Многослов-2, или Записки офигевшего человека - Андрей Максимов

А теперь подумайте сами: сколько таких вот фактоидов на ваши головы падает буквально отовсюду?

Ну и чего делать-то? Делать-то чего?

Думать. Причем, самому. Помнить, что любая пропаганда – даже пропаганда чего-то хорошего – хочет объединить людей в толпу, потому что так с нами легче управляться.

Противостоять влиянию пропаганды очень тяжело: дело ведь не в том, чтобы не верить вообще никаким пропагандистам. Часто они не врут. Дело в том, чтобы любую пропагандистскую информацию принимать как повод для размышлений, а не как приказ. Вот в чем дело.

Думать трудно. Бежать за толпой легко.

Но это – ваш собственный выбор.

…Вот сидел я над компьютером, думал: как связать пропаганду и революцию – следующее слово, о котором нам предстоит говорить?

А потом понял: какая-то связь между этими словами явно существует: без пропаганды нет революции. А с другой стороны, как только революция жахнет, тут же государственная пропаганда перековывается на новый лад.

Короче, поговорим про революцию.

P

Революция

Мятеж не может кончиться удачей.

В противном случае его зовут иначе.

Джон ХАРРИНГТОН, английский поэт.

Перевод С.Я. МАРШАКА

Революция – это что такое, если попросту? Простое латинское слово «revolution» означает «переворот». Когда жизнь перевернулась – значит, будьте любезны, революция и случилась.

А жизнь когда перевернулась? Не только когда один общественный строй вдруг – на тебе! – сменил другой. Скажем, когда колесо изобрели – разве это не переворот в жизни? Или письменности не было, не было, а потом появилась – революция, да еще какая! Впрочем, стоит ли забредать в такие исторические дали?

Люди моего поколения стали свидетелями того, как перевернуло нашу жизнь изобретение компьютера. Или, скажем, мобильного телефона.

Кстати говоря, поначалу термин этот – «revolution» – употреблялся в астрологии и алхимии, а вовсе даже не в истории и обществоведении. И придумал его не какой-нибудь, прости Господи, Робеспьер или Маркс, а великий ученый Николай Коперник в своей книге «О вращении небесных сфер».

В Россию это слово пришло в Петровскую эпоху и поначалу означало – «перемена». Вот как перемена какая произойдет (а в петровские-то времена их было немерено), будьте любезны: революция. И уже позже появился у этого слова синоним – «мятеж».

Постепенно мир привык к тому, что революция означает смену общественного строя. И тут, в начале XX века, американский историк и философ науки Томас Самюэл Кун ввел столь привычный для нас сегодня термин «научная революция». Представляете? Все как бы вернулось во времена Коперника и снова соединилось с наукой.

Но вот, что интересно. Вышеозначенный Кун придумал сей термин, потому что считал, что наука развивается скачкообразно, то есть посредством революций. Вот ведь оно как! Научные революции доказывают скачкообразность развития науки. А социальные – определенную логику развития общества. Не странно ли?

Мы ведь со школы помним этот по-своему «эротичный» вывод – про верхи, которые не могут, и низы, которые не хотят. Мы очень любим и здорово умеем рассуждать о политических и экономических причинах буквально всех революций, и – кто бы спорил? – причины эти, разумеется, присутствуют. Есть и еще одна, о которой мы часто забываем. Ученые называют ее умным словом «аномия». (От французского «anomie» – «отсутствие закона».) Такое состояние наступает в обществе, когда старые ценности разрушились, а новые покуда не утвердились. Когда общество находится в состоянии аномии, революции возникают радостно и бурно.

Так или иначе, но мы твердо усвоили, что революции всегда происходят закономерно. И, конечно, ведут к прогрессу. А как же! Что в науке, что в обществе – к прогрессу, куда ж еще? Общество – оно же двигается с помощью революций, двигается революциями, как та телега – с помощью колес. Куда оно двигается? К хорошему, конечно! Мы же твердо убеждены, что прогресс – это хорошо. Как минимум о неочевидности этого вывода мы, надеюсь, поговорим в следующем «Многослове» в главе «Прогресс», там же и тогда же подробнее порассуждаем о научно-технической революции.

Здесь же попробуем хоть немного с социальными разобраться.

Революции двигают общество в неясную, но прекрасную даль. Поскольку государство под названием СССР возникло в результате революции, то люди моего поколения росли с твердым убеждением, что революционные перемены всегда ведут к чему-то правильному и хорошему: иначе чего и затеваться-то с этими революциями? Скажем, вот как определяет слово «революция» СИ. Ожегов: «Коренной и резкий переворот в общественно-политических отношениях, насильственным путем разрешающий назревшие противоречия между производительными силами и производственными отношениями и приводящий к захвату государственной власти общественно-передовым классом».

Даже не обсуждается возможность того, что в результате революции к власти не передовой класс придет. История велела прийти передовому классу – будьте любезны!

Революции – это хорошо, это правильно, это локомотивы истории. А раз революция есть хорошо, значит, должны быть такие специальные люди, которые, так сказать, производят это самое «хорошо». Называются они «революционеры». Как правило, пламенные. Оно и верно: где революционер пройдет – непременно все синим пламенем полыхает. Сильно пламенный революционер Ленин писал: «Каждый рабочий агитатор, который имеет известный талант и подает надежду, не должен по 11 часов в сутки работать на заводе. Нужно устроить так, чтобы он жил на средства партии».

Зачем работать, если можно агитировать? Агитировать ведь приятнее… Ленин, конечно, не мог учесть, что в результате победы революции вооруженных агитаторов привычка заменять работу пропагандой так просто не отступит. До сих пор мы видим следы этой ленинской стратегии: поговорить да поагитировать у нас, согласитесь, любят куда больше, нежели просто молча поработать.

Революция в обществе – это, конечно, очень привлекательная история. Привлекают быстрота и новизна. Раз! – и возникло нечто новое. И не только новая система правления, а непременно – новая мораль и нравственность. Потому что основная цель любой революции: не просто создать новую модель общества, а уж – это будьте любезны – создать нового человека. И этот человек, конечно, будет лучше, чем прежние, которые в старом обществе небеса коптили. И мораль его будет моральней, а нравственность, как вы сами понимаете, – нравственней.

Если – вдруг? – вы откроете «Словарь по этике», вышедший в Москве в издательстве с говорящим названием «Политическая литература» аж в 1981 году (то есть в самый разгар застоя), то легко отыщете там статью, которая называется «Бдительность революционная». Напомню, что словарь-то по этике, так что получается, что эта самая «бдительность революционная» с точки зрения коммунистов есть не что иное, как этическое понятие. Теперь посмотрим, как определяется эта самая бдительность: «моральное качество, предписываемое коммунистической нравственности, которая требует от членов социалистического общества, а также от борцов за социализм в капиталистических странах своевременно распознавать и пресекать всякие действия (намеренные или ненамеренные), объективно служащие интересам реакции и капиталистического строя». Почти открытий призыв к стукачеству выдается за этическое понятие. Почему? Потому что так велела революция.

Когда люди устраивают революцию, они всегда хотят построить новое общество, которое будет принципиально отличаться от старого — а то ради чего и огород-то городить? Но беда в том, что мечты – мечтами, а знают они только старую жизнь. Некоторые революции действительно принципиально меняют жизнь. А в результате иных жизнь остается старой, но вывески в ней – новые.

Чем принципиально профессиональный революционер Сталин отличался от, скажем, царя Ивана Грозного? Чем корейский коммунистический лидер Ким Ир Сен, по сути, отличался от любого азиатского диктатора?

Тут ведь в чем закавыка? Старую-то жизнь уничтожить еще можно, но дальше-то нужно строить то, чего никогда и не было. А вот с этим – проблемы…

Вот англичане устроили свою буржуазную революцию. Революционер Кромвель победил короля Карла I. Короля, как водится, казнили, Англию провозгласили республикой. Ура! Да здравствует победа революции! Революционеры на радостях одарили Кромвеля должностью «пожизненного лорда-протектора». Логика, видимо, была такая: король – это, конечно, отвратительно, это вчерашний день истории, а вот пожизненный лорд – это ж совсем другое дело!

Кромвелю править понравилось, он перестал созывать парламент – мол, нечего тут разговаривать, когда я управляю. Когда пламенный революционер умер (или был отравлен, это точно неизвестно), его сначала похоронили, но потом тело было извлечено из могилы, повешено и четвертовано, что было традиционным наказанием за измену в Англии. Англичане решили больше не искать от добра добра и возвели на престол сына казненного короля Карла под номером П. Конечно, в Англии были проведены всякие демократические преобразования и она стала в конце концов вполне себе даже демократической страной… но при монархе.