Троцкий. Книга 1 - Дмитрий Волкогонов

Перед вторым раундом переговоров, который начался 30 января (по новому стилю) 1918 года, Троцкий уже хорошо знал, что в Совнаркоме, Петроградском Совете, ЦК, в партии вообще с новой силой вспыхнули разногласия по вопросу о войне и мире. Он помнил, что 8 января на совещании большевистских руководителей и некоторых делегатов, приехавших на III Всероссийский съезд Советов, после зачтения тезисов Ленина начались ожесточенные прения. Решили в конце дебатов проголосовать: за ленинскую позицию (сепаратный, аннексионистский мир) — 15 голосов, за "революционную войну" с Германией — 32 голоса, за позицию Троцкого ("ни мира, ни войны") — 16 голосов. Назавтра состоялось обсуждение этого же вопроса в ЦК. Результаты были уже другими. За "революционную войну" — 2, против — 11, воздержался — 1. За затяжку переговоров с Германией — 12, против — 1. За формулу Троцкого — 9 человек, против — 9. Пожалуй, тогда лишь Ленин и Зиновьев глубже всех понимали ситуацию. Троцкий же находился в плену своей теории перманентной революции. 13 января состоялось объединенное заседание членов ЦК РСДРП(б) и ЦК партии левых эсеров, входивших в Советское правительство; на нем большинство голосов высказалось за формулу Троцкого: "войны не вести, мира не подписывать", которую и предполагалось предложить III съезду Советов. Формула Троцкого целиком исходила из "революционной" оценки международной ситуации. Но вероятность европейского революционного пожара в тот момент была значительно ниже, чем она представлялась советскому наркому по иностранным делам. Думаю, в концентрированном виде свое видение ситуации Троцкий изложил в заключительном слове на III съезде Советов. Вот его наиболее принципиальные соображения:

"…Мир поистине демократический и общий возможен лишь в том случае, когда вспыхнет победоносная мировая революция. Мы верим в нее…

Мы едем сегодня глубокой ночью в Брест-Литовск в гораздо лучших условиях, чем мы оттуда уезжали. Мы получаем возможность сказать Кюльману, что его милитаристический карантин, которым он намеревался оградить курляндских помещиков от заразы революции, недействителен, чему доказательством являются Вена и Будапешт (там нарастали революционные волнения. — Д.В.). Мы не встретим также там представителей Рады, так как Цент. Исполн. Комитет Советов Украины признал единственно полномочным вести переговоры о мире Совет Народных Комиссаров… Они не сумеют нам противопоставить угрозу наступления, ибо у них не может быть уверенности в том, что германские солдаты пойдут в наступление. Мы будем, нимало не колеблясь, продолжать демобилизацию армии, ибо мы продолжаем формировать социалистическую красную гвардию".

Свою речь Троцкий, как всегда, закончил эффектно: "И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: "Слышишь?" И международный пролетариат ответит — мы твердо верим в это: — "Слышу!"[120]

Вера, подобная идеологическому гипнозу, толкала Троцкого, как всегда, на крайне левацкие позиции. Он, так много пробывший на Западе и не устававший критиковать социал-демократию за нерешительность, увлечение реформизмом, после успешного Октябрьского переворота с новой силой поверил в возможность и даже неизбежность революционного взрыва в Европе. Этот взрыв, по его мнению, сразу обессилит и развалит Четверной союз.

Троцкий в своих сочинениях утверждает, что на совместном заседании ЦК партии большевиков и эсеров 25 января 1918 года его точка зрения одержала верх. Какие-либо документальные свидетельства этого заседания мне обнаружить не удалось.

Вернувшись в Брест-Литовск, Троцкий почувствовал, что германская сторона резко ужесточила свои требования. Он сообщает Ленину, как явствует из документов, которыми располагал И.Дейчер, свою окончательную позицию: "Мы заявим, что кладем конец переговорам, но не подпишем мир. Они не в состоянии предпринять наступление против нас. Если они перейдут в наступление, наше положение не будет хуже, чем сейчас… Нам нужно Ваше решение. Мы можем затягивать переговоры еще один, два, три или четыре дня. После этого переговоры должны быть прерваны"[121].

Троцкий по-прежнему находился в плену иллюзий. Он не сомневался в грядущем революционном взрыве в Европе и, несмотря на предостережение своих военных консультантов адмирала В.Альтфатера, генерала, А.Самойло и капитана В.Липского, не верил в реальность наступления германских войск. Троцкий находился во власти мифов, которые сам создал в своем сознании. Даже после того как граф Чернин, глава делегации Австро-Венгрии, конфиденциально посетил Троцкого в его номере и предупредил: "Немцы готовятся наступать. Они будут наступать! Не заблуждайтесь!" — глава советской миссии остался при своем мнении. Что это было? Переоценка своих прогнозов, неверие в возможность немецкого наступления, стремление поразить мир, вызвать искусственный рост революционных настроений в Европе или просто затмение сознания? Едва ли кто теперь ответит на эти вопросы с полной достоверностью. Но одно несомненно: брест-литовская эпопея показала ярко выраженную индивидуальность Троцкого в оценке конкретной ситуации. И его самоуверенность. Такие люди далеко не всегда предсказуемы. Личное "я" для них значит слишком много. Зиновьев, например, проницательно подметив эту черту характера и интеллекта наркома, писал: "Троцкий иногда создает такую политическую платформу, на которой может стоять только один человек: сам т. Троцкий, ибо на этой "платформе" буквально не остается места даже для единомышленников"[122]. Троцкий любил не просто революцию, он любил находиться в самом ее центре. Но вернемся к драме Брест-Литовска…

10 февраля 1918 года генерал Гофман приказал своим помощникам повесить на стене политическую карту, где было отмечено, какие территории Советской России предполагается аннексировать. Троцкому нужно было делать драматический выбор. Германская сторона дала понять, что она больше не потерпит затягивания переговоров и "будет поступать согласно национальным интересам". На этом памятном последнем заседании 10 февраля Троцкий выступил с заключительным заявлением, полным революционной убежденности и трагизма. Вот некоторые фрагменты этой речи:

"…Наступил час решений… В ожидании того, мы надеемся, близкого часа, когда угнетенные трудящиеся классы всех стран возьмут в свои руки власть, подобно трудящемуся народу России, мы выводим нашу армию и наш народ из войны. Наш солдат-пахарь должен вернуться к своей пашне, чтобы уже нынешней весной мирно обрабатывать землю, которую революция из рук помещика передала в руки крестьянина. Наш солдат-рабочий должен вернуться в мастерскую, чтобы производить там не орудия разрушения, а орудия созидания и совместно с пахарем строить новое социалистическое хозяйство…