Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

хватает. Но мне не хотелось, чтобы Авдеев долго ожидал меня — пусть лучше инженер или начальник цеха посидят в приемной, чем рабочий. Ладно, уж если так получилось, может, оно и к лучшему — все станет на свои места.

Вспомнилось, как десять лет назад Авдеев напросился, чтобы его выбрали председателем жилищной комиссии на СБО. Город только-только начинал строиться, закладывали первые дома, из-за каждой квартиры шел бой — все имели практически одинаковые основания претендовать на жилье, и у меня иногда мелькала еретическая мысль: не легче ли решить вопрос простой жеребьевкой? Можно себе представить, какие грозовые разряды скрещивались над жилищной комиссией — как бы она ни мудрила, обиженных все равно оказывалось больше, чем довольных. А тут Авдеев, можно сказать, сам напрашивается сесть на эту раскаленную сковородку. Или задумал поскорее решить квартирный вопрос? Авдеев, видно, почувствовал мои сомнения и с пафосом произнес: «У меня личный дом в Передовом, в пятнадцати километрах отсюда. И койка в общежитии. Так что корысти никакой не имею». Потом это заявление он повторял на заседании жилищной комиссии всякий раз, прежде чем приступить к решению вопроса. «Личный дом», о котором так торжественно упоминал Авдеев, представлял собой деревянную избу, без удобств, где, кроме самого Авдеева, жили мать и сестра; ездить в поселок Передовой было неудобно, только на попутных, поэтому каждый, кто знал обстоятельства дела, не мог удержаться от усмешки… Так за Геннадием и закрепилось это прозвище — Личный Дом.

Авдеев вошел в кабинет по-хозяйски — несколько раз он бывал у меня в приемные дни. Странный это был проситель — хлопотал не за себя, а за других, притом не из корыстных соображений, как тоже иногда бывает, а только из чувства справедливости. Я вышел из-за стола, встретил Авдеева у дверей. Только сейчас заметил, что за последние годы его рыжеватые волосы полысели со лба, отчего голова стала казаться еще более круглой, а на лице заметнее выделялись хитрые белесые глазки.

Оба кресла у приставного столика были заняты. Если Авдеева посадить отдельно от Кандыбы и Черепанова, это будет выглядеть неловко, получится, будто я обособляю его. Поэтому подошел к столу для заседаний, отодвинул стулья, сел рядом с Личным Домом. Разговор вроде бы приватный, но в то же время секретов особых у нас нет — пусть слушают, кому интересно.

Геннадию пришлось сесть спиной к Черепанову, и он оглянулся смущенно, заерзал на стуле.

— Ну, Гена, как дела? — поинтересовался я, вытащил пачку сигарет, которые держал специально для посетителей. — Закуривай… Извини, что потревожил, но тут ЧП на комбинате. Вернее, на станции. Как же это ты?

Авдеев пожал плечами:

— О чем вы, Игорь Сергеевич?

Черепанов с шумом отодвинул кресло, подошел к столу, сел напротив Личного Дома:

— Брось дурочку из себя строить! Можешь не темнить, мы уже все знаем.

«Что он лезет? — подумал я с раздражением. — Сейчас все испортит. И вообще слишком по-хозяйски чувствует себя в чужом кабинете». Я хотел осадить Черепанова, но подумал, что устраивать сейчас перепалку ни к чему.

— А знаете, — запальчиво ответил Авдеев, — чего тогда спрашиваете?

— Ну, Авдеев, — стукнул Вадим кулаком по столу, — Ты допрыгаешься!

— Вы кулачки поберегите. Стол твердый.

Я решил вмешаться и объяснил Авдееву, в чем подозревают комбинат. Он развел руками:

— Товарищ Черепанов уже все выяснил. К чему меня спрашивать!

Вадим побагровел.

— Кустарь-одиночка! Доигрался со своими фокусами!

Мне не понравился тон Черепанова. И еще раз подумал: ох, как не хватает здесь секретаря парткома. Тугой завязывается узелок!

— Геннадий, — сказал я. — Главный инженер погорячился. Тут не суд, и я не прокурор. Но посуди сам: погибла рыба. Вина так или иначе падает на тебя.

— Я не виноват, — твердо сказал Авдеев.

— Точно? — с надеждой спросил я.

— Вы все равно не верите.

— Верю.

— Ну, а он, — Авдеев показал головой в сторону Вадима, — не верит.

Я замолчал, не зная, что ответить. Вообще-то пора прекратить этот перекрестный допрос, лучше поговорить с Авдеевым наедине. Но на всякий случай решил пустить пробный шар — выяснить, что знает Вадим о происшествии с рыбой.

— Гена, — сказал я проникновенным голосом, — все мы волнуемся. И Вадим Николаевич тоже. Он уже побывал с утра на станции, пытался выяснить, что случилось…

Я посмотрел испытующе на Черепанова. У того дрогнула верхняя губа, он напрягся, подобрался, но больше ничем не выдал себя, не подтвердил моих слов, но и не опроверг. Вот прекрасный пример — как следует держать себя!

— Сейчас мне надо срочно ехать, — схитрил я, — а ты позвони вечером. Знаешь телефон? — Давать свою визитную карточку мне показалось неудобно, претенциозно, и я размашисто записал телефоны на листочке бумаги, протянул Авдееву. — Только обязательно позвони!

По тому, как враждебно поглядывали друг на друга Черепанов и Авдеев, я чувствовал, что не самая удачная сложилась обстановочка для доверительного разговора с Личным Домом. Наверное, именно потому он с таким упорством и не отвечал на мой вопрос. А вдруг, мелькнула у меня надежда, Авдеев действительно не виноват в случившемся? Почему я должен верить именно Плешакову, которого знаю довольно слабо, и не верить Геннадию, с кем, слава богу, несколько лет работал вместе? Меня могли пустить и по ложному следу — мол, пока комиссия во всем разберется, я доверюсь готовой и удобной версии.

Словом, есть над чем задуматься… Ну, а теперь, хочешь не хочешь, надо продолжать начатую игру, выматываться из собственного кабинета. Иначе как объяснить Черепанову, почему я не стал разговаривать при нем с Личным Домом? Можно было бы, конечно, и по-другому: прямо сказать Вадиму, чтобы удалился, занялся, кстати, общественно полезным делом, но я на это не способен. Так что приходится расплачиваться за хорошее воспитание.

Кандыба вопросительно смотрел на меня. Ему-то что неясно? Ах, да. Дом культуры. Хотя все тысячу раз говорено-обговорено, у него один ответ — нет фондов. Надо звать управляющего трестом, нажимать через министерство, горком, обком…

Я полистал еженедельник, назначил совещание на вторник и, чувствуя себя крайне глупо, вышел