Трибунал для судьи - Вячеслав Денисов

– Ничего, ничего! – рубил ладонью воздух, шагая по коридору, Пащенко. – Ничего! Он парень крепкий, у нас в команде защитником играл! Ты помнишь, Струге, как он играл?! Ага! Всем бы так играть! Нападающих с поля сносил, только свист стоял! Ничего, все нормально будет…

Мы уже два часа находились в больнице вместе с Мариной – женой Пермякова. Только она, в отличие от нас, сидела на этой кушетке уже сутки. Мы принесли ей сок и вареную курицу с хлебом, но пакет так и остался стоять под кушеткой. Она молчала и глазами, полными слез, смотрела на дверь палаты. Там резали и шили ее мужа… За два часа она не сказала ни единого слова и ни разу не пошевелилась. Она сидела, словно изваяние. Дети были отправлены к бабушке и ничего не знали о случившемся. И сейчас Марина была совершенно одна. Понимая это, мы говорили безостановочно, пытаясь заполнить мучительные паузы словами поддержки и даже шутками. Только шутки получались какими-то стеклянными. Как эта дверь, за которой уже третий час шла вторая для Пермякова операция…

Когда, наконец, из палаты стали выходить хирург, в насквозь пропитанном потом халате и ассистенты, нас кто-то словно лишил дара речи. Каждый из нас боялся произнести фразу – «Как он?».

– Как?.. – выдавил Вадим.

Врач подошел к Марине и взял ее за локоть. Однако встать она не могла. Силы она потеряла еще сутки назад, когда мы сообщили ей о муже. Поняв, что она не встанет, я вскочил с кушетки, освободив для хирурга место.

– Не волнуйтесь. Это всегда глупо звучит в наших устах, но – не волнуйтесь. Сейчас у него стабильное состояние. Через день он придет в себя и станет снова набирать здоровье. Но на месяц ему у нас придется остаться.

Марина беззвучно зарыдала.

Все! Ее нужно везти домой.

– Мы ее к сестре Пермякова отвезем, – решил Пащенко.

Рольф едва не сошел с ума, увидев мое приближение к калитке. За те дни, пока я его не видел, он словно вырос! Вылизывая мое лицо, стараясь, чтобы не осталось ни одного «необработанного» участка, он скулил и яростно махал хвостом.

Проводив Марину в дом, сестра Пермякова вернулась на улицу:

– Горе с ним! Кошку подрал и нашу, и соседскую. Никого в ограду не пускает. Лает и рычит, как Цербер! И не ест ничего! Ты, Антон, хоть покорми его!

Домашние щи со свининой – не самый лучший корм для немецкой овчарки. Свинина моему псу вообще противопоказана. Но больше ничего не было, а из-за Марины я не стал просить Вадима остановиться и купить корм. Но Рольфу было невдомек, что ему противопоказано, а что назначено! Суп изчезал из кастрюли в его пасть, как вода в помпу. Вылизывая уже блестящую кастрюлю, он долго не мог успокоиться и гонял ее мордой по всему двору. Поняв, что больше ничего не дадут, пес опять вернулся ко мне показывать свою преданность. Я ввел его в дом и заставил повалиться на пол. В течение четверти часа, несмотря на яростное сопротивление, я копался в его шерсти. Искал родинки, шрамы и другие приметы, которые именуются «особыми». Искал бросающиеся в глаза метки, посредством которых Рольф мог быть причислен к знатному семейству Штефаниц. Ничего, кроме царапин от зубов пса на своих руках, к моменту окончания осмотра я не обнаружил. Как же Виолетта выделяет его среди прочих собак?!

Мы задержались в доме до вечера. Едва темнота стала опускаться на деревню, мы засобирались. Разговаривать о человеке, который стрелял в Пермякова, в присутствии близких ему людей было бы противоестественно, поэтому о Ступицыне в тот день не прозвучало ни слова. Однако едва «Волга» покинула ограду дома, нас с прокурором словно прорвало:

– Где сейчас этот урод может тариться?!

– Из города путь ему заказан, – как бы направляя разговор в нужное русло, заметил я. – Его «ждут» на всех дорогах, ведущих из города. Кстати, он женат?

– Нет, – покривился Вадим. – Я узнавал.

– Ступицын может затаиться в квартире любой своей хорошей знакомой. Их у него, наверняка, не перечесть. Ладный на вид мужик, я бы даже сказал – секс-символ терновского ГУВД. К таким бабы липнут, как на гов… Как на мед.

– Хорошая версия, – похвалил Пащенко. – Осталось узнать адреса всех прилипших к нему баб.

Вынув из кармана телефон, он зубами вытащил антенну и набрал номер.

– Александр Владимирович? Привет, это Пащенко. Будь на месте. Мы сейчас подъедем.

