Изумленный капитан - Леонтий Раковский

– Поправляюсь, а то, ведаешь, замучил меня живот, – сказал Андрюша.

– Да полно, ты здоров, чорт! Тебя и оглоблей не убьешь! – хлопнул Масальский по плечу товарища. – А знаешь, Андрюша, как я с доимочной командой в Рязань ездили. Вот-то потеха была! Рассказать тебе – со смеху помрешь! Как я воеводу в железа посадил, а дочка евоная пришла за батюшку просить. Ух, и девка, я тебе доложу! А бабы в Рязани – огонь!

Он говорил, а Дашков думал: «Надо бы поспешить к Саше, предупредить».

– Ну, князь, – сказал он, – я пойду, неколи мне. Надобно домой – поглядеть, как там у меня пашут!

Андрюша поднялся.

– Да погоди, успеешь! Никуда твоя пашня не убежит. В кои веки видимся – и посидеть не хочешь, – задерживал его Масальский. – Постой, я сейчас! – сказал он и выбежал из комнаты.

Андрюша сидел, не зная, как быть: уйти самому, или нет?

В прихожей кашлял солдат.

– Выпустит ли меня одного? И не обижу ль я этим князя, если уйду? Может, он за угощением пошел? – раздумывал Андрюша.

А князь Масальский все не возвращался. Слышно было, как он что-то кричал на дворе, бранился.

«Вот когда нашел по себе службу», – думал Андрюша, глядя в решетчатое оконце.

Наконец, Масальский вернулся.

– Прости, Андрюша, задержал тебя – дела много! Коли спешишь, поезжай себе с богом!

Андрюша встал.

– Так я на тебя надеюсь, князь! Будь другом!

– Для кого, а для Возницына – все сделаю! – весело ответил Масальский, провожая Андрюшу до крыльца.

Андрюша сел на лошадь и погнал во-всю к возницынскому московскому дому.

Разбрызгивая грязь, он подлетел к знакомой калитке.

Глазам Андрюши представилась ужасная картина: из калитки, со связанными назад руками, окруженный солдатами, шел Саша.

Андрюша соскочил с лошади и сделал было шаг к Возницыну.

– Сашенька!

Но косоглазый сержант оттолкнул его:

– Не лезь, ваше благородие!

Возницын как-то смущенно посмотрел на Андрюшу, кивнул ему головой и пошел по улице, высокий, нескладный.

Андрюша стоял, выпустив из рук поводья. Проголодавшаяся лошадь тянулась мягкими губами к молодой зеленой травке, пробившейся у забора.

V

Когда Возницына вывели со двора, он был уверен, что его ведут в Тайную Канцелярию или Сыскной Приказ у Москворецких ворот. Очевидно, кто-то донес, что Возницын притворяется безумным.

Возницын шел и соображал, чьих же рук это подлое дело.

Но Возницын ошибся – его почему-то привели в Синодальную Канцелярию.

«Может, вообще какое-нибудь недоразумение?» – обрадовался он.

В Синодальной Канцелярии их прихода не ждали. Когда они ввалились в небольшую комнату Канцелярии, лысый секретарь считывал с седым, сморщенным копиистом какую-то копию. Копиист читал по подлиннику:

«а протчего ее корпуса за женским оныя состоянием не осматривал. Архимандрит Африкан».

Секретарь в последний раз глянул на бумагу и хотел уже передать ее копиисту, но вдруг, увидев что-то, закричал:

– А для чего в одной подписал датум 2 мая, а другая промемория без датума?

Копиист только моргал глазами, даже не пытаясь оправдываться.

– Переписать заново!

Швырнув назад промеморию копиисту, лысый секретарь обернулся к вошедшим.

– Что надо? – спросил он, глядя вопросительно на всех.

– Из Тайной Канцелярии, господин секретарь, – ответил кривой сержант. – Привели колодника, капитан-поручика Возницына.

– А зачем он нам?

– Он совратился из православной веры в жидовский закон и хотел бежать за рубеж. Капитан князь Масальский велел схватить его, чтоб он не утек, и доставить вам. Дело подлежит Святейшему Синоду. Вот доношение! – ответил сержант, подавая бумагу.

Возницын слушал, не веря своим ушам.

Алена! Масальский!

Этого он не ждал.

Секретарь развернул бумагу и прочел вслух:

«Отставного капитана-поручика Александра Артемьича Возницына жены его Алены Ивановой дочери доношение…»

– Так, так, – сказал он, привычным глазом окидывая бумагу.

– Куль! – крикнул секретарь.

– Чего изволите? – вошел из передней старый, подслеповатый солдат.

– Возьми фузею! Отведешь в колодницкую избу!

