Сочинения. Том 3 - Евгений Тарле

И Наполеон тоже узнал в конце концов, что французские фабрикаты далеко не всегда довозятся до английских берегов.

В самом конце 1812 г. Наполеон приказал справиться, сколько именно шелковых материй, вывезенных владельцами лиценций, в самом деле проникло в Англию и сколько было выброшено в море. И не лучше ли взыскивать с владельцев лиценций известную сумму, которую употреблять для поощрения шелковой промышленности, а весь груз разрешать им вывозить в виде полотен и вообще тех товаров, которых ввоз не запрещен англичанами. Судя по всему, Наполеон склонен был думать, что едва ли не весь шелк выбрасывается в море[43]. Да и какие справки тут могли бы дать сколько-нибудь точные сведения?

О лиценциях говорили в 1811 г. вслух с неслыханной по тому времени смелостью; говорили, что лиценции вполне доказали всю невозможность осуществить континентальную блокаду. Лаффит не убоялся в глаза сказать эти горькие истины всемогущему Савари, министру полиции, о чем Савари и передает в своих записках[44].

Некоторые ближайшие слуги Наполеона возмущались лиценциями, пожалуй, еще больше, чем континентальной блокадой в точном смысле слова. Герцог Рагузский, Мармон, наместник Иллирии, полагал, что «континентальная блокада, idée fixe императора», становилась особенно нестерпимой именно вследствие лиценций. «Эта несчастная система, эта гибельная комбинация, причина и предлог стольких и столь вопиющих несправедливостей, система, гигантская идея которой имела что-то соблазнительное для такого воображения, которое было у Наполеона, делалась чудовищной и нелепой при своем осуществлении: нелепой, ибо император, который один против желания и нужд всей Европы ее установил, который один мог получить (от этой системы) благоприятные результаты, был принужден уклоняться от нее посредством лиценций — еще другого скандала, другой гнусности»[45]. По мнению Мармона, Наполеон, деспотически заставляя других государей подчиняться блокаде и допуская для себя в то же время исключение, унижал государей, союзных с ним, делал блокаду совсем тиранической, нестерпимой мерой. Мало того: эти лиценции ставили в несправедливо привилегированное положение отдельных счастливцев, которые разными происками, «отталкивающими честного негоцианта», успевали запастись лиценциями. Всюду была несправедливость, и «Европа, постоянно оскорбляемая, унижаемая этим презрением ко всяким правам, ко всякой справедливости, была расположена разбить свои цепи». Время заблуждения и безумия, — так говорит Мармон об эпохе континентальной блокады[46] и говорит именно по поводу лиценций.

В 1813 г. Наполеон смотрит на лиценции уже исключительно как на средство пополнить быстро пустеющую казну, которая с трудом выдерживала неимоверные расходы, вызываемые гигантской общеевропейской войной. Таможни должны дать больше, чем предполагалось, должны дать 150 миллионов франков, а потому нужно выдать столько-то и столько-то новых лиценций. Но чем больше приближался к концу 1813 г., тем меньше значения уже могли иметь эти «лиценции»: континентальная блокада переставала существовать с освобождением Европы от власти Наполеона, с отступлением таможенных линий к Рейну, с сокращением сторожевой службы на границах.

* * *

Теперь, рассказав об обстоятельствах, характеризующих внешнюю историю установления континентальной блокады, отметив роль таможен, развитие контрабанды, сущность лиценций, мы должны найти в документах ответ на вопрос: какова была сущность экономических отношений между наполеоновской Империей и континентальной Европой? Конечно, сколько-нибудь обстоятельный ответ на этот вопрос мы получим только относительно наиболее тесно связанных с Империей, наиболее зависимых от Наполеона стран, да еще относительно России, так как континентальной блокаде суждено было сыграть особенно важную роль в разрыве союзных отношений между обеими империями. Но и того, что дают наши документы, при всей их неполноте, при всех пропусках достаточно, чтобы выяснить природу экономических отношений между Империей и Европой в эпоху блокады.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ИМПЕРИЕЙ НАПОЛЕОНА И ДРУГИМИ КОНТИНЕНТАЛЬНЫМИ СТРАНАМИ В ЭПОХУ БЛОКАДЫ

Мы видели, каковы были тенденции Наполеона, его правительства и торгово-промышленного мира Франции в области экономической политики; мы ознакомились затем с установлением блокады во Франции и на континенте. Теперь посмотрим, как сложилась картина экономических отношений между наполеоновской Империей, с одной стороны, и остальным континентом, с другой стороны.

Мы увидим, что политическая мощь Наполеона была всецело пущена в ход, чтобы сделать континент по возможности монопольным рынком сбыта для французской промышленности; увидим также, что для такого результата у французских промышленников сил все-таки не хватило; увидим, с другой стороны, что то самое политическое преобладание Наполеона, которое сильно облегчало французской промышленности ее борьбу против конкурентов, понижало покупательную способность внешних рынков, если порой и вовсе не разоряло их. Страшная сложность и многогранность такого исторического фактора, как континентальная блокада, начнет все более и более вырисовываться перед нами.