Вадим что-то бормотал, проклиная пробки и бестолковых юнцов за рулем, а у меня в голове как надоевшая мелодия песни вертелась фраза Гурова: «Если бы он слушал меня каждый раз, то я бы не парил сейчас зад на шконаре, да и он по шалашам бы не ныкался…»

Что это за фраза такая – «по шалашам»? Совсем не в духе братка. Он должен был сказать – «по норам», «по хазам», но никак не «по шалашам». Я спросил об этом Пащенко.

– Просто Вадик Гуров решил применить аллегорию, – объяснил он. – Они на допросах и не такое поют. Мне неделю назад такой же ухарь выдал: «Дело не в том, чтобы быстро бегать, а чтобы выбежать пораньше».

– Образованный ухарь, – заметил я. – С творчеством Франсуа Рабле знаком.

– Серьезно, что ли?! – наморщил лоб Пащенко. Покачав головой, добавил: – Наверное, Ступицын тоже его почитывает. Куда ни приедешь – он уже убежал. Кстати, кто такой Франсуа Рабле?

Земцов, как и обещал, был на месте. Протягивая для приветствия руку, он второй уже вынимал кружки под чай. После традиционных вопросов-ответов, необходимых для «протокола», Александр сообщил:

– Все «плывут», как мыло по стеклу.

Показания задержанных и находящихся в СИЗО братков полностью подтверждали показания на допросе Гурова. Однако ни один из них не обмолвился даже словом о связи Гурона и Ступицына с Лукиным. Скорее всего, эти моменты оставались вне поля зрения рядовой гвардии. Бумажки складываются – к допросу – допрос.

Тем не менее, пора переходить к главному.

– Саша, у тебя в конторе засела крыса. – Прикурив, Пащенко бросил пачку на стол. – И эта крыса довольно успешно «сливает» всю информацию о наших движениях Ступицыну.

– Откуда известно, что – у меня?

– Гурон покаялся.

Земцов отвернулся к окну и прищурился от солнечного света. Признавать такой факт для начальника всегда трудно. Обычно в таких случаях, когда информацией владеет сама структура, предатели убираются без шума и лишней огласки. Сначала – увольнение «по статье», чтобы не было возможности для восстановления, а потом сама система его «хлопает» уже не как своего коллегу, а как совершенно постороннего гражданина. И волки сыты, и овцы целы. И справедливость восстановлена, и позорная ударная волна мимо прошла. Когда же в структуру информация о предательстве проникает извне, скандала не миновать.

– Ты вспомни: как только мы с точностью до ста процентов узнаем о местонахождении Гурона и Ступицына, у нас происходит прокол. Постоянно опаздываем на десять-пятнадцать минут. Все это время я работал с тобой. Значит, информатор среди твоих людей. Именно – твоих, а не из другого подразделения. – Допив чай, я поставил кружку на стол. – У тебя их не так много. Макс и еще четверо.

– Макс исключен. Все время он был со мной и никому не звонил.

Земцов растер лицо руками и пригладил усы:

– Мы вот что сделаем… Номер мобильного телефона Ступицына знаешь?

Я назвал, но предупредил, что теперь это не имеет никакого значения. Ступицын этим телефоном после моего звонка пользоваться уже никогда не будет.

– Вот как раз это, действительно, не имеет никакого значения.

Он набрал номер и, не поднимая трубки, нажал на «spiker».

– Сотовая компания «БиЛайн». Добрый день.

– Мне нужен начальник Службы безопасности. – Земцов смотрел на телефон, словно на его дисплее должно было появиться лицо.

– Одну секунду. Соединяю.

Выслушав первую часть гимна США в электронной версии, мы отшатнулись от телефона – настолько громким был крик «Слушаю!!!».

– Ты что так орешь, Герман?! – возмутился оглушенный Земцов.

– Совещание провожу! Слушаю тебя, Саша.

– Герман, я тебе сейчас дам номер телефона, который подключен к вашей конторе. Срочно подними мне распечатку за этот месяц и все до единого номера, что набирались с этого номера или поступали на него, продиктуй мне в трубку.

– Саша, у меня…

– Бегом, – тихо произнес Земцов. – Я перезвоню ровно через пять минут.

Назвав номер телефона Ступицына, он положил трубку и пояснил:

– Раньше парень в уголовке областной работал. Сейчас на «Мерседесе» ездит и костюмы каждый день меняет. Уйду на пенсию – тоже нэпманом стану.

В голове не переставала нудно прокручиваться фраза, сгоряча сказанная Гуроном. Я поделился муками с Земцовым.

– Шалашах? – удивился он. – «Шалаши» – это новый микрорайон.

Черт! Гуров имел в виду не «шалаши», а – «Шалаши»! По произношению некоторых имен собственных невозможно понять, что под этим подразумевается на самом деле! Трехэтажные коттеджи, напоминающие своей формой шалаши. С сауной, двумя санузлами и шестью комнатами. Каждый дом – на два хозяина. Вот что такое «Шалаши»! Это микрорайон, сданный в эксплуатацию в начале прошедшей осени! Вот тебе и аллегория, товарищ Пащенко…