Крест - Сигрид Унсет

– Это правда! – Ноккве тоже не удержался от улыбки. – А ведь распря разгорелась по пустому делу: из-за двух простыней с кружевной прошвой и полотенца с голубой вышивкой – все про все оценено было в две марки медными деньгами. Но моя бабка убедила своего супруга, что он во что бы то ни стало должен получить этот скарб при разделе наследства, а Гюдрюн, дочь Ивара, потребовала того же от своего мужа. В конце концов Эрленд самочинно взял спорное имущество и спрятал в свой дорожный мешок, но Лавранс извлек его оттуда – он считал, что имеет больше прав, потому что Рагнфрид своими руками вышила эти вещи, когда еще до замужества жила в Сюндбю. Но Эрленд дознался об этом и дал деду пощечину, а тот схватил Эльдьярна в охапку, трижды ударил его оземь и при этом тряс рыцаря, словно пустой мешок. С тех пор они никогда не разговаривали друг с другом – и все из-за этой паршивой штуки… Она теперь хранится в сундуке у моей матери…

Епископ хохотал от души. Он отлично знал эту историйку, которая в свое время распотешила многих добрых людей: вот, мол, какую власть над своими мужьями забрали дочери Ивара. Но он добился того, чего хотел: лицо молодого человека смягчилось улыбкой, и настороженное, боязливое вьгражение исчезло на миг из прекрасных серо-голубых глаз. Господин Халвард расхохотался еще пуще.

– Ты ошибаешься, Никулаус, один раз они все же говорили друг с другом, и случилось это при мне. Дело было в Осло, во время рождественской пирушки за год до смерти королевы Эуфемии. Блаженной памяти король Хокон беседовал с Лаврансом – тот приехал на юг, чтобы приветствовать нашего повелителя и засвидетельствовать ему свою верность. Король сказал, что эта вражда между супругами двух сестер недостойна христиан и доблестных мужей. Тогда Лавранс подошел к Эрленду, который стоял поодаль с несколькими дружинниками, от всего сердца попросил у него прощения в том, что погорячился, и обещал прислать простыню и полотенце госпоже Гюдрюн с дружеским поклоном от ее брата и сестры. Эрленд ответил на это, что готов примириться с Лаврансом, если тот в присутствии свидетелей признает сам, что при разделе наследства их тестя вел себя как вор и грабитель. Тогда Лавранс круто повернулся и ушел – вот эта-то встреча двух зятьев Ивара Йеслинга и в самом деле была их последней встречей в здешнем мире, – заключил епископ и снова громко рассмеялся.

– А теперь слушай меня, Никулаус, сын Эрленда, – заговорил он вновь, положил одну руку на другую. – Не знаю, разумно ли столь поспешно призывать сюда твоего отца и выпускать на свободу этого Ульва, сына Халдора. Я думаю, что мать твоя должна подтвердить свою невинность, – ведь ее во всеуслышание обвинили в грехе. Как ты находишь, легко ли будет Кристин после того, что случилось найти женщин, которые согласятся подтвердить ее клятву?

Никулаус поднял глаза на епископа – в их взгляде отразились сомнение и страх.

– Все равно, повремени несколько дней, Никулаус! Твой отец и Ульв – чужаки в поселке, их здесь не любят, а Кристин и Яртрюд – обе родом из здешних мест, но Яртрюд выросла гораздо дальше на юге, а мать твою местные жители помнят еще ребенком. К тому же я чувствую, что окрестный люд не забыл Лавранса, сына Бьёргюльфа. Сдается мне, что они намеревались проучить твою мать за то, что она была, по их мнению, дурной дочерью, но, как видно, многие уже поняли, что оказывают плохую услугу отцу, возводя такую хулу на его дитя; они уже раскаиваются и досадуют на себя, а вскоре от всего сердца будут желать, чтобы Кристин смогла обелить себя. Тогда, может статься, и все обвинения Яртрюд против мужа рухнут сами собой. Иное дело, если ее супруг будет разгуливать на свободе и озлоблять против себя людей…

– Господин мой, – возразил Ноккве, взглянув в глаза епископу, – не гневайтесь, что я осмеливаюсь вам перечить, но мне это не по душе. Неужто мы не можем оказать никакой помощи нашему лучшему другу и родичу и не должны призвать сюда отца, чтобы он защитил нашу мать?..

– И все же я прошу тебя, сын мой, послушаться моего совета, – сказал епископ Халвард, – и не спешить вызывать сюда Эрленда, сына Никулауса. Но я прикажу составить письмо господину Сигюрду из Сюндбю, чтобы он безотлагательно явился ко мне… В чем дело? Что там еще такое? – Епископ встал и устремился на галерею.

Внизу, прижавшись к стене стабюра, Гэуте и Бьёргюльф, сыновья Эрленда, оборонялись от вооруженных слуг епископа. Как раз в ту минуту, когда епископ и Никулаус появились на галерее, Бьёргюльф сразил одного из них ударом секиры! Гэуте орудовал мечом. Какие-то крестьяне держали Ивара и Скюле, другие уносили в сторону раненого. Отец Сульмюнд стоял поодаль, кровь ручьем текла у него из носа и изо рта.

– Остановитесь! – крикнул господин Халвард. – Сейчас же бросьте оружие, сыновья Эрленда… – Он спустился во двор и подошел к юношам, которые немедленно повиновались его приказанию. – Что случилось?

Отец Сульмюнд шагнул вперед, поклонился и сказал:

– Досточтимый отец, Гэуте, сын Эрленда, совершил святотатство и, как вы сами изволите видеть, поднял руку на меня, своего приходского священника.

Тогда из толпы выступил пожилой крестьянин и, отдав поклон епископу, заявил:

– Досточтимый отец, священник жестоко насмехался над парнем. Он в таких словах говорил о его матери, что было бы диковинно, кабы Гэуте безропотно стерпел это поношение.

– Помолчи, святой отец… Я не могу слушать двоих разом, – сурово молвил господин Халвард. А ты, Улав, сын Тронда, продолжай.

Улав, сын Тронда, сказал:

– Священник все время осыпал оскорблениями сыновей Эрленда, но Бьёргюльф и Гэуте отвечали ему, не теряя хладнокровия. Между прочим, Гэуте сказал – и каждый из нас может это подтвердить, – что Кристин навещала своего супруга в Довре прошлым летом и там-то и зачала горемычного младенца, из-за которого разгорелся весь сыр-бор. Но тут священник заявил, что-де хозяева в Йорюндгорде всегда отличались слишком большой ученостью и что Кристин, без сомнения, читала притчу о царе Давиде и Вирсавии, – и, может статься, Эрленд, сын Никулауса, окажется таким же простофилей, как рыцарь Урия.

Лицо епископа побагровело так, что сделалось почти одного цвета с его мантией, черные глаза его метали искры. Он смерил взглядом отца Сульмюнда, но даже не удостоил его обращением.

– Известно ли тебе, Гэуте, сын Эрленда, что за этот твой поступок ты должен быть отлучен от церкви? – спросил господин Халвард. Затем он приказал, чтобы сыновей Эрленда отвели домой, в Йорюндгорд; двух своих слуг и четырех крестьян, которых епископ сам выбрал из наиболее почтенных и достойных доверия прихожан, он послал с ними в качестве четырех стражей.

– Ты тоже ступай с ними, Никулаус, – обратился он к Ноккве, – и пока ничего не предпринимай. Твои братья не помогли делу своей матери, но я понимаю, что их злонамеренно подстрекали к ссоре.

Однако в глубине души хамарский епископ находил, что сыновья Кристин едва ли не повредили ее делу. Он видел, что многие жители уже готовы отнестись к хозяйке Йорюндгорда совсем иначе, чем утром, когда она переполнила чащу их терпения, явившись в церковь с Ульвом, сыном Халдора, чтобы он подвел ее сына под епископское благословение. Так был настроен, между прочим, и Колбейн, сын Йона, – его-то епископ Халвард и поставил начальником над теми, кому было приказано охранять сыновей Эрленда.

Ноккве первым вошел в верхнюю горницу, где Кристин сидела на краю кровати Лавранса, прижав к груди младшего сына. Юноша рассказал матери обо всем случившемся, но при этом особенно упирал на то, что епископ считает ее невиновной и что, сверх того, по мнению господина Халварда сыновей Эрленда злонамеренно подстрекали к ссоре. Однако Ноккве отсоветовал матери самой искать встречи с епископом.

Тем временем в горницу ввели четырех братьев. Мать посмотрела на них: странное выражение было на ее бледном лице. Опять в эту минуту глубокого отчаянии и страха у нее перехватило дыхание от какого-то незнакомого чувства. Однако она спокойно сказала Гэуте:

– Ты дурно поступил, сын мой… Худую честь оказал ты мечу Лавранса, обнажив его против мужиков, которые переносят сплетни…

– Я обнажил его сначала против оруженосцев епископа, – гневно возразил Гэуте. – Но что правда, то правда: худая честь нашему деду, что внукам его пришлось взяться за оружие из-за такого дела…

Кристин посмотрела на сына. И тут же отвернулась. Хотя его слова причинили ей жгучую боль, она не могла сдержать улыбку. «Так в младенчестве дитя кусает грудь своей матери», – подумала она.

– Матушка, – сказал Ноккве. – Я думаю, вам лучше теперь уйти и взять с собой Мюнана… Не оставляйте его одного, покуда он не успокоится, – добавил он тише. – Не выпускайте его из дома, чтобы он не заметил, что братья его сидят под стражей.

Кристин встала.

– Сыны мои… Если вы не посчитаете вашу мать недостойной… поцелуйте меня, прежде чем я выйду отсюда.