Глава X

ИМПЕРИЯ И ИТАЛИЯ

Отношение французского правительства к интересам внешней торговли Италии, Препятствия к развитию мануфактурной деятельности в Италии, Стремление монополизировать итальянский рынок сырья и рынок сбыта. Торговый договор Империи с Италией. Вопрос о вывозе шелка-сырца из Италии. Цифры франко-итальянского торгового баланса

Приказывая в сентябре 1807 г. министру внутренних дел представить проект мер, которые нужно принять, чтобы «благоприятствовать французской торговле в Италии», Наполеон счел нужным[1] прибавить: «… не вредя интересам этой страны». Но последняя фраза осталась словесным украшением, и только.

Об интересах Италии император и его министры думали очень мало. Пьемонт, уже с 1802 г. разделенный на шесть департаментов, был присоединен к Франции. Вообще с 1800 г., после битвы при Маренго, все государства Апеннинского полуострова уже не выходили фактически из-под власти Наполеона. Внешние подробности и формы этого владычества нас тут, конечно, мало касаются.

В июне 1805 г. Наполеон уничтожил республику в Лукке и, сделав ее великим герцогством, отдал ее в управление сестре своей Элизе Бачокки. Что касается Тосканы, то она с 1801 г. уже не освобождалась от французской оккупации и никакой самостоятельностью не пользовалась, несмотря на то, что получила волей генерала Бонапарта особого короля («короля Этрурии») — Людовика, сына герцога Пармского. Пистойя, Сьенна, Ливорно не только были заняты французскими войсками, но и управлялись ими; во Флоренции распоряжался Мюрат. Затем из некоторых городов Тосканы войска были выведены (уже после смерти короля, при управлении королевы-регентши Марии-Луизы), а в 1807 г. Наполеон, разгневавшись на то, что берега худо охраняются от английской контрабанды, опять велел занять Ливорно, Пизу, а 10 декабря 1807 г. занята была и Флоренция. Тоскана была присоединена к Империи в виде трех департаментов: Арно, Средиземного моря и Омброне, причем все три департамента составляли особое генерал-губернаторство; правительницей этого генерал-губернаторства была сделана переведенная сюда из Лукки Элиза Бачокки (3 марта 1809 г.). Парма уже с 1802 г. управлялась так же, как Пьяченца и Гуастала, представителем первого консула. Рим и Папская область были оккупированы в 1808 г., а 17 мая 1809 г. присоединены формально к Империи. В Неаполе со времени низложения в 1806 г. Бурбонов и воцарения Иосифа Бонапарта воля Наполеона творила закон (и это положение вещей особенно бросалось в глаза с 1808 г., когда на неаполитанском престоле Иосифа заменил маршал Мюрат).

«Цизальпинская республика» превратилась в 1802 г. в Италийскую республику, а 17 марта 1805 г. — в «королевство Италию», королем которого был провозглашен Наполеон. Вице-королем Италии, как известно, Наполеон назначил Евгения Богарне (в июне 1805 г.), и тот оставался в этой должности до самого конца Империи, являясь наместником Наполеона в королевстве. Нельзя сказать, что с этого времени начинается политика систематической эксплуатации Италии в пользу Франции, ибо эта политика началась раньше.

1. Прежде всего Апеннинский полуостров (т. е. те части его, которые еще до 1805 г. были во власти Наполеона) лишился возможности вести торговые сношения с Турецкой империей, шире говоря, со всеми странами Леванта.

Декрет 4 мессидора XI года (23 июня 1803 г.) поручил Марсельской торговой палате высший надзор за всеми торговыми фирмами, которые вели торговлю с Левантом, причем ни одна фирма не могла этой торговлей заниматься без разрешения правительства; испрашивать это разрешение возможно было исключительно через посредство Марсельской торговой палаты; эта же палата выдавала каждому рабочему, ремесленнику, приказчику, которого та или иная фирма выписывала в восточные страны, свидетельство о неимении препятствий к его отправлению туда. Генуя с 1800 г. окончательно попала в руки Наполеона, и, конечно, когда декрет XI года был издан и ее торговая деятельность подчинялась надзору Марсельской торговой палаты, Марсель вполне торжествовал в этом отношении над своей старой соперницей по Средиземному мореплаванию и в левантийской торговле, и генуэзское купечество жаловалось на эту несправедливость, и 3 мая 1807 г. Наполеон издал декрет, распространявший доселе исключительные права Марсельской торговой палаты также и на Генуэзскую торговую палату. Марсельская палата протестовала (хотя и весьма почтительно) и горько жаловалась[2]. Мемуар, представленный ею правительству, весьма длинен и много говорит о природе, «указавшей перстом» на Марсель как на единственное место для левантийской торговли, о неудобствах, которые произойдут для правительственного надзора за торговлей от такого разделения власти, и т. д. Но в чем именно заключается истинный мотив протеста, читатель узнает, лишь добравшись до того места, где палата выражает опасение, что генуэзские конкуренты могут теперь хлынуть в те места, куда до сих пор Марсельская палата их не пускала (не давая хода их прошениям о разрешении). Выражено все это в весьма дипломатических выражениях, по совершенно ясно по существу[3]. Впрочем, в 1807 г. весь этот спор между двумя Средиземными портами имел уже чисто академическое значение: при полном владычестве английского флота на море активная левантийская морская торговля была в равной мере немыслима и для Генуи, и для Марселя.