Бестиарий спального района - Юрий Райн

Значит, закрыли «Коровку». Изверги.

Горе-то какое. Ему, жировику, остаться без крова да без харча – самое настоящее горе. Горькое. Да не простому жировику. Простые, они в домах живут, с людьми, при кухнях ошиваются. Черная кость, питаются чем ни попадя. Кому, конечно, и повезет, хорошо кормятся, только такое редко случается. В большинстве – перебиваются не пойми чем. И довольны. Тьфу.

Он-то, Андрейка, не чета им – потомственный жировик-харчевник. Некоторые предпочитали говорить «трактирник», иные вообще язык ломали – «корчмарник», а он придерживался старого слова: «харчевник». «Наш род, – лицо жировика сделалось важным, – уж сколько веков при харчевнях. Еще с царя того окаянного… как же его… а, да ладно! Мы, – Андрейка выпрямил спину, – лучшие. Соль среди жировиков. Вон, – сказал он себе, – как я ловко устроился: испохабили людишки кафе-мороженое, где прежде обретался, сломали все, сделали дискотеку-ногодрыгалку – так нашел же «Коровку» эту. Все, что правильному жировику нужно, тут есть… вернее, было. Ну а побаловать себя – пивной ларек неподалеку».

Андрейка скривился. У-у, сосед… Это надо же – пивной ларек для жилья выбрать! Позорище, право слово! А уж пиво у него – страх один, а не пиво…

«Я не таков, – гордо сказал себе жировичок, подняв голову. – И нечего рассиживаться, выбираться пора. Не бомжевать же, в самом-то деле! Годы не те».

Андрейка поднялся, прошлепал в угол палатки, кряхтя нагнулся, подцепил пальцами потайную досочку – хорошая такая досочка, сломанная, а словно целая, – откинул ее, потом, отдуваясь, выкатил из обнажившейся дырки крупный корявый камень, окинул последний раз взглядом свое бывшее жилище, горестно вздохнул и полез головой вперед в отверстие.

Лез неловко, весь извозился, однако вылез. Встал на ноги, огляделся – ничего опасного, – отряхнулся, обошел палатку. Так и есть: стоит наглухо заколоченная. Даже вывеску «Коровка. Молочные продукты» и ту сняли.

Эх. Жировичок утер предательски набежавшую слезу, повернулся к домику спиной и потрусил куда глаза глядят.

Глаза глядели поначалу в сторону Варфоломейкиного ларька. «Нет, – твердо сказал себе Андрейка, – ноги моей там не будет, покуда жучило этот не повинится. За пиво кислое, за сухарики заплесневелые, за насмешки. Пить, мол, не умеешь… Киселем обзывался, и еще жиртрестом».

К тому же ларек еще работает об эту пору, а Варфоломейка, стало быть, либо дрыхнет, либо, скорее всего, подслушивает, что там мужики болтают. Глупостей набирается.

Мужики-то ладно, Андрейку им не увидеть. Мало каши ели. Правда, почуять могут, прислушиваться начнут, ежели он шебуршиться станет – а как не шебуршиться? Всегда оно так… Дальше, глядишь, ругань пойдет, ссоры. До драки дойти может, под горячую-то руку. А оно ни к чему. Жировик, как и всякий домовик, ссор не уважает, нет. В доме, в каком ни на есть, тишь да гладь – вот это домовика дело и мечта. И ему хорошо, и тем, кто в доме живет да в дом приходит, тоже неплохо. Поозорничать немного – без этого никак, но ведь только ночью глухой, когда спят все.

Так что – нет. К тому же собаки там еще. Много их всегда по вечернему-то времени. Эти и Андрейку видят, и кого хочешь. А уж чуют как! И злые, и-и-и… Коты, они добрее, да нету там котов.

«Нет, – мысленно повторил Андрейка, сглотнув слюну. – Не пойду. Надо чего другого поискать».

Он взобрался на пристроенное к большому дому крыльцо с железными перилами и призадумался. Раньше эти ступеньки вели в крохотный магазинчик, никем из собратьев не занятый. Случалось сюда наведываться, как же. В поисках разнообразия, бывало, заглянешь, под прилавок протиснешься, карамельку позаимствуешь полакомиться или пастилку. И ходу, пока покупатели не перебранились – между собой ли, с продавщицей ли Любаней.

Теперь не то – теперь тут эту сделали… палихмастерскую… Андрейка сплюнул – вот же слова новые удумывают, на таком словечке рот скривишь, да так и останется. Раньше лучше было – цирульня, и все дела.

Ну, как бы оно ни звалось, делать здесь совсем нечего. Просочиться-то легко, да не одеколон же пить.

А пить хочется. И покушать тоже.

Так. Вон там, через двор, магазинчик, за ним еще один. Только в той стороне страшно очень. Там такая мымра старая живет, что даже аппетит пропадает, как вспомнишь. В допрежние времена мымра эта, сказывают, коров жизни лишала. Так, говорят, и прозывалась: Коровья Смерть. Раздерет буренку на мелкие кусочки, кусочки эти вокруг себя разбросает, сама вся в кровище, и поет-пляшет. Брр… Коровка-то, она же ведь полезная, безобидная, безответная. Молочко дает, из молочка – все самое лучшее делают. А глаза какие у ней, у коровки-то! И ее, кормилицу, вот этак… Аж слезы подступают, как подумаешь. И страшно, само собой.

Конечно, редко когда свои своих обижают. А эта – вроде как своя… ну, не чужая… Да ведь это как посмотреть: тут из своих такие, бывает, шастают, что уж лучше людям довериться, хоть и глупы они, и грубы, и бесчувственны вовсе.

Может, конечно, и врут про мымру, станется с болтунов. А все одно – боязно. Нашему брату в ту сторону ходу нет.

Значит, обратно, откуда пришел; пройти мимо разоренной «Коровки» – глаза снова увлажнились, – потом свернуть направо, во дворы; а там что у нас? Там, вдоль стеночек, хоронясь от собак, по узкой дорожке, мимо детского сада, мимо школы, и еще мимо другой школы, да еще мимо другого детского сада – на главную площадь.

Ох, как в пузе забурчало! Зря про детские садики вспомнил, так и совсем расклеиться недолго. Ведь не в бурчании этом суть – Андрейка помотал головой, – да чтоб он, честный жировик, у детишек кашку воровал, да не бывать такому… Ну, по озорству, по незрелости своей, давно уж – забрел как-то ночью в садик… На кухню пробрался… Пахло там нехорошо – сильно пригоревшей запеканкой пахло, на маргарине, а все одно тронуло его тогда, аж по́том прошибло. Думал – хоть крошечку попробую, да не удалось: ничего, шаром покати. Видать, нянечки все подчистую подобрали.

Детишки – это святое, почище коровок. Своих вот нет у Андрейки, а как хочется! Да куда ж ему теперь, бездомному-то…

Ладно, некогда разнюниваться. Стало быть, на главную площадь, а там придумаем что-нибудь.

Жировичок встряхнулся, больно ударившись при этом о перила, и двинулся по намеченному пути.

* * *

Надобно тут сказать, что мелкая нечисть, вроде тех же жировиков, как правило, способна рассчитывать будущее либо на ближайшие три минуты, редко на пять, либо уж на век-другой вперед. Все, что посередке, от ее внимания обычно ускользает, теряется в красиво клубящемся тумане. Видно, поэтому и мелкой нечисти этой в наших краях больше, чем в других землях. Впрочем, и жить у нас куда интереснее, чем где бы то ни было.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});