Ватерлиния (сборник) - Александр Громов

Пока было ясно только одно: внешне Джильда не придает большого значения инциденту: рядовое происшествие, сколько их было, сколько еще будет…

Так ли уж она безразлична на самом деле? Ее капсула, ее подчиненный, а за здорово живешь терять людей в мирное время – дурной тон. А может, у лейтенанта Альвело просто-напросто чересчур шустрое воображение?

Черта с два, подумал он.

За переборкой шумели – наверно, небольшая компания умудренных жизнью старослужащих, дойдя до нужного градуса в баре и разумно решив не мозолить глаза полицейскому патрулю, добирала кондицию в жилом отсеке, под треск разрываемых на груди фуфаек перечисляя свои заслуги, считаясь рейдами и ранами и сетуя на несправедливость судьбы. Драки пока не было.

Филипп, морщась, перевернулся на другой бок. Жив – и хорошо, верно сказано. И тут надо очень крепко подумать, прежде чем начинать трепыхаться, – опасно лезть в игры тех, кто сильнее тебя. Если быть уверенным, что бросили подыхать в первый и последний раз, еще можно простить, можно успокоиться… Да и безопаснее. Но кто даст такую уверенность?

«Узнаю, – сказал он себе. – Расшибусь, а узнаю, кто это сделал и почему. И кто приказал. А тогда – помогай им бог».

* * *

Только это я решил, что прощать не стану, как голова моя холодной сделалась и озноб прошел. Ну, я это дело по себе хорошо знаю: покуда колеблешься – мучаешься, а как решил – неважно что, но твердо – сразу гора с плеч и глупые мысли побоку. Тут как в капсуле: думать надо, правильным рефлексам не мешать еще больше надо, а задумываться вредно. Тех, кто шибко задумывался, давно в Вихревом поясе дочиста разъело, мир их раствору.

Разложил я в голове вопросы по полочкам – вспухли мозги, сил нет. Старые вопросы без ответа – а тут здрасьте, новые лезут. Ворочаюсь, заснуть не могу.

Во-первых, кроме этого глиста Андерса, меня до сих пор никто толком не выслушал, даже Джильда, а я-то думал – минуты свободной не будет, только успевай давать объяснения да расписывай патрулирование по минутам. Ну, это, может, мне еще предстоит, не сегодня, так завтра. А зачем меня в таком случае везли сюда сломя голову? Это во-вторых. Ради того, чтобы Джильда меня трахнула?

Допустим, ради ментоскопирования. Может, потому и не вызвали до сих пор пред ясны очи. Это в-третьих. И то сказать, ментоскопирование вышло какое-то странное: минут двадцать в кресле мурыжили. Чего ради? Я в Центре на Сумбаве был знаком с одним мозгокопом, так он мне говорил, что для снятия ментограммы любой глубины нужны секунды, будь ты хоть гений, хоть последний кретин – аппаратуре без разницы. И еще тот долговязый шпак, мимо которого я прошел на посадочной палубе, как-то странно на меня посмотрел, вроде бы и неспроста… И вроде бы я его видел раньше пару раз. Он-то кто?

Петра я нашел на следующий день. В ремонтных доках Поплавка вахтовая карусель: сутки маешься – сутки твои, а иной раз и двое суток отдыха перепадут. Петр уставший, только-только вахту сдал, под душем отмылся, осталось стопку-другую на грудь принять или, может, еще девку поискать, какую почище, а потом выгнать стерву и баиньки. Я тоже не лучше: полночи кувыркания с Джильдой сказываются, и кошмары замучили, почти не спал. Снилось мне, будто Поплавок наш – не конус на полусфере, а вовсе куб, вдобавок куда меньших размеров, и в том кубе такая резня идет, что волосы дыбом. Потом кошмар пошел по нарастающей, да так, что я даже досматривать не захотел, проснулся в такой тоске, что хоть вой по-собачьи. На луну бы завыл – да нет луны у Капли. Поспишь с такими снами.

Петр и живет тут, возле доков, седьмая палуба ниже ватерлинии. Меня увидел – обрадовался.

– Живой? Тут говорили: пропал ты.

– Не надейся, – смеюсь. – Кто бы тебя поил? – И достаю из-под кителя ее, родимую, контрабандную, втридорога купленную. По земным меркам, то еще пойло, конечно. Однако никто пока не умер.

Петр с готовностью достает вторую. Ну, раз такое дело, в бар идти незачем.

– Ну, за твое возвращение, – говорит. – Повезло тебе. Удачных всплытий!

Я чуть было и ему того же не пожелал. А какие у ремонтника всплытия? Какие погружения? Обидится ведь, а это не по мне. Кто Петра обидит, того я сам обижу, не откладывая.

Уговорили мы одну бутылку, вторую уговариваем. Петр любимым делом занят: жалуется на жизнь, и глаза тоскливые, как у нищего. Про последнюю свою девку изложил в подробностях: «Холодно в том трюме, как в леднике, сто лет не чищено, отовсюду капает, сталактиты наросли, женщина подо мной ледяная, пуп на пуп не попадает» и «колготки я ей сгоряча пробил, а трусов там и не было» – а дальше, понятное дело, про свою Анну и про то, какой он подлец и какое мерзкое насекомое. Чем дольше он служит на Капле, тем охотнее впадает в меланхолию. Тошно слушать.

Раньше-то я его иногда расшевеливал. Ради такого дела не грех и поскандалить, и драчку организовать, если уверен, что тебя не сильно побьют. В крайнем случае просто рассказать байку посвежее. Но сейчас я не стал ему вкручивать про секс в гидрокостюме, а сразу перебил вопросом:

– Есть у нас в штабе капитан-лейтенант Андерс?

– В штабе четвертого отряда? – переспрашивает Петр, задумывается и моргает. – Точно, нет. А что?

– В оперотделе штаба погранфлотилии, – уточняю.

– А я почем знаю? Тебе это очень надо? – Я кивнул. – Тогда посиди тут, я спрошу.

Минуты через две он вернулся. Я и не удивился: Поплавок не вселенная, тут каждый человек на виду, и всегда найдется кто-то, кто знает.

– Нет такого в штабе, – говорит. – И не было никогда. А тебе зачем?

– Низачем. Ты у кого спрашивал?

– У Юкконена.

Ну да, думаю, верно, у кого же еще. Юкконен – бывший адъютант, и связи у него, наверно, остались. Информированный парень, полезный, хотя и нагловат.

– А где он сейчас?

– Да тут, рядом. С механиками собачится – блок цереброуправления, говорит, полетел. Да что тебе вообще нужно?

– Будь другом, – говорю, – сходи к нему еще раз и спроси, не знает ли он, откуда этот Андерс – такой блеклый весь, невзрачный, сонный как будто… – и все приметы Глиста перечислил, какие вспомнил.

Петр меня хорошо понимает – спорить не стал, пожал плечиком, пошел вдругорядь. Вернулся серый, лицо не на месте – я даже испугался.

– Ты что, влип во что-то? – спрашивает шепотом.

– Нет, а что?

– А то, что твой Андерс никакой не капитан-лейтенант, а подполковник контрразведки. Для чего он тебе?

– Не он мне, а я ему. Он-то меня на Поплавок и доставил.

– Ничего себе, – комментирует Петр. – Слушай, ты правда ни во что не влип?

– Клянусь, – говорю. – А если что, тебя за собой не потяну, будь спок.

Он махнул рукой: мол, «за кого ты меня принимаешь» да «пропадать, так с музыкой», но я-то вижу: обрадовался мой приятель. Ничего удивительного, я бы тоже обрадовался на его месте.

Молчу, пью, думаю. Интересные дела получаются. Я патрулировал участок границы, меня бомбили. Бывает. Может, чужак и бомбил, если в его шахтах не тактические ракеты, а кассеты с глубинными «гостинцами». Правда, чтобы устроить такой «ящик», в какой я попал, он по идее должен был опустошить шахты до последней. Я бы на его месте не рискнул так оголяться. Ну ладно. Девять дней я ждал помощи и не дождался, пока чужак не наткнулся на меня при отходе к своим после успешной диверсии. Случайно он наткнулся на меня или ему оставили единственный коридор? Если это так, то становится понятно, почему на «Черном Баклане» меня сразу взяли под арест, ничего не объяснив и не выслушав объяснений: растерялись, ждали инструкций… Они ожидали найти пустую капсулу, никак не меня, потому что с вероятностью процентов девяносто я должен был угодить в плен, а с вероятностью процентов десять – верноподданно застрелиться. Выходит, меня использовали сознательно и хладнокровно, как мелкую одноразовую детальку: попользовался – и выбрасывай… Не предусмотрели они только одного: что чужак окажется человеком и слегка поплюет на долг ради уважения чужой чести и простого человеческого сочувствия…

Этого им не понять, конечно. Я и сам с трудом это понимаю, но все-таки получше, чем они, все-таки я глубинник, а не тыловой стратег. Зато очень даже понятно, отчего мною вдруг заинтересовалась контрразведка.

Приятного мало, конечно. Но тут меня еще одна идея осенила.

– Слушай, а еще разок не сходишь? Надо узнать про одного шпака… – и знай себе сыплю приметами того долговязого, что на меня вчера зенки пялил. Скорее всего пустышка, конечно. Мало ли отчего шпаки на людей таращатся?

Петр только пальцем у виска покрутил – однако пошел. Друг настоящий, верный, а я ему жизнь усложняю. Вернулся в недоумении. Юкконен, оказывается, долго не мог понять, о ком идет речь, а потом вспомнил: какой-то Шелленграм из отдела Перспективного Планирования, больше он ничего не знает, и не сделал бы Петр одолжение пойти в задницу со своими вопросами? Петр и пошел.

Ну ладно, думаю, планирование все-таки лучше, чем контрразведка. Во всех смыслах лучше. Если только я не трепыхаюсь попусту насчет этого Шелленграма, что скорее всего.