Изумленный капитан - Леонтий Раковский

Анна Иоанновна однажды услышала из окна, как Юшкова складно рассказывала про попа и попадью, и взяла Юшкову к себе наверх, в покои.

– Здравствуйте, ваше императорское величество! – Юшкова припала к руке. – Как спали-почивали, матушка?

– Куку! – ответила любимым присловьем императрица. – Давай скорее умыться! А кофий готов?

– Готов!

Анна Иоанновна пошла умываться.

Не любила она этой процедуры – мылась наскоро, ровно архиерей среди собора: плеснуть на пальцы, вымыть глаза – и готово! Да к чему мыть-тереть лицо? Только лишние морщины нагонишь!

За кофеем сидела охотно. Пила обычно одна – герцог и герцогиня Бироны, без которых Анна Иоанновна не садилась за стол, в эту пору еще почивали. Сон у них у обоих был утренний. Пила кофе и слушала городские и дворцовые сплетни, которые рассказывала Юшкова: кто с кем поссорился, чья жена наставляет рога своему мужу, кто по ком вздыхает.

– Гайдук Карп Макаров повадился к прачке Аксинье. Вчера иду с галдарси, а он тут, под лестницей, ее тискает…

– А которая это Аксинья – ты ее мне покажи!

– Да вы ее, матушка, знаете! Лупоглазая такая…

– Молодая?

– Еще не старая – годов сорок пять, – ответила хитрая Юшкова, памятуя, что при императрице, которой было давно уже за сорок, надо остерегаться со старостью.

– А уж до чего фрейлина Менгден скучает по своем молодом Минихе, что уехадчи! Видать, невтерпеж бедной девке. Время-то весна на дворе. Лед на Неве не сегодня-завтра тронется…

– Хорошо, что вспомнила! Пойду напишу Семену Андреичу про Соймонова. Надо женить парня – извелся тоже…

Анна Иоанновна встала и направилась к себе в кабинет. На столе лежала почта – пакеты из Москвы. Анна Иоанновна взяла один. Сломала печать, развернула:

«Ведомость о присланных из Казанской губернии для определения в службу в Остзейские полки в солдаты и для ссылок в Рогервик в работу, Башкирцах и Татарах.

Отправлено из Казани февраля от 22 с капитаном Шураковым Башкирцев же и Татар 418 человек. Капитан Шураков явился с ними в Военной Конторе марта 31 числа и объявил, что из того числа померло в Казани 33 человека, будучи в пути – 238 да с прибытием его в Москву февраля с 5 по 28 померло 61.

За тем осталось 86 человек…»

– Эка беда, хватит их! Меньше нехристей будет! – швырнула она бумагу и не захотела смотреть остальные пакеты. Села писать Салтыкову.

Сейчас писала сама редко – все больше Эйхлер пишет. Отвыкла, даже рука дрожит. А сколько, бывало, бумаги измарывала, в Митаве сидя! Кому ни писала, чтобы только вспомнили, прислали лишний рубль!

«Надо прежде его поздравить. Прислал, ведь, письмо на праздники».

«Семен Андреевич.

Письмо ваше с поздравлением прошедшего праздника воскресения христова мы получили, и при сем поздравляю вас с наступающим праздником моей коронации и пребываю в милости.

11 апреля 1738 г. Анна».

Потом взялась за другое – о Соймонове:

«Семен Андреевич.

Сыщите воеводскую жену Кологривую и, призвав к себе, объявите, чтоб она отдала дочь свою за Дмитрия Соймонова, которой при дворе нашем служит гоф-фурьером, понеже он человек доброй, и мы его нашею милостию не оставим; однакож объявите ей о том не с принуждением, но как возможно резонами склонять.

Анна».

Анна Иоанновна задумалась. Что-то еще надо было написать, а что – вылетело из головы.

В это время где-то в дальних покоях сразмаху сильно хлопнули дверью – даже зазвенела хрустальными подвесками люстра. Это, значит, проснулись мальчики – Петруша и Карлуша. Баловники, императрицыны любимцы.

«Ах, да – о доме!» – вспомнила.

«Семен Андреевич.

По получении сего доведайтесь у жены Алексея Петровича Апраксина, желает ли она продать двор свой, который здесь имеет на реке Фонтанке; и ежели продает, то спросить вам о подлинной цене и нам репортовать немедленно. Однако приговори ей, чтоб она оной дом продала, понеже отец ее здесь с князем Куракиным почти договорился, чтоб ему продать. И пребываю неотменна в милости.

Анна».

Сложила все и позвонила. Вошел лакей.

– В Москву! Отослать немедля!

