Папа Хемингуэй - Аарон Хотчнер

— Хотел с ней позаниматься. Может, мне удастся ей внушить, что она — сокол, — ответил Эрнест.

Сова, в силу присущей ей мудрости, стала арбитром во всех домашних делах. Так, однажды между Эрнестом и Мэри разгорелась ссора. Мэри собралась готовить печень лося, а Эрнест сомневался в ее свежести. Все понюхали печень, но никто так и не смог сказать ничего наверняка. Тогда Эрнест вытащил свой швейцарский нож, отрезал кусочек и предложил его сове. Сова даже не притронулась к предложенному ей блюду.

— Сова лучше нас разбирается, что свежее, а что испорченное, — сказал Эрнест, и печень отдали кошкам.

Сова и Эрнест очень подружились. Птица по его команде усаживалась у него на руке и только однажды, спустя некоторое время, как-то разозлилась и попыталась клюнуть его в палец. Когда бы мы ни возвращались в дом, первым делом Эрнест шел взглянуть на свою сову. И конечно, когда ее крыло стало заживать, всю дичь, висевшую в гараже, пришлось убрать, чтобы сова могла двигаться.

Казалось, Эрнест придерживался диеты, предписанной врачами. Он выпивал бокал вина за завтраком, второй — за обедом и держался своих двух вечерних порций виски. На завтрак он предпочитал бокал красного вина и сандвич с ореховым маслом и луком. Первый раз за все то время, что мы были с ним знакомы, я видел, что он охотно принимает приглашения на обеды — ведь его звали в гости старые друзья, позволявшие ему пить то, что он хотел, и чьей простой кетчумской кухне он абсолютно доверял. Он всегда брал с собой вино из своих запасов, как правило, там были относительно недорогие сорта.

— Я завязал с дорогими винами в тысяча девятьсот сорок седьмом году и никогда больше их не пил, — объяснил он. — Я уже давно не курю, поскольку дым сигареты — самый большой враг для обоняния, а как можно пить вино и не чувствовать его аромат?

Вечерами, когда он оставался дома, Мэри, оказавшаяся удивительно изобретательным кулинаром, изощрялась в приготовлении различных блюд из гусей или куропаток. После еды Эрнест немного читал, если ему этого хотелось, или же сидел перед камином и рассказывал о прошлых днях на Диком Западе.

— Однажды ко мне пришел этот парень с Востока и попросил помочь пристрелить гризли. «Это единственное желание моей жены, днем и ночью она непрерывно пристает ко мне. Мы только что поженились, и мне так хочется сделать ей приятное». Убить гризли, должен вам сказать, дело нелегкое. Он самый умный и сильный из всех медведей. Я не охотился на гризли восемь лет. Ну и вот, охотимся как-то мы вместе с этими молодоженами на лося, как вдруг слышим шум в кустах, и перед нами появляются три медведя. Огромные, как Гаргантюа, сукины дети. Приказываю женщине спрятаться за моей спиной, поскольку у нас уже нет времени уйти. Ее муж был на некотором расстоянии от них и уже спрятался. Обычно гризли падает, если в него попасть, но снова поднимается и остается на ногах пока жив. Именно потому они так опасны. Тот медведь, который был ко мне ближе, весом фунтов восемьсот, посмотрел на нас и бросился прямо на меня. Я повалил его выстрелом в шею, а когда он снова стал подниматься, довершил дело выстрелом в плечо. И он упал уже навсегда. Второй медведь пошел на нас, когда я перезаряжал ружье, и я выпустил в него две пули почти вслепую. Он тут же сдох. Оставался третий гризли, который видел, что случилось с его собратьями, и не испытывал никакого желания разделить их судьбу. Он повернулся и побежал, и мне пришлось всадить в него четыре пули, прежде чем все было кончено. Молодая женщина вышла из-за моей спины и сказала: «У меня от жажды горло пересохло. Пожалуйста, прикрой меня, когда я пойду к ручью». Это все, что она мне тогда сказала. И они еще сомневаются, что Марго Макомбер была взята из реальной жизни!

В воскресенье после полудня мы с Эрнестом смотрели футбол по телевизору и стреляли по мишеням во дворе. А вечерами по пятницам Эрнест принимал своих приятелей, которые собирались смотреть бои. Эрнест был букмекером, собирал ставки и выплачивал выигрыши, все подробно записывая в специальную тетрадочку. Он прекрасно разбирался в боксе и во время боев со знанием дела комментировал удары. Во время боя между Джином Фулмером и Слайдером Уэббом Эрнест, болея за Уэбба, в какой-то момент воскликнул:

— Вот! Наконец он выдал свою одноударную комбинацию!

Эрнест следил, чтобы бокалы его друзей не пустовали, а после боксерских переживаний всех ждала отличная еда и душевный разговор — возникала та же сердечная атмосфера, которая всегда была в его кубинском доме.

Но среди всех радостей жизни был один неприятный момент, который сильно угнетал Эрнеста. Мысль об этом мучила его и в день моего приезда, и позже. Недалеко от Кетчума в городке Хейли была католическая церковь, а ее настоятелем служил отец О’Коннор, очень милый и обаятельный человек. Он навестил Эрнеста почти сразу после его появления в Кетчуме, и в результате этого визита Эрнест сделал пожертвование церкви на ремонт крыши. Эрнест считал, не без оснований, что таким образом выполнил все годовые обязательства перед церковью, но спустя месяц отец О’Коннор снова появился в доме Хемингуэев с просьбой, которую Эрнест расценил как выходящую за рамки. О’Коннор просил Эрнеста приехать в церковь и встретиться с сорока старшеклассниками, которые каждую неделю приходили в приход. Эрнест просто остолбенел. Он страшно разозлился и попытался отказаться, но священник в конце концов все-таки уговорил его прийти в церковь и не читать какую-то речь, а просто ответить на вопросы ребят.

Эрнест думал об этом мероприятии каждый день.

— Почему человек, давший деньги на починку крыши, должен еще и выступать перед публикой с речью?

— Тебе совсем не надо произносить речь, дорогой, — говорила Мэри, — ты будешь просто отвечать на вопросы.

— Вот когда ты так стоишь перед людьми и что-то говоришь — это и есть речь.

Эрнест, насколько я знал, только один раз выступал перед публикой — это было в 1937 году, когда, вернувшись из Испании, он участвовал во Втором Американском конгрессе писателей, проходившем в Нью-Йорке в Карнеги-холле. Конечно, периодически он общался с репортерами и журналистами, но в таких случаях он мог говорить свободно, особенно не задумываясь о гладкости речи, да и во всех отношениях это было совсем по-другому. Но в данной ситуации планировалось нечто довольно официальное, все должно было происходить в церкви, под наблюдением священника. Каждый Божий день Эрнест безумно страдал, думая, как это все произойдет. Он волновался из-за своего горла, боялся, что ему может отказать голос, что не сможет найти общий язык с подростками, что они лучше знают его книги, чем он сам — ведь «я не перечитывал собрание моих сочинений с тех пор, как оно было составлено, — и не собираюсь этого делать».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});