Пятнистый сфинкс. Пиппа бросает вызов (с иллюстрациями) - Адамсон Джой

На следующее утро я отыскала гепардов и приготовила им молоко. Они осторожно стали подходить к миске, которую я, как всегда, держала в руке. Уайти первая рискнула испытать, достойна ли я по-прежнему их доверия: она жадно стала лакать молоко. Только тогда Тату набралась храбрости, чтобы подойти к нам, и тут же без всяких церемоний оттерла Уайти. Обе явно надеялись, что за молоком последует и мясо, и улеглись невдалеке под кустом. Они ждали два часа, пока приехал Джордж. Он уже приготовил для них три большие порции буйволиного мяса, и я дала им по куску — они тут же утащили еду в густой кустарник. И мы оставили их пировать. Прошло ровно три месяца с тех пор, как я видела всех молодых вместе, и то, что хотя бы двое из них оказались в такой великолепной форме, принесло мне огромную радость. Я спросила Джорджа, зачем он приготовил три порции, и он сказал, что видел Мбили примерно в полумиле от Скалы Леопарда, но слишком торопился попасть домой и поэтому приготовил мясо на тот случай, если мне удастся ее найти.

Мы поехали дальше, продолжая звать Мбили, и вскоре увидели, как она прокралась в траве и затаилась в кустах. Это было непохоже на нее, я подошла поближе и увидела, что она ослепла на один глаз. Правый глаз раздулся до размеров мячика для пинг-понга и был налит кровью. На лбу у нее был полузатянувшийся шрам — двух- или трехдневной давности. Я накормила ее мясом — Мбили брала его у меня из рук, — и она легла под тенистый куст с туго набитым брюхом. Я очень боялась, что воспаление может перейти с больного глаза на здоровый и Мбили совсем потеряет зрение, поэтому решилась вызвать Харторнов. К несчастью, связь никак не налаживалась, и нам пришлось ждать до утра, чтобы послать радиограмму. Во второй половине дня я съездила за мясом к Джорджу и починила вольер в своем лагере на случай, если придется поместить в него Мбили.

На следующее утро мы отыскали ее на прежнем месте. Глаз был воспален еще больше, а нижнее веко покраснело от лопнувших кровеносных сосудиков. Я хорошенько накормила ее и обработала шрам сульфатиазолом. Потом, оставив ее на попечение Локаля, я поехала в Скалу Леопарда, где мне сказали, что Харторны прилетят в четыре часа дня. Когда я вернулась, Мбили уже отошла на несколько сотен ярдов к равнине, но Локаль неотступно следовал за ней. Увидев меня, она тут же скрылась. Мы пошли ее искать и едва спаслись от носорога, который возник из густых зарослей как раз в тот момент, когда я пыталась посмотреть, не прячется ли там Мбили. Мы искали ее упорно и настойчиво, но было уже четыре часа, когда я заметила над травой два уха, которые мгновенно исчезли, Мбили отошла примерно на милю и забилась в густой кустарник, откуда ей была видна вся болотистая равнина — от нижнего края посадочной площадки до самого конца долины Мулики. Я оставила Локаля на страже, а сама быстро поехала к дому директора, где меня уже ждали Харторны. Они были готовы оперировать даже ночью, потому что на следующий день им нужно было в два часа улететь обратно.

Нельзя было терять ни минуты. Они впрыснули в кусок мяса 100 миллиграммов сернилана — дозу, рассчитанную на вес тела в 100 фунтов. Такую же дозу мы применяли для обездвиживания Уайти. Потом мы поехали за Мбили, но, завидев нас издали, она удрала; мы с Локалем искали ее до самой темноты, и в этот день так и не нашли. Меня охватил панический страх — а что если врачи улетят раньше, чем мы отыщем ее? Теперь-то она прекрасно поняла, что мы за ней охотимся.

Как только забрезжил рассвет, мы снова вышли на поиски, и тут счастье нам улыбнулось — мы нашли ее прямо на посадочной площадке: она следила за венценосными журавлями. Я протянула ей кусок мяса с серниланом, и она, кажется, что-то заподозрила, но тут мне снова повезло — я ухитрилась затолкать мясо ей в пасть прежде, чем она ушла. Это произошло в половине девятого утра, и я послала Локаля за Харторнами, которые ночевали у директора. Три часа подряд мы следили за Мбили; она становилась все более сонной, все чаще зевала, лежала на открытом месте, пока не наступила жара, а потом отошла к росшему поблизости тенистому дереву. Мы с Тони Харторном подошли к ней, стараясь улучить момент, чтобы ввести внутримышечно еще дозу сернилана — первая явно оказалась недостаточной. Пока я поила ее молоком, чтобы отвлечь, Тони воткнул шприц — она так и взвилась, почувствовав укол. Мы прождали еще час — и только убедились, что нужна еще доза сернилана, чтобы можно было оперировать. Тони удалось сделать еще одну инъекцию, так что теперь общая доза была рассчитана на 150 фунтов веса (разумеется, к этому времени действие первой инъекции уже стало ослабевать). Чтобы обеспечить полную неподвижность Мбили во время глазной операции. Тони ввел ей в вену быстродействующий и обезболивающий наркотик. Тем временем мы послали за сеткой для бадминтона, и директор сам привез ее нам. Мы с ним крепко держали Мбили, опутанную сеткой, а Харторны пытались осмотреть глаз. Но веки так распухли, что в полевых условиях их нельзя было раздвинуть. Поэтому мы отвезли Мбили в дом к директору, где уже был приготовлен операционный стол.

Теперь Харторны сделали ей инъекцию кортизона, потом приложили адреналин со льдом из холодильника, чтобы снять опухоль, и кокаин, чтобы уменьшить боль. Как только эти лекарства подействовали, Харторны раскрыли ей веки и отвели в сторону распухшее «третье веко». Они заглянули внутрь глаза при помощи специальной лампы и сказали, что зрение сохранилось. К счастью, это было только поверхностное повреждение — возможно, от сильного удара копытом. Харторны считали, что дня через два опухоль спадет, и оставили мне терракортриловую мазь, чтобы я как можно чаще смазывала распухшие веки. Они считали, что Мбили придет в себя на следующее утро, и советовали мне ни в коем случае не оставлять ее в лагере — оправившись и увидев решетку, она может прийти в ярость и повредить себе при попытках выбраться наружу; но самое главное — Пиппе теперь может не понравиться это вторжение на ее территорию и не исключено, что она нападет на Мбили. Поэтому мы решили отвезти Мбили на то же место, где мы ее нашли. Она проснется в привычной обстановке, и жизнь ее снова начнется как бы с той минуты, когда мы усыпили ее и увезли.

За Харторнами уже прилетел самолет, но они сами хотели видеть, как будет себя чувствовать Мбили и отложили свой отъезд. Мы все вместе доставили Мбили к болотистой равнине возле взлетной площадки, положили на травяную подстилку в тени дерева и два часа не спускали с нее глаз. Наконец она открыла глаза и подняла голову. Успокоенные Харторны улетели домой. Мбили снова заснула глубоким сном. Мне хотелось приласкать ее и утешить, и я стала легонько поглаживать ее, но она лежала неподвижно и ни разу не шевельнулась. Когда стемнело, я прикрыла ее травой, чтобы защитить от утренней прохлады, и улеглась в своей машине, которую заранее подогнала поближе к Мбили, чтобы охранять ее от хищников. Вскоре совсем рядом я услышала рычание льва и очень испугалась. Мбили все еще не могла двигаться. Я быстро подхватила ее на руки, положила в машину и поехала к директору. Он снова посоветовал мне не оставлять ее в лагере, а дать ей проснуться на ее собственной территории. Со свойственной ему добротой он откомандировал в мое распоряжение двух патрульных, дал им палатку для ночевки, потом помог мне найти подходящее место прямо на взлетной полосе, в полумиле от его конторы, и ушел домой только тогда, когда мы еще раз положили Мбили на травяную подстилку между палаткой и моей машиной. Тело Мбили было холоднее обычного, и я поверх травы накрыла ее еще и одеялом. Всю ночь я следила за ней из своей машины, стоявшей совсем близко. В три часа утра мы с патрульными услышали предсмертный рев буйвола и рыкание льва. Утром, заметив, какая масса грифов кругами снижается к месту охоты, я порадовалась, что Мбили была в безопасности — мы ее охраняли.

Даже теперь она едва-едва оторвала голову от земли и сонно огляделась вокруг. Опухоль на больном глазу опала настолько, что через узкую щель был виден расширенный зрачок. Я сумела заставить ее выпить немного сгущенного молока, и к десяти часам она уже могла держать голову на весу вполне твердо и съела мясо, которое я ей давала. Оказалось, что ничего более вредного я сделать не могла, но к несчастью, я узнала об этом слишком поздно. Нельзя было кормить ее до тех пор, пока лекарство не было выведено из организма, — это затянуло ее выздоровление, и мы обе дорого заплатили за мое невежество. Солнце начинало припекать, и я соорудила навес, пристроив палатку к своей машине. Под этим навесом мы с Мбили провели все утро. В час дня она с усилием поднялась, отошла на несколько ярдов, и ее пронесло совершенно черной водянистой жидкостью. Полуденное солнце палило немилосердно, и даже под полотняным навесом стало невыносимо жарко. Мбили потащилась к дереву, до которого было несколько сотен ярдов; шатаясь как пьяная и несколько раз падая, она наконец добралась до него и свалилась в тени. Я положила рядом с ней мясо и воду, поставила машину неподалеку и провела возле нее весь день. Понемногу она приходила в себя. Около пяти часов нас навестил директор, и мы решили, что мне и Локалю нужно пробыть возле нее еще одну ночь. Но Локаль, к сожалению, так гремел своими кастрюлями, что Мбили забеспокоилась, и когда мы оба улеглись — он в палатке, а я в своей машине, — она вдруг встала и пошла прочь. Мы видели, как она шла неверными шагами, но очень целеустремленно, потом вышла из луча фар и темнота поглотила ее. Если бы мы поехали за ней следом, это заставило бы ее уйти дальше, пешком же идти в темноте не имело смысла. Делать было нечего — оставалось надеяться, что она не попадет в беду до утра. Почти всю ночь я слышала сопение двух львов, и от этого моя тревога вовсе не уменьшилась, хотя я уповала на то, что они еще не успели проголодаться после вчерашней охоты.