Старик смотрел – перед ним стояло четверо служивых. Кого ж тут брать?

– Это косого, что ль? – кивнул он на сержанта.

– Нет, – сердито оборвал секретарь. – Исполняй, что тебе приказывают! Ступай!

Солдат, поняв, что попал впросак, поспешил уйти.

Секретарь написал расписку в приеме колодника и передал ее покрасневшему сержанту. Солдаты, стуча башмаками, выходили из Канцелярии. В дверях уже стоял с фузеей в руках старик.

– Морсочников, развяжи да обыщи, – обратился секретарь к худощавому канцеляристу, откидываясь на спинку стула.

Канцелярист сунул перо за ухо и подошел к Возницыну.

– Только нож, больше ничего в карманах нет, – сказал Морсочников, кладя на стул перед секретарем перочинный нож Возницына.

– А треуголку забыл? – напомнил секретарь.

Морсочников взял из рук Возницына треуголку.

– Ну, ваше благородие, – обратился к Возницыну лысый секретарь: – Придется вам поглядеть нашу обитель! Посиди денек-другой, поосмотрись! Я завтра займусь твоим делом и как-нибудь доложу преосвященному Вениамину.

Возницын молчал.

– Кто ж тебя кормить-то в нашей бедности будет? С женой ты ведь в ссоре! Неужто старозаконники из Немецкой слободы? – спросил секретарь, желая выведать, с кого ему придется брать посулы.

– У меня в Немецкой слободе никого нет, – буркнул Возницын.

– Подожди, авось кто-либо сыщется, кому ваше благородие дорог, – потирая руки, улыбался лысый секретарь.

По всей видимости, дело могло быть прибыльным!

«Неужели та стерва, – подумал Возницын о жене, – дозналась о Софье?»

Он даже похолодел от этой мысли.

«Только б Афонька успел добраться до Путятина!»

(Во время ареста Возницын успел шепнуть Афоньке несколько слов).

– Веди, Морсочников! Куль уже вон совсем спит, – сказал секретарь.

Морсочников пошел вперед. Возницын последовал за ним. Старик-солдат затарахтел фузеей – поспешал сзади.

* * *

Возницын шагнул через порог колодницкой избы и остановился – тяжелый, смрадный запах ударил в нос. Не было сил отойти от двери.

Глаза со свету пока-что не различали в полутьме ничего. Свет проникал в избу лишь через одно, забранное решеткой маленькое оконце. Оно светилось в противоположной стене под самым потолком.

Но через минуту глаза пригляделись. Возницын разобрал: большую часть избы занимали сплошные нары, они только немного не доходили до той стены, у которой стоял Возницын. Между нарами оставался свободный проход.

Вся небольшая, низкая изба была полным-полна колодников.

Возницын с удивлением увидел, что здесь помещаются вместе мужчины и женщины. Народ толкался в проходе, сидел и лежал всюду – на широких нарах и под ними, на заплеванном полу, черном от многолетней грязи.

На Возницына никто не обратил внимания – изба жила своей жизнью. Стоял шум, говор. Кто-то спорил, кто-то со свистом кашлял, кто-то смеялся и даже сквозь этот гам доносился чей-то храп – человек умудрился заснуть. В дальнем углу шла перебранка. Сверху, с нар, кричали:

– Мартынушка! Сынчишка ты боярский!

Снизу ему отвечали в тон:

– Погоди, доберусь до тебя – я те щеки выломаю! Я тобой потолок вытру!

Звенели кандалы.

Волей-неволей надо было и в этом аду находить себе какое-нибудь место. Кто знает, сколько дней и ночей придется прожить здесь, в ужасной, колодницкой избе!

Забираться в середину избы Возницыну не хотелось – и у двери было душно как в бане. Возницын огляделся.

В проходе толпился народ. Взгромоздясь на плечи товарища, какой-то колодник кричал в окошечко:

– Марфуша, не забудь винца! В говяжий пузырь налей и принеси!

Снизу колодника нетерпеливо дергали за ноги:

– Поговорил – и ладно! Дай другим!

Тут же, в проходе, пошатываясь, стоял пьяный обрюзгший поп. Он был в лаптях и короткой рясе. Поверх рясы висела епитрахиль. При каждом шаге поп наступал ногой на епитрахиль и чуть не падал. Он чертыхался и, отрыгивая, возглашал басом:

– Спаси, отче, добротою с пропою люди твоя!

Справа у стены расположились мужчина и женщина. Левая нога мужчины была скована с правой ногой женщины. Женщина сидела, расчесывая гребнем волосы; мужчина лежал набоку, обернувшись к своему соседу, и что-то рассказывал: