Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты - Валентин Пикуль

– Австрияки-то никудышны в делах воинских, турки разбивают в Боснии армию их. Ныне же в Немирове конгресс будет мирный. Готовься представлять мнение мое. Тебе, егермейстер, не впервой дипломатом быть… Езжай, а я отблагодарю тебя!

В груди даже дух перехватило от высоты полета. Волынский понял, что успех его в Немирове – это и есть порог Кабинета.

* * *

Долго не понимал, что произошло, парижский маршал Бирон де Гонто, потом написал письмо Бирену, что он безмерно счастлив иметь в странах полуночных столь славного своего сородича, украшенного многими доблестями, и прочее, и прочее…

Правда, вскоре случился казус, озаботивший генеалогов!

Нашелся в Лотарингии аптекарь, из ума выживший, который через газеты публично по всей Европе объявил, что он тоже принадлежит к ветви герцогов Биронов.

Любая историческая нелепость должна иметь смешное окончание, и маршал Бирон де Гонто признал своим сородичем и захудалого аптекаря. Это признание он объяснял в Версале:

– Мне даже любопытно, что заведомые проходимцы решили почему-то украшать свое ничтожество именно моим славным именем и моим древним гербом. Но, признав родственником коновала митавского, почему я должен отказать в удовольствии лотарингскому микстурщику?

…Герцог Курляндский теперь именовал себя уже не Биреном, а Бироном (хотя предки его писались еще грубее – Бюрены). Соответственно, читатель, и мы впредь будем так называть его. Именно под таким именем, незаконно себе присвоенным, Бирен и вошел в нашу историю.

Глава седьмая

Татары еще сидят в Перекопе и ждут, когда армия Ласси повторит маневр Миниха прошлогодний, чтобы в Крым проскочить. А они уже здесь – на косе Арабатской! Идут, и слева от плеча солдата бурлит море Азовское, а справа затишало море Гнилое… Наконец татары разгадали обман русских. Менгли-Гирей (новый хан Крыма) сорвал свою орду от Перекопа, на лошадях она ринулась к южному побережью – к самой оконечности косы Арабатской, чтобы там встретить русскую армию на подходе, и русские волею природы сразу окажутся в ловушке! В этот рискованный момент средь окружения Ласси начался бунт. Заговор против полководца созрел между генералами…

Ночью, когда фельдмаршал дремал возле костерка, его обступили во мраке зловещие фигуры.

– Ретируйте войска назад! – сказал граф Дуглас.

– Еще шаг вперед по косе, и… смерть.

– Чьей смерти вы убоялись? – спросил Ласси.

По карте генералы стали ему доказывать:

– Мы на пути к гибели. Движение по косе к югу опасно. Пока турецкий флот не закрыл для нас капкан у Геничей, надобно бежать обратно в степи, спасаться за стенами Азова…

– Молчать! – вскочил от костра Ласси. – Или не знаете, что нет предприятий на войне, кои не были б сопряжены с риском?

Ему грозили. Его пытались уговорить.

– Надо отступать, фельдмаршал, – требовали генералы. – Не упрямствуйте, Менгли-Гирей перегнал конницу от Перекопа в конец косы Арабатской – как раз туда, куда ведете вы нас. Одним ударом хан крымский дела свои поправит, а нам с кончика ножа даже спрыгнуть будет некуда… Здесь – вода, там – вода!

Ласси долго молчал. Потом сел на барабан, кожа которого, обветренная и сухая, скрипела под ним. Он плюнул в пламя костра и велел разбудить чиновников походной канцелярии.

– Вот этим господам, – он показал на генералов, обступивших его, – немедля выдать пасы до Киева… А чтобы в бессердечье меня потом не попрекали, даю в дорогу им конвой почетный в двести драгун конных. Пусть идут!

Фельдмаршал остался без генералов. Но с ним – солдаты, офицеры; с ним и калмыцкие тысячи на конях. С ним и моряки флотилии Бредаля, которая во мраке ночи сонно шевелила веслами галерными. Ласси долго ворочался на песке. В генеральских страхах была и доля истины. Они… правы! Армия сейчас – словно капля воды, стекающая по длинной ветке, и где-то есть конец, когда капля нависнет и сорвется, падая… куда?

Утром вернулись генералы. С понурым видом прощения просили. И пасы рвали, бросая клочья их себе под ноги – на песок.

– Прощаю вас, – сказал Петр Петрович. – Но доверия прежнего от меня не ищите. Черпайте, господа генералитет, примеры доблести от подчиненных своих, кои не пасов, а викторий жаждут…

Армия шагала дальше – по краю крымского лезвия, по гребню острому косы Арабатской. За тяжким покоем Гнилого моря угадывался, маня, зеленеющий Крым…

Армия Ласси не ведала, что творится в армии Миниха: Очаков был далек от них, дым его пожаров несло по другой стороне Крыма.

* * *

Очаковское пожарище благоухало смрадом трупным: мертвецы турецкие разлагались под руинами обгорелой цитадели. Над фасами крепости зыбко дрожали в горячем воздухе гнилостные испарения. Держать на этом гноище армию становилось опасно.

– Не пора ли нам уходить?

Миних сознавал, что двору венскому он неугоден. Ибо цесарцы хотели русскую армию себе подчинить. Сделать ее послушным орудием венской политики. Но фельдмаршал желал самостоятельности – для себя! И сейчас, прослышав о разгроме турками австрийских легионов, Миних со злорадством сказал:

– Манштейн! Ну-ка затащите ко мне фон Беренклу…

Венский атташе явился, и Миних заворчал:

– Не вы ли, сударь, утверждали, что русская армия – дикая и воюет не по правилам? Любопытно знать, каковы же правила в вашей армии, если ее в клочки разносят басурмане?

Цесарский майор ожесточился:

– Инструкция предписывает вам, фельдмаршал, следовать со своей армией на Бендеры, дабы положение нашей армии облегчить.

– Опять русским ваше г… месить? – рявкнул Миних. – Может, сознаетесь, майор, по чести: зачем ваш император старый в эту войну залез, как в лужу?.. Молчите? Понимаю вас.

– Вена не забывает, что наш принц Антон Брауншвейгский скоро станет отцом российского императора, и наш долг…

– Да бросьте! – отмахнулся Миних. – Едина цель у вас, чтобы солдат российских не допустить до Дуная и княжеств валашских. Но мы там будем! Так и отпишите в Вену…

– Вас ввели в заблуждение советники ваши.

– Нет! Я введен в истинность намерений ваших изо всего опыта общения с вами. А на Бендеры я пойду – торжествуйте!

– Аминь, – произнес пастор, утишая фельдмаршала (Мартенс боялся, что в запальчивости Миних наболтает много лишнего).

Фон Беренклу удалился, и Манштейн спросил:

– За что вы так безжалостны с ним были, экселенц?

– Беренклу подлейше в Вену депешировал, что русские солдаты и вправду хороши, а я, великий Миних, будто недостоин носить чин австрийского капрала. Из Вены это письмо переслали в Петербруг, и… Вот копия с него, которую мне Остерман с любезностью переправил, чтобы кровь мне испортить.

В шатер шагнул штаб-доктор Павел Кондоиди и доложил, что в итальянской Мессине вспышка чумы. Следует отныне окуривать почту и курьеров.

– Мессина далека от нас, – ответил фельдмаршал. – А мы идем на Бендеры и, окуренные порохом, уже не заболеем. – Он повернулся к Бобрикову, спрашивая: – Что значит слово «Бендеры»?

Походный толмач развел руками:

– Не могу перевести, ваше сиятельство. С турецкого на русский лад получается такое: «Я хочу».

– А я вот не хочу… Бендер! – смеялся Миних. – Просто мне желательно сейчас отвести армию подальше от Очакова, в котором скопище трупов грозит нам гиблым поветрием…

В глубине лимана Днепровского моряки тем временем заложили шанец Александровский (и не ведали, что на месте этого шанца вырастет город благодатный – Херсон!). Казачья вольница улетала в степи, преследуя ногайцев, сама будто ветер степной, кони неслись под донцами, почти не касаясь травы… В Очакове спешно укрепили артиллерию, понаехали из России инженеры воинские; на кораблях с песнями и гвалтом прибыли в лиман коши запорожские, – всех их оставили крепость стеречь. А сама армия без торопливости потянулась шляхами в сторону Бендер.

– Что-то не подгоняют нас, – судачили офицеры. – Видать, маршал ради австрийцев ног ломать не желает. А вот об Ласси ничего не слыхать: не пропал ли со всей армией?

* * *

– Один раз, – сказал Ласси, – мы врага обманули. Но сейчас, кажется, Менгли-Гирей обхитрил нас. Сам хан поджидает армию в ауле Арабат, а мост из бочек у Сиваша, нами оставленный для ретирады, татары разрушили. Выход один: обмануть врага вторично.

С моря шла крутобокая скампавея под квадратным парусом и под веслами, которые взмахивались ровно, будто крылья большой птицы. С ходу она врезалась в берег – полезла форштевнем на яркий, слепящий от солнца песок. В воду, засучив штаны повыше, спрыгнул с борта скампавеи капитан Дефремери.

– Флот! – прокричал издали. – Флот подходит турецкий…

– Так деритесь с ним, – ответил Ласси. – Нам, сухопутным, с кораблями не совладать… Передайте привет Бредалю.

Порыв ветра рванул с гребня косы песок, сыпанул по людям, – сухо и жестко. На галере снова зарокотал, хлопая, парус. Скампавею качнуло, приподняв, и Дефремери на прощание сообщил: