Вся ваша ненависть - Энджи Томас

тебе не доверяла. Я просто не хотела, чтобы ты видел во мне девчонку из гетто.

– Но ты не дала мне и шанса. Я хочу тебя поддержать. Только доверься мне.

Боже. Как же тяжело быть двумя разными людьми. Я выдрессировала себя говорить двумя разными голосами и при определенных людях обсуждать определенные вещи. Я мастерски меняю маски. И хотя я утверждаю, что с Крисом мне не нужно выбирать, какой Старр быть, видимо, до какой-то степени делать такой выбор все-таки необходимо, пускай я этого и не осознаю. А еще часть меня верит, что рядом с такими, как он, мне существовать не суждено.

Я не буду плакать, я не буду плакать, я не буду плакать.

– Пожалуйста, – просит Крис.

И я сдаюсь и рассказываю все.

– Мне было десять. Когда умерла моя подруга, – говорю я, глядя на свой французский маникюр. – Ей тоже было десять.

– Как ее звали? – спрашивает он.

– Наташа. Стреляли из машины. Родители в том числе поэтому и перевели нас с братьями в Уильямсон. Пытались таким образом защитить. Им пришлось работать не покладая рук, чтобы оплатить наше обучение.

Крис ничего не говорит. Мне это и не нужно.

Я тяжело вздыхаю и оглядываюсь.

– Ты не представляешь, до чего нереальна одна только мысль, что я сижу в такой машине, – говорю я. – Гребаный «роллс-ройс». Раньше я жила в однокомнатной квартире в одном из муниципальных муравейников. Мы с братьями спали в одной комнате, а родители – на раскладушке в коридоре.

Подробности моей былой жизни вдруг отчетливо всплывают в памяти.

– В квартире постоянно воняло сигаретами, – говорю я. – Папа курил. Соседи по площадке и сверху тоже курили. У меня было столько приступов астмы, что это даже не смешно. Из-за тараканов и крыс дома мы хранили только консервы. Летом было всегда слишком жарко, зимой – слишком холодно. Так холодно, что дома мы ходили в куртках. – Я мгновение молчу, а потом продолжаю: – Иногда папа перепродавал продовольственные талоны, чтобы купить нам одежду. Он очень долго не мог найти работу, потому что отсидел. Когда его наняли в продуктовый, он повел нас в «Тако-Белл», и мы заказали всё, что хотели. Мне казалось, это лучший день в моей жизни. Едва ли не лучше того дня, когда мы уехали из муниципальной квартиры.

Крис слабо улыбается.

– «Тако-Белл» – крутая штука.

– Ага. – Я снова смотрю на свои руки. – Он и Халиля позвал тогда кушать с нами. Нам самим было непросто, но Халилю мы всегда помогали. Все знали, что его мама – наркоманка. – К глазам подступают слезы. Как же мне от них тошно… – Тогда мы были близки. Он моя первая любовь, и поцеловалась я в первый раз с ним. Но в последнее время мы отдалились. Я не видела его несколько месяцев и… – Я снова рыдаю. – И это меня убивает, потому что у него в жизни творилось столько всякого дерьма, а меня рядом не было.

Крис вытирает мои слезы большим пальцем.

– Ты не должна винить себя за это.

– Но я виню, – шепчу я. – Я бы отговорила Халиля торговать наркотиками. И никто не называл бы его гангстером… Прости, что ничего тебе не рассказала. Я хотела, но все, кто знает, что я была тогда в машине, ходят вокруг меня на цыпочках. А ты относился ко мне как обычно. И это единственное, что держало меня на плаву.

Я на грани истерики. Крис берет меня за руку и тянет к себе на колени. Я сажусь на него верхом и, зарывшись лицом ему в плечо, рыдаю, как дитя-переросток. И вот его смокинг уже мокрый, а мой макияж испорчен. Ужас.

– Прости, – шепчет он, гладя меня по спине. – Я вел себя как задница.

– Да. Но ты моя задница.

– То есть по телику я разглядывал себя?..

Я зыркаю на него и с силой бью по руке. Крис хохочет, и от его смеха смеюсь и я.

– Ты меня понял! Ты – моя константа. И это самое главное.

– Самое главное. – Он улыбается.

Я касаюсь его щеки и позволяю своим губам заново познакомиться с его. Губы у Криса мягкие и безупречные и на вкус как фруктовый пунш. Он нежно кусает мою губу и отстраняется. Потом касается своим лбом моего и смотрит мне в глаза.

– Я люблю тебя.

«Я» наконец-то появилось. Ответ дается мне с легкостью.

– А я люблю тебя.

Кто-то громко стучит в окно, и мы вздрагиваем. Это Сэвен прижимается лицом к стеклу.

– Надеюсь, вы тут не дурью маетесь?

Лучший способ отбить желание – увидеть брата.

– Сэвен, отстань от них, – канючит Лейла у него за спиной. – Мы же шли потанцевать, забыл?

– Это подождет. Я должен убедиться, что он тут не кувыркается с моей сестрой.

– Прекрати заниматься идиотизмом, иначе сам не покувыркаешься! – фыркает Лейла.

– И пофиг. Старр, вылезай из машины. Я не шучу!

Крис смеется, уткнувшись в мое обнаженное плечо.

– Отец попросил его за тобой присматривать?

Зная папу…

– Наверное.

Крис целует меня в плечо, и его губы на секунду замирают на моей коже.

– Все хорошо?

В ответ я быстро его целую.

– Все хорошо.

– Отлично. А теперь пойдем потанцуем.

Едва мы выходим из машины, как Сэвен принимается орать на нас за то, что мы ушли с вечеринки, и грозится, что все расскажет папе.

– Если через девять месяцев из нее вылезет маленький Крис, у нас будут проблемы, чел! – кричит он, пока Лейла тянет его в клуб. М-да, позорище какое.

Внутри до сих пор гремит музыка. Крис принимается танцевать, но получается у него не «нэй-нэй», а «о боже, нет-нет», так что я еле сдерживаю смех. На танцполе к нам присоединяются Майя с Райаном и, глядя на кульбиты Криса, безмолвно спрашивают у меня, какого черта он творит. Я пожимаю плечами и делаю вид, что так и надо.

К концу песни Крис наклоняется ко мне, шепчет на ухо:

– Скоро вернусь. – И исчезает в толпе.

Я ничего не подозреваю до тех пор, пока не слышу его голос из колонок и не замечаю его возле диджея.

– Привет всем, – говорит он. – Полчаса назад мы с моей девушкой поссорились.

О боже. Он что, решил выставить на всеобщее обозрение наше грязное белье? Я опускаю взгляд на свои конверсы и закрываю лицо рукой.

– И я хочу спеть эту песню – нашу песню, – чтобы показать, как сильно тебя люблю и как много ты