и погибла не с любимым, а с ненавидимым мужем, потому что месть ее свершилась и ей оставалось только последовать за ним, как велит ее долг жены. Подобная же сага разворачивалась вокруг Ингиторы и готова была ее поглотить, погубить – но взгляд скальда и сейчас не изменил ей, как не может изменить то, что родилось с тобой и создало тебя. Она видела себя со стороны – одну, совсем одну на смертельно раненном корабле, лицом к лицу с морским конунгом Бергвидом – и ужасалась, и восхищалась, и не чувствовала досок под ногами. Она не верила, что это всерьез – можно назвать это храбростью, можно глупостью, но Ингитора не верила в смерть и оттого не боялась. Столько раз она переживала священный ужас гибели в своем воображении, что сейчас встретила его как знакомого, и близость смертного порога наполнила ее знакомым воодушевлением. Ужас и восторг слились в ней, зажгли огнем глаза, разрумянили щеки, и она излучала свет, как валькирия, одна над полем мертвых тел.

А она действительно оставалась одна. От дружины «Бергбура» не уцелело никого, корабль полностью «очистили» от людей, убитых или утонувших. Больше не было тех, чьи лица, освещенные пламенем костра на берегу, Ингитора еще так ясно помнила; они покинули ее в одночасье, и мощная волна смерти висела над кораблем, пронизывая ее множеством язвящих клинков.

Недоуменно хмурясь и покачивая в руке секиру, словно забыв, что с ней полагается делать, Бергвид разглядывал Ингитору сквозь свою невидимую завесу и словно бы пытался понять, кто эта девушка в красном платье, в зеленом плаще с золотой вышивкой, с богатой золотой цепью на груди. Таких ярких и красивых птиц ему нечасто приходилось видеть. И нечасто ему случалось встречать такой прямой, блестящий, твердый взгляд.

– Ты – дочь конунга слэттов? – отрывисто спросил Бергвид. Голос его звучал дико: так мог бы говорить зверь, знающий всего два-три слова.

– Я – Ингитора, дочь Скельвира хёвдинга из усадьбы Льюнгвэлир, – ответила она.

И собственный голос, чуть хрипловатый от сдавившей горло судороги, показался ей камнем, брошенным в ледяную тишину и обрушившим кучу звенящих осколков.

– А! – бледное лицо Бергвида несколько оживилось: он слышал это имя. – Дева-скальд из Эльвенэса! Так это ты сочиняла про меня стихи!

Внезапно он схватил Ингитору за руку и резко дернул. Она едва не вскрикнула от неожиданности и испуга: как с ним разговаривать, если он сам не знает, что несет! Какие стихи? Вот уж про кого ей не приходило в голову сочинять!

– Я слышал, пересказывали купцы! – продолжал Бергвид, не выпуская ее, и глаза его лихорадочно блестели, словно он вдруг куда-то заторопился. – Что-то про то, что я – охотник, и у меня копье, на которое я посажу конунга фьяллей! Расскажи! Ну!

Он опять дернул ее руку, и она возмутилась:

– Отпусти меня! Я не могу говорить стихами, когда меня так дергают, словно хотят руку вырвать с корнем! Да, такие стихи у меня есть. Но они большей частью про Торварда, конунга фьяллей.

– Вот, вот! – оживленно воскликнул Бергвид. – Расскажи про него! Про то, что я скоро убью его! Говори же, ну!

Ингитора отступила на шаг от Бергвида, уперлась спиной в борт и сказала свою «медвежью вису»:

Вышел в путь ловец неробкий —Вор ночной обложен сворой…

Произнося собственные строки, она плохо понимала, про кого же это: тому, кто стоял перед ней, слова «вор ночной», «что в ночи ловил невинных» и прочие подходили наилучшим образом. Она не могла отделаться от дикого впечатления, что произносит «злую песнь» самому Бергвиду, прямо ему в лицо, а он слушает, жмурясь и скаля зубы от удовольствия, словно ему поют «песнь славы»! Все в его мире было перевернуто, и то, что для других позор, для него – подвиг! Она так увлеклась этим впечатлением, что споткнулась на имени Торварда и едва не сказала: «Будь под стать медведю, Бергвид» – удержал ее только рисунок созвучий, которому требовался именно «Торвард».

Шкурой станешь с кислой мордой —Казнь твою судьба укажет…

Все-таки и для самого Бергвида здесь нашлось подходящее слово, и Ингитора уже с восторженным ужасом ждала, что сейчас он заревет от ярости, изрыгая огонь – но он ничего не заметил, весь поглощенный наслаждением от унижения врага!

– Ну, а еще! – жадно требовал он. – Еще про его отца, ворюгу, который украл у великана меч!

Ингитора начала снова:

Ведьмы сын кровавыйК волку род возводит:Мало смел отец был —Меч в горах украден!

Стоило решиться на десятидневное плавание, чтобы узнать, про кого стоит слагать стихи! Вот кто поистине «в мрак и тьму окутан» или «рыщет, грозный, ищет крови»! Судьба – охотница смеяться над тем, кто считает себя чересчур умным. И теперь смеется Бергвид Черная Шкура, морской конунг, наводящий ужас на все племена одним своим именем, смеется, показывая крепкие зубы в истинно волчьем оскале.

– Нам с тобой по пути, – сказал Бергвид, когда она кончила, и снова стиснул руку Ингиторы. Ей вспомнился рассказ Анвуда о железном кольце, которым приковали к мачте Гранкеля. Ни разомкнуть это железное кольцо, ни вырваться не было никакой возможности. – Ты пойдешь со мной!

И раньше, чем Ингитора успела подумать или хотя бы ответить, он поднял ее на руки и понес прочь от кормы разбитого «Бергбура», от того места, где принял свой последний бой Ормкель Неспящий Глаз, до конца выполнявший свой долг защищать ее. Вот ее передали, подняли, поставили – она оказалась на борту черного корабля. Только звон сбиваемых замков раздавался позади нее – серебро и золото Хеймира конунга достанется совсем не тому, кому назначалось. Но это уже не занимало Ингитору: образы Эльвенэса и Аскефьорда испарились из ее мыслей, как мечты, для которых больше нет оснований.

* * *

На Лисьем мысу дымил костер, на песке лежала небольшая снека со свежими деревянными заплатками на боку – та самая, что одним туманным вечером села на камни перед устьем Аскефьорда, но была вовремя снята и починена. Ее четырнадцать гребцов сидели вокруг черного котла, держа наготове ложки, ветерок разносил дразнящий запах густой каши с салом. Сам хозяин, Болли Рыжий, невысокий упитанный человек с лохматой рыжей бородой и круглым, розовым, настырно-любопытным лицом, огромным ножом резал хлеб, пристроив его на краю бревна.

– Да где же Аудун? – Выдав пару ломтей, Болли завертел головой. – Что-то он там застрял, каша же остынет!

– Сказал, что пойдет место освободить, вот и делает дело как следует! – ухмыльнулся один из гребцов, Стейнар сын Транда. – Он же у нас парень основательный!

– Да за это время тут все кусты можно об… обойти! – тоже посмеиваясь, заметил Торстейн Болотник.

– Да вон он! – Хрут Длинный облизал ложку и показал ею куда-то вперед. – Вон, бежит, как будто за ним тролли гонятся!

– Понял, что сейчас опоздает! – хмыкнул Гудорм Точильщик и снова полез ложкой в котел.

Аудун, племянник Болли, такой же невысокий и плотный, даже толстоватый парень лет двадцати трех, с жидковатой бородкой, которую он отпускал «для пущей важности», но которая почему-то не хотела расти нигде, кроме самого края подбородка, несся к ним по камням, спотыкаясь и на бегу суматошно взмахивая руками, чтобы не упасть. Гребцы встретили его приближение смехом, думая, что он торопится к каше, но замолчали, увидев его лицо – побелевшее, с вытаращенными глазами.

– Там, там… – остановившись возле самого костра, Аудун махал перед собой руками, сглатывал и задыхался от бега.

Видно было, что он очень торопится что-то сказать, но не может выговорить ни слова. При виде такого явного испуга люди у котла опустили ложки, некоторые встали на ноги.

– За тобой что, тролли гонятся?

– Да не торопись, еще успеешь!

– Не гогочи, говори толком!