Лучший друг девушки - Вера Кауи

Интересно, подумал Джеймз, а можно ли выяснить, откуда ему звонили? На международной телефонной станции обещали попробовать. Ожидая, он нервно курил одну сигарету за другой. Боже мой, энное количество раз нетерпеливо взглядывая на часы, думал он, какая мерзость! Наконец сообщили, что звонили из платного телефонного автомата в одном из баров Сан-Франциско. Он хотел бы туда позвонить? Да, ответил, Джеймз, и срочно.

Наконец его соединили с барменом. Да, какой-то мужчина – в стельку пьяный – действительно заказывал международный разговор. Нет, его сейчас здесь нет. Он кончил свой разговор минут пятнадцать тому назад. Бросил на прилавок несколько купюр – двадцать долларов в виде чаевых произвели на бармена неизгладимое впечатление – и ушел из бара. Нет, бармен не знает, куда он отправился.

Сан-Франциско, подумал Джеймз. Кого мы знаем в Сан-Франциско? Он стал листать свой дубликат толстой, в сафьяновом переплете адресной книжки Ливи. Не очень многих. Благодаря кинематографическим связям Билли большинство знакомых Ливи жили в Лос-Анджелесе, а не в Сан-Франциско. Но зато трое из них вполне заслуживали доверия. Но только что же он им скажет? Что Лоуренс Ладбрук сейчас в их городе и собирается покончить жизнь самоубийством? Нет, во-первых, неизвестно, где точно он находится, во-вторых, может, меня просто насторожил его тон и то, что он сказал несколько минут назад по телефону... Но тогда они захотят знать, что же именно он мне сказал.

А никто не должен знать об этом. Джеймз прикурил от окурка следующую сигарету. Скандала следовало избежать во что бы то ни стало, а здесь явно попахивало сенсацией. Лучше вообще ничего не говорить и не делать. Мог же он ошибиться в своих предположениях? Откуда мне знать, что Ладди, с горя хлебнув лишнего, в данный момент не топит свои печали уже в другом месте? Не могу же я рисковать благополучием многих из-за глупости одного, только потому что мне показался странным его тон. У Ливи и так забот полон рот в связи с Роз и Дианой. А мой рассказ только увеличит и без того тяжкий груз вины и горя, который она взвалила на свои плечи. В конце концов, он же не сказал мне, что действительно собирается покончить с собой. К тому же он здорово наклюкался. А в таком состоянии, жалеючи себя, можно брякнуть что угодно, и Ладди Ладбрук здесь не исключение.

Ты ничего не должен и не можешь предпринять, твердо решил он, без того чтобы не выдать тайн, которым лучше оставаться тайнами. Скорее всего, Ладди дрыхнет сейчас в какой-нибудь гостинице. Завтра, если буду еще беспокоиться, обзвоню всех и выясню, как обстоят дела.

Он снова забрался в свою уже порядком остывшую постель, но из головы никак не шел телефонный разговор, он силился припомнить последние слова Ладди. Что же он сказал? Что-то примерно следующее: «Скажите ей, что я люблю ее... что она была, есть и всегда будет моей путеводной звездой...» Да, именно так. Не была моей путеводной звездой, а всегда будет, а это значит, что в будущем его отношение к ней не изменится. А кончил он так: «Скажите ей, что я очень, очень, очень сожалею...»

Джеймз вздохнул с явным облегчением. Идиот! – обругал он себя. И придет же такое в голову, все эти скоропалительные, совершенно необоснованные выводы.

Он даже облегченно присвистнул от этой утешительной мысли и тотчас погасил свет. Завтра, улыбаясь подумал он, Ладди наверняка перезвонит мне, чтобы извиниться.

На следующее утро позвонил не Ладди, а корреспондент из газеты. Не желает ли леди Банкрофт сделать официальное заявление по поводу своего друга Лоуренса Ладбрука, труп которого был обнаружен в одном из мотелей на Марнет-стрит рядом с пустой бутылкой из-под водки и флаконом секанала, тоже пустым.

10

Когда Розалинда Рэндольф на следующее после дебюта утро покинула «Иллирию», провожал ее только Джеймз.

– Что сказать вашей маме? – поинтересовался он.

– А она ни о чем вас и не спросит. Я дала ей ясно понять, что не желаю быть объектом для снимков в журнале «Даун энд кантри». А пай-мальчик Билли будет только безмерно счастлив.

– Куда же вы направляетесь?

– К своей бывшей гувернантке. И буду жить у нее, пока не начнутся занятия в Уэллесли.

– Не пропадайте совсем, ладно? Я бы хотел знать, как у вас идут дела. Не ради вашей матери, ради меня самого. У меня не так уж много друзей, чтобы позволить себе разбрасываться теми, кто есть. Хотя бы изредка, но давайте о себе знать, когда открыткой, когда по телефону.

Роз поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Непременно.

Она села в темно-зеленый «Эм-джи-би», подаренный ей на восемнадцатилетие, и Джеймз проводил его глазами, пока тот не скрылся за поворотом. После чего, печально вздохнув, вошел в дом. Ее ему явно будет не хватать. С ней нелегко иметь дело, но она, несомненно, была незаурядной личностью, независимой и одаренной отличным чувством юмора. К тому же весьма смелой. Легко, конечно, быть смелым, цинично рассуждал он про себя, поднимаясь по огромной, спиралью уходящей вверх лестнице, когда ты еще и сказочно богат, но то, что позволяла себе данная конкретная восемнадцатилетняя девушка, и впрямь требовало незаурядной смелости. Никому не дано было безнаказанно ставить на место сэра Уильяма Банкрофта...

До Провинстауна в штате Массачусетс Роз добралась только во второй половине дня. Хелен Уикершам, бывшая ее гувернантка, родившаяся в этом городке, в зрелые годы снова вернулась в места, где провела первые восемнадцать лет своей жизни, и занялась живописью, создавая неотразимые морские пейзажи, притягивавшие людей таинственным мистическим настроением. Они часами стояли перед ее полотнами, и каждый видел свое море. Ее пейзажи настолько полюбились публике, что привлекли внимание владельца местной картинной галереи, взвалившего на свои плечи все заботы по их продаже. Отныне каждое полотно, еще до того, как его коснулась ее кисть, уже было продано, хотя имя ее и не знали на Мэдисон авеню, где картины модных художников оценивались в баснословных цифрах; у нее не было ни одной персональной выставки, да она только бы рассмеялась, если бы ей это предложили, искренне полагая, что этот пошлый и претенциозный мир населен всякого рода мошенниками, прохвостами и позерами, каждый из которых, если внимательно к нему приглядеться, типичный голый король.

Роз было четыре года, когда Хелен Уикершам сделалась ее гувернанткой. Девочка сразу же привязалась к прямодушной, острой на язык женщине, которой после восьми лет преподавательской деятельности в привилегированных женских школах надоело возжаться с целым сонмом капризных девиц. Взять ее в качестве гувернантки посоветовала Ливи ее сестра Корделия.