– Слушаю-с, ваше величество!

– Герцог уже вставши? – спросила Анна Иоанновна.

– Точно так, изволил встать.

– Меня никто не ждет?

– Ждут, ваше императорское величество. Господин тайный кабинет-секретарь с бумагами.

– Пусть входит!

В кабинет вошел секретарь императорского кабинета Иван Черкасов.

Остерман вот уже несколько месяцев страдал «судорогами в глазах». Злые языки говорили, что граф переменил болезнь – раньше все бывало жаловался на подагру – и что хитрый немец не явится во дворец до тех пор, пока Миних не заключит с турками мира. С болезнью Остермана кабинет не очень докучал императрице делами.

Черкасов подал для прочтения несколько докладов по разным пустяковым делам. Анна Иоанновна, не читая, написала на них обычное «опробуэца Анна» и глянула на секретаря:

– Все?

– Все, ваше императорское величество, – ответил, кланяясь, Черкасов и попятился задом к двери.

Заболела спина. Анна Иоанновна с отвращением бросила перо: «Ни черта эти архиатеры не ведают! Даром только деньги получают! Ни Санхец, ни Листрениус! Давали красный порошок доктора Шталя, божились, что как рукой снимет, – а какая от него польза? Может, правду говорит Аннушка Юшкова: лучше попробовать толченый изумруд пить в воде?»

– Ваше императорское величество, генерал Ушаков! – доложил лакей.

Анна Иоанновна выпрямилась. Позвала:

– Андрей Иванович!

– Я здесь, ваше императорское величество! – ответил из-за двери бас с хрипотцой.

В кабинет вошел высокий, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, еще очень бодрый человек.

– Здравия желаем, ваше величество! – целуя императрицыну руку, сказал Ушаков.

– Вот вы желаете здравия, а я все болею: поясница ломит, в ногу стреляет! – с досадой сказала Анна Иоанновна. – Ничего не поделаешь – старость! Куку!

– Ваше величество, какая ж это старость? Вам еще до старости далеко! – растянул свой и без того широкий рот Ушаков. – Я вдвое вас старше, а и то не почитаю себя стариком.

Анна Иоанновна немного повеселела.

– Значит, еще поживем?

– Поживем, ваше величество! – тряхнул париком Ушаков.

– Ну, с чем, граф?

– Объявилось одно дельце в Москве. Отставной капитан-поручик Александр Артемьев сын Возницын оставил православную веру, перешел в иудейский закон.

– Господи, твоя воля! Как же это он так? – повернулась в кресле Анна Иоанновна. – Погоди, Андрей Иванович, который же это Возницын? – наморщила она лоб.

– Был кавалергардом…

«Хорошо сделала, что расформировала их; хоть и просили тогда на царство, а ненадежное, все-таки, шляхетство это! Все им не так: сами лезут государством править. А теперь прародительская вера негожа», – думала она.

– Ну, что ж дальше? – спросила Анна Иоанновна.

– После расформирования кавалергардов определился во флот. Назначен на «Наталию»…

– Помню, помню, – перебила Анна Иоанновна. – Его сестра замужем была за покойным Иваном Синявиным. Тогда еще за этого Возницына Наум Синявин просил…

– И вот Возницын от великой милости вашей отказался…

– Подлец! – стукнула кулаком по столу Анна Иоанновна.

– Его из службы выключили, как изумленного…

– Изумленный? Мы его приведем в умиление! А, что, Андрей Иванович, совратили его или сам он? – спросила Анна Иоанновна.

– Совратил смоленский откупщик, жид Борух Глебов.

При упоминании о Смоленске кровь бросилась в лицо Анне Иоанновне. Сразу вспомнился бывший губернатор Черкасский, который тогда, пять лет назад, подсылал письма с шляхтичем смоленским Федором Милашевичем гольштинскому герцогу за рубеж.

– А что ж он, я чай, взят под караул, аль еще нет? – строго посмотрела на Ушакова императрица.

– Давно сидит в Москве, в Синодальной Канцелярии.

– Куку! – насмешливо отозвалась императрица. – Да попам покажи грош – они любого вора отпустят с миром! Возьми-ка ты, граф, все дело к себе! Этого богоотступника немедля привезть суда! И надо им разыскать накрепко!

* * *

Герцогиня Бирон встала и вышла из комнаты.

Лэди Рондо, не подымая глаз от вышивки, видела, как четыре фрейлины, сидевшие за пяльцами, сразу разогнулись и с облегчением вздохнули. Но продолжали сидеть тихо: в соседней комнате спала императрица, которая после обеда всегда ложилась отдохнуть.