Тверской гость - Владимир Прибытков

И, возвращаясь от хазиначи, он не думал ни о чем, кроме любви.

...Когда за Афанасием захлопнулась калитка, хазиначи Мухаммед обмяк и еле дотащился до тахты. Выслал рабов вон. Сидел с приоткрытым, как у заснувшей рыбы, ртом. Сердце заходилось. Пробивала испарина.

Надо же было всему так сойтись. Похороненные призраки воскресли, тянули к нему мстительные руки. Этот русский... Он плевал в лицо хазиначи, а Мухаммед должен был улыбаться. Молчать и улыбаться. Да. Он испугался. Он был потрясен и испуган, словно уже все знали правду о его жизни и должна была прийти расплата... Карна! Он знал и молчал... Молчал, но знал!..

Мухаммед пошарил рукой по низкому столику, наткнулся на кувшин с холодной водой, налил чашу, стал большими глотками пить. Вода текла по бороде, выплескивалась на грудь и ноги. Он понял: вся его жизнь, с ее благочестивыми помыслами, пожертвованиями, раскаяниями, могла оказаться напрасной.

Надо было немедленно спасать ее.

Сита идет по улице, строго глядя перед собой, придерживая на груди розовое сари из мазхара. Эта парча "серебряная зыбь" - новый подарок Афанасия. Она очень идет Сите. Мужчины оборачиваются вслед девушке. Бородатый сикх щелкнул языком. Молодой брамин с пучком волос на выбритой голове разговаривает с женой, а сам косится на незнакомку. Судя по одежде, девушка принадлежит к высшим кастам. Но брамин не знает ее.

Сита не глядит ни на сикха, ни на брамина. Взгляды мужчин, конечно, льстят, но и сердят. Никто не имеет права так смотреть на Ситу! Никто, кроме одного человека. При мысли о нем девушке хочется смеяться и бежать вприпрыжку.

"Ах, как хорошо знойное утро, как звонко поет птица за оградой, как легки ноги, как упруго все тело!

Богиня Лакшми, благодарю тебя, светлая, лучезарная! Я ничего не просила у тебя, а ты принесла мне в дар целую жизнь! Он из далекой страны, его кожа белее, чем кожа браминов, а волосы как солнечный свет!

Я надела новое сари, и он радовался, глядя на меня. Он взял меня за руки и стал раскачивать их. А мне хотелось прижаться к его груди... О!"

Сита невольно убыстряет шаги, ее лицо порозовело, она часто и глубоко дышит.

Она любит его!

В священном городе Шри-Парвати, у алтаря великого бога Шивы, она расскажет о своей любви к чужеземцу, к человеку неведомой касты. И если беспощадный гнев богов не настигнет ее, она пойдет за тем, кого любит.

Сита идет по улице. Розовый мазхар колышется вокруг тонкого стана. Маленькие ноги едва касаются земли. "Благодарю тебя, лучезарная, светлая Лакшми!.." Девушка вбегает в дом Карны. Джанки мелет пшеницу. Смеясь, она отталкивает Ситу, бурно обнимающую ее.

- В тебя вселился Кали! - притворно негодует она. - Ты мне мешаешь!

Сита так же внезапно отскакивает, изгибает над головой руки и, плавно покачиваясь, кружится на одном месте.

Я пошла за водой,

повстречала тебя,

я всю воду расплескала,

но запомнила тебя!

Меня дома бранят,

нерадивой зовут,

и никто, никто не знает,

что любовь не расплескать!

Услышав озорную, задорную песню, из дома выходит Рангу. Они переглядываются с Джанки.

- Почему не пришел Афанасий? - спрашивает Рангу.

- У него дела в городе.

Джанки вздыхает.

- О чем ты вздыхаешь, Джанки? - присаживается перед ней Сита.

- Так.

- Нет, скажи! Скажи!

- Жаль, что он не верит в наших богов. Он очень хороший.

- Разве брамин Рам Лал меньше уважает его за это?

- Ах, нет... нет... Но я подумала, что Афанасий мог бы стать твоим мужем, девочка, родись он у нас. А так это невозможно. Мы же не знаем его касты.

Сита вспыхивает, вскакивает на ноги, в глазах ее слезы.

Рангу недовольно обрывает жену:

- Ты говоришь глупости, Джанки!

И снова колышется розовый мазхар. Вдоль стен, опустив лицо, медленно, разбитой походкой идет Сита. Человек неизвестной касты... Человек неизвестной касты... Его волосы как солнечные лучи, и кожа его белей, чем у брамина... Но каста его неизвестна...

Неумолимые, беспощадные законы веры, законы, которые хорошо известны Сите, заставляют ее сжиматься от ужаса.

Девушка, полюбившая мужчину низшей касты, изгоняется родичами как собака. Ее убивают камнями. В будущей жизни ее ждут одни мучения...

И розовый мазхар все ближе и ближе жмется к пышущим зноем глиняным оградам.

О великий Рам! Когда же, наконец, она сможет упасть к алтарю Шивы, когда же решится ее судьба?

Живя в Бидаре, Афанасий почти не вспоминал о гератце Мустафе. Ну, сукин сын и сукин сын. Не хочет отдавать долга, как его поймаешь? Да и долг не так велик, чтобы за Мустафой бегать. Однако Мустафа о Никитине помнил. Раза три, завидев Афанасия, воин сворачивал в проулок, затесывался в толпу. Жалко было возвращать деньги. А кроме того, у Мустафы находилось и оправдание такому поведению. Гератец твердо убедился, что с русским купцом не все чисто. Отдавать же долг врагу султанского трона просто глупо. А Мустафа не хотел оставаться в дураках. Нет! Тем паче, что Мустафе была известна тайна, узнай о которой его повелитель хан Омар, начальник султанской конницы, давно бы гнить гератцу где-нибудь в джунглях, где рыщут шакалы...

Иногда Мустафу лихорадило от сознания опасности и от алчности. Счастье само свалилось в руки, он не знал только, как им воспользоваться. Кто бы поверил ему на слово? Никто. А доказательств нет. Он может лишь рассказать то, что видел, и передать слово в слово то, что слышал.

А видел и слышал Мустафа такое, что самому сначала не поверилось.

На третьей или четвертой неделе поступления на службу к хану Омару Мустафу послали в дворцовый караул. Его дело было ходить вдоль стены сада хана Омара по дальней песчаной аллейке, куда никогда никто не заглядывал, кроме начальника дворцовой стражи. Потому-то Мустафа туда и попал: накануне он угощал этого самого начальника, оба напились, и начальник стражи сделал Мустафе поблажку. У него самого голова трещала, как ему не понять было, что Мустафе тоже хочется спать... Пройдясь раза два по аллее и убедившись, что вокруг тишь, Мустафа, преодолевая невыносимую боль в висках и затылке, полез в гущу кустов. Найдя укромное прохладное местечко, он вытянулся на земле и с облегчением вздохнул. Милосерд аллах к своим верным рабам. Мустафа лежал с закрытыми глазами и старался уснуть, но его мутило и сон не приходил.

Тогда он и услышал голоса. Один из них - низкий, грубый - был голос самого хана Омара, а второй голос был не знаком.

В первое мгновенье Мустафа подумал, что его ищут. Он сжался в комок. Хан Омар не щадил нерадивых воинов.

- Я пришел к тебе от махараджи-дхи-раджи, хан! - услышал Мустафа.

- Покажи знак.

- Вот он.

Наступило молчание. Потом голос хана прохрипел:

- Говори...

Чуть повернув голову, Мустафа сквозь густую поросль заметил широкую спину хана и как будто знакомое лицо немолодого индуса. Этого индуса Мустафа где-то видел... Где же? Где? А! Он вспомнил. На базаре, вместе с русским ходжой Юсуфом. Мустафа ловил каждое слово.

Индус сложил руки.

- Великий хан! Махараджа-дхи-раджа посылает эти камни в знак уважения к тебе и твоему славному роду. Прими их и знай, что слава опережает твои шаги. В Виджаянагаре умеют ценить мудрых и смелых...

- Что ему нужно?

- Ничего, о великий хан! Махараджа велик и бескорыстен. Он повелел лишь передать, что уважает благородных противников и всегда готов служить им, если захотят принять его услуги...

Хан Омар хмыкнул.

- Ну?.. Чем же он готов служить? И зачем?..

- Да простит мне великий хан, что я скажу правду. Войска султана не успокоятся на Кельне. Махараджа знает, что Махмуд Гаван хочет идти на Виджаянагар. Жертвовать собою будут тысячи бесстрашных, знатных воинов. Но в случае победы добыча и слава пойдут малик-ат-туджару, а вина в случае поражения падет не на него...

- Вся его слава завоевана нами!

- То же говорит махараджа. Он мудр. Он не хочет войны. Он готов договориться мирно. Но с Махмудом Гаваном он говорить не станет. Он не хочет иметь своим владыкой выскочку... Он не поверит ему.

- Кому же он готов верить?

- Любому знатному военачальнику. Ваш султан еще мальчик. Он под влиянием визиря.

- Это так.

- Махараджа согласен верить тебе, великий хан. Он готов подчиниться опытнейшему и благородному. Готов послать ему на помощь свои войска.

Минуты две хан Омар молча стоял перед индусом, потом вымолвил:

- Иди за мной...

Подождав, когда стихнут голоса, Мустафа подхватил щит и на карачках быстро пополз прочь от того места, где лежал. Он ободрал лицо о какие-то колючки, но не чувствовал боли. Вылупив побелевшие глаза, гератец полз и полз. На аллее он отдышался.

Измена! Измена! Что делать? Куда бежать? Кому сказать? Начальнику стражи, воинам, кому-нибудь из султанских слуг?

С похмелья он соображал туго, но природная осторожность все же помогла ему.

И когда начальник стражи Рагим, приведя смену, укоризненно покачал головой, вымолвив: